Или: «К пудингу я могу вам предложить желе и бланманже, шоколадное мороженое или свежие фрукты. Что вам больше нравится?»

— Ну, правда, ма, я думаю, что нам пора. Как вы считаете?

— Но, милый, я специально для тебя приготовила бланманже.

— Я понимаю, ма, но извини, ты же не хочешь, чтобы мы попали в час пик…

— А твои прыщи? Как же быть с ними?

— Конечно, мама, если бы это касалось только меня… Но дело в том, что Молли очень хочет скорее увидеться со своими родителями.

— Бланманже с желе — это замечательно, миссис Девере, — говорит Молли. — Спасибо!

* * *

Вторая часть нашего путешествия проходит значительно медленнее, чем первая. По глупости я решаю поехать напрямик местными дорогами и в результате вынужден тащиться за грузовиками и драндулетами, за рулем которых сидят старики в шляпах. После пары рискованных обгонов все начинают нервничать, а после обеда у матери я почему-то совершенно потерял уверенность в себе. Приходится ползти со скоростью 30 миль в час и злиться на трусость моих пассажиров, а они злятся на меня за то, что я, как им кажется, плохо вожу машину и не сообразил, что лучше было выбрать маршрут через Северн-Бридж.

Как только утихает раздражение по поводу дорожных условий или неблагодарности моих пассажиров, так сразу меня охватывает беспокойство по поводу прошедшего обеда. Почему Руфус оставил на тарелке все свои картофельные крокеты? Неужели никому больше на свете мать не выдавливает угри? Насколько не вяжется с университетскими традициями есть желе и бланманже на десерт? Не издевалась ли Молли, просив добавки?

Уже темно, когда Молли просит меня ехать помедленнее, потому что мы почти добрались до того места, где нужно сворачивать с дороги. За очередным поворотом мы это и делаем. Перед нами элегантный, пропорциональный дом в георгианском стиле, раза в три побольше, чем красная кирпичная коробка моей матери.

— Несколько меньше, чем я рассчитывал, — говорю я Молли.

— Так ведь это всего лишь строжка у ворот, — фыркает Руфус.

— Пошутить нельзя?

Мне кажется, я пошутил. Впрочем, я не уверен. Я становлюсь параноиком. Может быть, я и вправду деревенщина, выскочка, самозванец, персонаж мультфильмов про Бэтмена, каковым меня считают Руфус и Эдвард. Мне явно следует впредь вести себя осторожнее: никаких сомнительных замечаний и иронических высказываний, которые «полиция классов» может неправильно истолковать. С данного момента я действую так, будто для меня нет ничего более естественного, чем провести уикенд в огромном поместье, обнесенном милями величественных стен красного кирпича, в громадном доме среди ландшафтных парков, конюшен, пристроек, амбаров, заливных лугов, со своим озером, лесом и горой. Да, в имении Молли есть целая уэльская гора.

Итак, мы останавливаемся на неизбежно посыпанной гравием площадке перед неизбежно украшенной портиком входной дверью, и я задумываюсь: что теперь последует? Будем ждать слуг, которые внесут наши чемоданы? Или будет какое-нибудь построение ливрейной прислуги в честь приезда домой хозяйской дочери?

Я делаю вид, что ищу что-то в кармашке двери машины, и наблюдаю за действиями остальных.

Похоже, что принято открывать двери самостоятельно. Как и доставать чемоданы из багажника. И лично тащить их наверх.

— Путешествуешь налегке? — спрашивает Молли, когда мы проходим через неосвещенную переднюю, в которой не видно никаких слуг, направляясь к деревянной лестнице.

И правда: у меня оказывается больше багажа, чем у всех остальных, вместе взятых. С огромным трудом я затаскиваю его на три пролета лестницы в отведенную для меня комнату. Зато мои частые остановки на отдых дают мне возможность — после проверки, что за мной никто не следит — бесцеремонно разглядывать висящие на стенах картины. Часть из них — портреты предков, начиная с эпохи Питера Лели, по крайней мере половина остальных написана художниками, которых я видел только в музеях: Рубенс, Пуссен, парочка Каналетто.

Я нервно оборачиваюсь и вижу Молли, которая смотрит на меня сверху.

— Мне нравится твой… — я едва не произношу «Каналетто», но вовремя спохватываюсь: что, если правильно говорить «Каналетти»? — …дом.

— Мне тоже. Тебе на следующий этаж; повернешь налево, третья комната справа. Полотенца в ванной, запасные одеяла в шкафу. Обед через час — возражений нет?

— Нет. Э-э… — Она уходит. — Молли!

— Да?

Я понижаю голос:

— Как ты хочешь, чтобы мы оделись к обеду?

Молли пожимает плечами:

— Как тебе больше нравится.

— Все равно?

— Мы здесь не придерживаемся строгих формальностей. Никто не станет возражать, если ты наденешь черный галстук вместо белого.

