Иден все еще стояла замерев на полдороге: путь ей преграждала угрожающая туша барона. Она не издала ни звука: от внезапности этой встречи у нее сковало горло. На некоторое время она забыла, что находится под защитой правосудия королевы, перед ее мысленным взором вновь возникли эти обжигающие, переполненные сознанием своего торжества глаза, находившиеся так близко от нее и диктовавшие ей свою волю. Доска слегка подрагивала под ее трепещущим телом. Затем она ощутила рядом с собой легчайшее движение и услышала тихий, вежливый голос Беренгарии, обращавшийся к сэру Хьюго.

— Барон, не позволите ли нам пройти? Королева ждет нас, и мы не хотели бы давать повод заподозрить нас в неучтивости.

Сэр Хьюго глумливо смерил взглядом маленькую фигурку.

— Значит, слава обо мне уже достигла двора, леди, — едко сказал он, задетый ее вежливым напоминанием о покровительнице Иден. Затем, позабыв о присутствии принцессы, так, словно она была простым сервом, он повернулся к Иден, и во взгляде его загорелась злоба.

— И это по твоей милости, не правда ли, моя леди из Хоукхеста, я неожиданно оказался лишенным почти всего того, чем владел, отогнанным от ворот по праву принадлежащего мне поместья и выставленным бесчестным негодяем в глазах людей моего круга?

Он шагнул на доску, грубо схватил ее за запястье, выкручивая руку, и злобно шипел ей в лицо:

— Они забрали у меня то, что принадлежит мне, длинноволосый канцлер и старая волчица. Но подумай, миледи, о том времени, когда волчонок станет править, а его мать будет устранена. Тогда наступит мое время, Иден. Ричард обязан мне — и он будет знать, как отплатить за услугу.

Его взгляд побуждал ответить, закричать на него, но слова доходили до нее словно из сновидения, издалека, и сил для ответа уже не было, даже если бы она захотела. Она ощущала где-то внутри боль, когда Хьюго безжалостно заламывал ей руку за спиной, но это было все — слова не доходили до нее.

— Я слышал, ты собираешься в путешествие, леди, на поиски своего муженька-импотента, как любая сука во время течки. Ну что ж, попробуй найти и употребить его, но когда ты вернешься, одна или с ним, знай, я буду ждать, и я по-своему поступлю с тобой и с твоим добром, как я это уже сделал однажды.

— Нет, — отстраненно ответила Иден, в голосе ее по-прежнему не было эмоций. — Этому не бывать.

— Это уж точно! — Негодование превратило Беренгарию в маленькую фурию. Она налетела на громадную фигуру барона, как ласточка на высокую башню. — Отпустите леди! Клянусь Богом, вы заходите слишком далеко! Вы еще недостаточно ощутили королевский гнев? Если вы будете продолжать в том же духе, вы почувствуете его на собственной спине, когда вас отхлещут плетьми!

Яростная сила, с которой ее подруга обрушила на врага свой гнев, вывела Иден из состояния транса. Она тряхнула головой и попыталась выдернуть руку. Наконец, полностью осознав факт ненавистной близости барона, она откинула голову и, набрав полный рот слюны, плюнула в мстительное, злорадное лицо.

Она могла предположить, что произойдет дальше, когда была отброшена назад, к дверям мастерской Хью, но ни она, ни разгневанная принцесса, ни тем более сэр Хьюго не могли ожидать, что в следующее мгновение, когда вихрь в человеческом облике, состоявший из молотящих рук, пинавших его из развевавшегося кожаного плаща, с яростным ревом закрутился вокруг барона, обрушив на него шквал ударов.

Незадачливый влюбленный и утонченный поэт, мастер Жиль продемонстрировал все, чему научился, упражняясь в рукопашном бою на дворцовом ристалище, хотя он не слишком там преуспевал. Но его атака не могла длиться долго. Сэр Хьюго был крупным, могучим мужчиной, ветераном не одной кампании, и нападение зеленого юнца не могло причинить ему серьезного вреда. Однако на стороне Жиля был элемент неожиданности, и он сумел хорошо им воспользоваться, пока могучий удар не отбросил его в грязь. Через секунду Иден уже была рядом с ним, обхватила рукой его голову и вытирала кровь с разбитых, но улыбавшихся губ.

— Наверное, именно так ощущаешь себя на небесах. Вы прекрасны, как сама Святая Дева! — сумел восхищенно произнести он, прежде чем потерял сознание, и счастливая улыбка медленно угасла на окровавленных губах.

Происшедшее окончательно привело Иден в чувство. Она свирепо взглянула на запыхавшегося барона.

— Мальчишки и женщины — вот кто ваши излюбленные противники! — насмешливо выкрикнула она. Она была очень рада увидеть, что кулаки Жиля сделали свое дело — на щеке сэра Хьюго багровела длинная кровоточащая ссадина. Он шагнул вперед, и его рука метнулась к мечу.

— Я намерен наконец воздать тебе по заслугам, леди, — начал он, вытаскивая меч из ножен.

Уверенный голос раздался позади маленькой группы:

— Кажется, что-то неладно? Я слышал шум драки, а этого никогда не случается в вавилонском столпотворении, где мне приходится трудиться!

Хью Оружейник возвышался в дверях, бронзовые руки блестели, в кулаке он все еще сжимал молоток. Сэр Хьюго встретил его спокойный взгляд. Возникла пауза.

