— Но Эрик Айдл определенно… — говорит Т-Дж.

— Мы решили также, — продолжает Брюер, — что это все равно не имеет значения, потому что цитирование сценок из «Монти Пайтона» — это то, чем занимаются северные химики и ходмены. Девере, пиво у нас будет или нет?

Пока Брюер напоминает «Грому» о том, что нас отделяет от ходменов, северных химиков и прочих низших форм жизни, я добавляю стоимость еще шести пинт пива к своему и так огромному счету. Я вынужден планировать бюджет тщательнее, чем остальные. Даже по самым скромным расчетам я существенно залез в денежное содержание следующего триместра. Тем не менее я небрежно ставлю свой росчерк на счете, изображаю улыбку на лице и возвращаюсь с подносом горького походкой, преисполненной важности.

— Во-о-от и еще а-а-дин, — тихонько напеваю я, раздавая кружки с пивом. Тревельян-Джонс хихикает над припевом, пока не перехватывает взгляд Брюера и не напускает на себя глубоко торжественный вид.

Слишком поздно. В последующей игре в кроликов Т-Дж. наказан за нелояльное поведение во время отправления Брюером должности генерала. В четырех случаях, когда беспристрастный наблюдатель мог поклясться, что покачивающиеся ушки Т-Дж. расположены правильным образом, он объявлен нарушителем, и ему предписано выпить на два пальца.

Это жестоко, несправедливо, но доставляет большую радость. Обычно главным козлом отпущения для Брюера становлюсь я. Поэтому, когда очередь командовать доходит до меня, я вознаграждаю его доброту, делая Главным Пресмыкающимся.

— Пожалуйста, генерал Кролик, — подлизывается Брюер, — конечно, я могу ошибиться, и только вы, с вашей мудростью, в состоянии судить о таких серьезных вещах, но мне кажется — Господи, помилуй меня…

— Довольно нытья, Главное Пресмыкающееся, — говорю я, — назовите виновного.

— Сэр, это был Фергюссон, — говорит Брюер. — Я четко видел, как он поднял оба уха, тогда как должен был поднять одно.

— Молодец, Главное Пресмыкающееся, — говорю я, — воистину ты — самый мерзкий подхалим, когда-либо выползавший из моего кроличьего садка. Фергюссон! Два пальца!

— Нет, три, сэр. Пожалуйста, пусть будет три, — упрашивает Брюер.

— Хорошо, Главное Пресмыкающееся. Фергюссон, три пальца! — командую я.

Полагающиеся по уставу пять пинт выпиты, и мы, покачиваясь, направляемся через Большой двор, под крики дежурного, известного как «чертов ирландец Джордж», с требованием убраться с травы, к запаркованному перед Том-Тауэром фургончику, где торгуют кебабами.

— Пожалуйста, один смертельный кебаб с острым соусом чили.

Это, конечно, не еда. Это совершенно не съедобно. Это балласт, который нужно побыстрее заглотать как футеровку для желудка, чтобы подготовить его к новому наступлению на алкоголь.

Оно начинается десятью минутами позже. Брюер направляется к угловому бару, чтобы решить проблемы с кредитом. Бармен Мэлли записывает мелом на доске сумму долга, что должно побудить остальных пьющих потратить не меньше. Два столика заняты чужими. За одним из них группа секси из колледжа «Ох and Cow», но это не страшно: мы их немного знаем.

Мне нужно пописать. Как всегда, мне нужно пописать. Возвращаясь обратно, я встречаю на лестнице Руфуса и Эдварда.

Я пьяно и несколько глуповато улыбаюсь им. Я не сделал ничего такого, чего стоило бы стыдиться, но, глядя на них, я начинаю в этом сомневаться.

— Радвасвидетьхорошовыглядите, — первое, что приходит мне в голову.

— Радует то, — отвечает Руфус, — что ты не пьян в стельку.

— Нет, я совершенно пьян, — говорю я.

Эдвард ухмыляется и обменивается взглядами с Руфусом.

— Мы тебя искали, — говорит Руфус.

— О, мне очень жаль. — С чего вдруг я стал извиняться? — А зачем я вам понадобился?

— Ничего особенного. Мы только что пообедали в «Casse Croute».

— Не может быть. Черт! Черт! Черт! Почему вы меня не позвали? — спрашиваю я.

— Тебя не было на месте, — говорит Руфус.

— Не было, но… ладно. Теперь мы вместе. Я здесь с «Громом». Присоединяйтесь к нам. Я уверен, что возражений не будет.

— Может быть, — говорит Руфус, так что я не могу сообразить: то ли он имеет в виду, что не будет возражений, если он и Эдвард присоединятся к нам, то ли у них могут быть возражения, даже если их не будет у «Грома».