Слава тебе, Господи, думаю я, выкладывая содержимое своего чемодана на кровать: один костюм для обеда, один строгий костюм, один твидовый костюм; три рубашки (вечерняя, одна в полоску, одна Viyella); четыре галстука; два свитера; запасные вельветовые брюки; пара бриджей для верховой езды; один спортивный костюм; одна футболка; один «барбур»; четыре пары нижнего белья, три пары носков; одна пара черных полуботинок на шнурках, одна пара коричневых уличных туфель; одна упаковка презервативов…

Слава Богу, слава Богу, я неплохо подготовился! Я отмечаю свое спасение от смерти в глазах общества тем, что лениво отмокаю в нелепой ванне соответствующих дому размеров, которую обнаружит в соседней комнате.

Она стоит на собачьих лапах величиной, подходящей датскому догу, а ручки кранов по величине соответствуют гребным винтам океанского лайнера. Вместо затычки какой-то лязгающий жезл внутри металлической трубы в духе Хита Робинсона. Темная полоска там, где эмаль вытерлась под действием долгие годы извергавшейся воды. Наполняется она целую вечность, гремя и содрогаясь, как паровой двигатель. Вода бурого цвета и пахнет ржавчиной. Но она горячая и в большом количестве, и мне нравится, как комната наполняется паром. Ну почему я не провел детство в доме, где такие замечательные ванны?

Я лежу на кровати, завернувшись в большое белое полотенце, начиная привыкать к этой весело живущей стране, лениво играя со своим прибором и прикидывая, есть ли еще время поонанировать — может быть, представив себе Молли; она сгодится как последняя виденная мной особа женского пола, не лишенная, как мне начинает казаться, привлекательности благодаря своим пронизывающим серым глазам и величественным манерам высшего класса, — как вдруг раздается стук в дверь.

— Ты идешь? — спрашивает Молли.

— Черт! — шиплю я, соскакивая с кровати. — Дай мне еще хоть пять минут!

— Хорошо, тогда встречаемся внизу.

— Где?

— На кухне. Ты легко найдешь. Это…

Но я слишком занят борьбой со шпильками и запонками своей рубашки, чтобы прислушиваться к ее объяснениям. Особенная беда с запонками. Они дешевого типа, с шелковым шнурком, и утолщения по концам слишком велики, чтобы пройти в прорези манжет. Неужели нельзя было подарить мне на восемнадцатилетие пару овальных золотых запонок с монограммой, как всякому нормальному человеку?

Потом возникает проблема с бабочкой. Надеть цветную и нарушить формальности? Или черную, потому что она выглядит элегантнее, а я не на выпускном балу — я в реакционном захолустье, где что-либо замысловатое могут принять за грубое нарушение этикета. Я останавливаюсь на черном галстуке, который сделан из плотной баратеи, а не из мягкого шелка, и завязать его гораздо труднее. И кроме того, я хочу завязать его хорошо. Я не хочу выглядеть человеком, который научился завязывать галстуки, только поступив в университет. Я хочу выглядеть так, будто занимаюсь этим с колыбели и это не составляет для меня никакого труда. Но для того, чтобы казалось, что я завязываю галстук без всяких усилий, нужно потратить массу времени.

Проходит гораздо больше времени, чем обещанные Молли пять минут, прежде чем я поспешно спускаюсь вниз, брожу по темным коридорам, открываю и закрываю двери пустых комнат, прислушиваясь к голосам. Примерно после восьмой попытки меня находит удача, и я вхожу в ярко освещенный коридор. Он выглядит гораздо более обжитым, чем остальная часть дома: истертые каменные полы, грязные стены, покрашенные как в больнице и украшенные старомодными фотографиями и охотничьими гравюрами. В конце видна полуоткрытая дверь, из которой доносятся приглушенные голоса.

Я быстро шагаю вперед, изображая глуповатую улыбку и готовясь принести извинения, и то, что открывается моим глазам, заставляет меня замереть на месте. Я вижу Эдварда и Молли, которые сидят за столом спиной ко мне. Напротив них сидят миловидная юная девушка и парень лет девятнадцати с резкими чертами лица и волосами до плеч.

Я хочу развернуться и бежать, спрятаться, утопиться в декоративном озере, но меня уже заметили. Парень встречается со мной взглядом. Он злобно ухмыляется. А резкий голос женщины средних лет вопрошает:

— Джош, это ты? Мы все здесь.

— А-а-а, э-э-э… я кое-что забыл, — отвечаю я, медленно отступая назад.

— Если ты еще протянешь, то останешься без супа, — произносит голос. — Маркус, что с тобой?

Парень заливается хохотом.

— Иди сюда, Джош, — говорит Молли, оборачиваясь. — Мы тут… Ох! — Она какое-то мгновение серьезно смотрит на меня, а потом тоже начинает хохотать. То же происходит со всеми остальными, когда я робко проникаю в комнату, чувствуя себя как тот человек из городского фольклора, который обделался, будучи одет в тонкий белый костюм. Руфус. Эдвард. Младшая сестра. Красавица-мать. Сурового вида мужчина во главе стола.

Ни на ком из них нет вечернего туалета.

Утешение странников

Где-то у меня в шкафу все еще висит старый костюм из твида. Брюки его длинноваты, и, даже если носить их на подтяжках, приходится подтягивать вверх задницу, чтобы не подметать землю манжетами.