— Этому мальчику нужна помощь! — воскликнула Беренгария, указывая на поверженного чемпиона.

Мастер Хью кивнул.

— Он ее получит. Ну а вы, барон, могу я что-нибудь сделать для вас? — Тон его был достаточно любезным, однако некоторые нотки ясно дали де Малфорсу понять, что оружейник — царь и бог в своем маленьком владении и он не допустит дальнейшего нарушения мира.

Меч нырнул обратно в ножны.

— Разумеется. Я шел к тебе отдать в починку разорвавшуюся упряжь, когда на меня набросился этот безумный.

Мастер Хью покачал головой, сочувственно цокая:

— Сейчас на молодежь нет никакой управы. Ему нужно отправиться в Крестовый поход. Это поохладит его пыл. Тем не менее, сэр, вы, похоже, преподали ему урок.

Поскольку ссадина на щеке барона бросалась в глаза не меньше, чем синяки Жиля, последнее замечание было спорным, однако ожидать от юноши заказа в ближайшие несколько лет не приходилось, в то время как барон был отменным покупателем. Улыбаясь, мастер Хью увлек его в глубины своей мастерской.

— Теперь меня мучает вопрос, — заметила Беренгария, с удовлетворением наблюдая, как двое дюжих работников укладывают поверженного Жиля на носилки, — в какой переделке этот громадный, грубый зверь имел неосторожность порвать свою упряжь?

Обе подумали о воинственном управляющем королевы и улыбнулись.

— Жиль совсем мальчик. Кто бы мог подумать, что в нем проснется такой лев? Он хочет отправиться с нами за море. Возьмем его? — Иден чувствовала себя обязанной юноше, который с таким рвением кинулся получать и наносить удары ради нее.

— Наверное, придется, — согласилась Беренгария. — Иначе в один прекрасный день мы наткнемся на него, прячущегося где-нибудь среди припасов, и их может уже не хватить на обратную дорогу.

Глава 3

КОРАБЛЬ НА СИЦИЛИЮ

Март 1191 года

Большая раскрашенная галера разрезала носом серые, негостеприимные воды, напоминая плывущую по волнам празднично расцвеченную шумящую площадь. Моряки и солдаты выстроились в яркие голубые бастионы на носу и корме, шумные мальчишки-оруженосцы устроились рядом с мачтой, под знаменами с леопардами и лилиями и белыми парусами с огромным красным крестом. По всей палубе, словно разноцветные колосья, развевались вымпелы, прикрепленные к древкам копий. Лошади выражали недовольство ситуацией, в которой они оказались, издавая в стойлах жалобное ржание, а когда стихал ветер, жилистые гребцы подбадривали себя гимнами и военными песнями. Гребцы не были сервами, это были свободные люди, добровольно отправившиеся в Крестовый поход и теперь весело выполнявшие свою каторжную работу.

Королева и ее дамы устроили на палубе маленький двор, наполненный трепетом развевавшихся вуалей, смехом и беспрестанной болтовней. Мир медленно качался вверх и вниз, наклонялся то вправо, то влево. Покачивание нравилось Иден — оно расслабляло и успокаивало. Это было похоже на качели, которые сделал ей отец, привязав веревку к толстому суку старой яблони; галера, в которой они плыли, тоже представлялась ей огромными качелями. Иден сделала себе постель из ковров и шкур сбоку от лестницы на носовую палубу, и там, убаюкиваемая равномерным движением, она часто грезила о тех далеких временах, о мягких руках и ласковом смехе своей матери, об отце — гордом, нетерпеливом, подвижном, передвигавшемся в основном верхом, и о Стефане, каким он пришел к ним в первый раз — высокий, стройный, нервный, словно жеребенок. Ночью, в темноте, крепко прижавшись к принцессе, на широкой деревянной кровати, скрипевшей всеми сочленениями, она не предавалась мечтаниям, а засыпала сразу, как ребенок, и просыпалась каждое утро со все возраставшим ощущением неотвратимости судьбы. Она была счастливой и уверенной, надежда окрыляла ее. Беренгария, увы, не могла так же наслаждаться путешествием. Почти сразу после того, как любимые белые утесы стали отдаляться и корабль отправился в плавание, морок и дурнота морской болезни навалились на нее и держали в цепком плену на протяжении всего путешествия. Иден была полна сочувствия; когда она ухаживала за принцессой, осторожно убирая слипшиеся от пота черные волосы с горячего лба, она думала про себя, что хуже тошноты может быть разве что зубная боль.

Только после трех кошмарных недель галера медленно вошла в воды Средиземного моря. Трюм, полностью загруженный королевским скарбом: мешками с провизией, бочками с вином и водой, сундуками с одеждой, казной и оружием, — приобрел кислый запах, уничтожить который было невозможно даже самым тщательным отдраиванием скрипучих просмоленных досок. Королева, как и Иден и большинство других дам, приспособилась ночевать на палубе, хорошенько завернувшись в шкуры и шерстяные ковры. В конце концов даже измученная Беренгария была вынуждена к ним присоединиться. При этом она, к собственному изумлению, не умерла от дискомфорта, но, наоборот, час от часу чувствовала себя все лучше, румянец начал постепенно возвращаться на ее щеки. Тошнота совсем исчезла, и она уже могла съедать небольшие порции свежеприготовленной птицы, захваченной в плавание с этой целью, и запивать их крепким, терпким красным вином, которое было доставлено на борт в большом порту Лиссабона.