Когда я возвращаюсь к столику, меня ожидает там текила-сламмер, а вот стула нет. Все остальные уже осушили свои стаканы, с шумом и напоказ. Никто не обращает внимания, когда я выпью свой.

Мне нужно найти стул. Свободных стульев нет, поэтому мне приходится сесть на один вместе с Т-Дж., в том конце стола, который выделен отверженным, вдали от Брюера и хорошеньких секретарш. В мое отсутствие был выпит еще один круг текила-сламмеров, и я покорно выпиваю свой. Пузырьки газа ударяют мне в нос, и я чувствую себя не очень хорошо. Black поет, что не стоит плакать. Жизнь замечательна, замечательна.

Все стало несколько расплывчатым, в стиле импрессионистов, как и должно быть после пяти пинт пива и двух текила-сламмеров.

Я как-то замечаю, что на другом конце стола Руфус и Эдвард приняли приглашение Брюера присоединиться к нему. Брюер распространяется о профессионалах и любителях — о тех, кто не умеет держать выпивку и не знаком с хорошими манерами.

Правильно, думаю я, нестоящие люди. Как бы я хотел быть там вместе с ними и включиться в обвинительную речь против тех, кто не умеет держать выпивку и не знаком с хорошими манерами. Но, подавшись вперед, чтобы лучше их слышать, я задеваю чей-то стакан, и он проливается на колени сидящей сбоку от меня секретарши.

— Черт! Крайне сожалею, — говорю я, доставая грязный носовой платок из кармана брюк.

Девушка настойчиво утверждает, что ничего страшного и она вытрет пролитое сама.

Во всяком случае, мне приходится принести ей новый коктейль.

Когда я возвращаюсь с ним, Брюер заявляет, что теперь моя очередь идти за сламмерами.

— Мог бы сказать раньше, я только что был у стойки.

Брюер шепчет что-то Руфусу и Эдварду, и они медленно кивают, глядя на меня.

Но это хорошо. За текилой теперь иду я, и это значит, что я не пропущу очередной раунд «все вдруг».

Мы все накрываем свои стаканы подставками под пиво и дважды крепко стучим донышками по столу. На третьем ударе мы одним ловким движением поднимаем стаканы ко рту, переворачиваем резким движением кисти и выплескиваем пенящееся содержимое себе в горло. Эта операция выполняется по-военному точно, и я еще раз чувствую себя частью единого целого.

— Так вкусно? — спрашивает девушка, коктейль которой я пролил.

— Пожалуй, — говорю я. — Хочешь попробовать?

— Лучше не нужно, — говорит она, — я уже достаточно пьяна.

Вдруг у меня возникает к ней интерес.

— Сигарету? — я предлагаю свою пачку «Консулата».

— Ментол, — говорит она. — От них не становятся бесплодными?

Все так говорят, и я всегда отвечаю одинаково:

— Ну, нужно же как-то снижать потенцию.

Она хихикает.

Будь я трезв, такая реакция опечалила бы меня.

Хорошенькая ли она? Трудно сказать, потому что ее лицо все время теряет фокус.

Я не знаю, о чем еще говорить с ней. Даже если бы знал, то промолчал бы, потому что это было бы нарушением этикета «Грома». Это мальчишеский вечер. Девушки нужны для украшения или чтобы производить на них впечатление, но общение с ними не рекомендуется.

Кроме того, Брюер делает важное объявление, детали которого я не могу разобрать, потому что девушка начинает задавать мне вопросы о том, в каком колледже я учусь и что читаю. Кажется, что-то относящееся к членству.

— Английском, — отвечаю я девушке. — Т-Дж., что он говорит?

— У нас будет «ночь длинных ножей».

— Заманчиво. Кого будем убивать? — спрашиваю я.

— Мне кажется, что тебя.

Я пытаюсь определить, шутит он или нет. Он выглядит серьезным. Но иногда он может прикидываться простачком, этот Т-Дж.

— Ну-ну, — слабо усмехаюсь я, — как в том бондовском фильме.

— Каком? — спрашивает он.

— Ты знаешь — «Живи и дай умереть». Он там видит в Новом Орлеане похороны и спрашивает у соседа: «Кого хоронят?» — а тот говорит: «Тебя», — и убивает его.

— Возможно, — бормочет Т-Дж, глядя в сторону Брюера.

— Я помню эту сцену, — говорит девушка.

— Это хорошо. — Я тоже пытаюсь разобрать, что говорит Брюер. Возможно, это уменьшит мое растущее беспокойство.

— Больше всего мне нравится то место, где он прыгает через крокодилов, — говорит она.

— Через аллигаторов, — говорю я. — В Америке нет крокодилов.

— Хорошо, аллигаторов, — говорит она.

— На самом деле, как я припоминаю, в Америке есть крокодилы, в болотистой части Флориды. Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Она говорит мне, и я тут же забываю.

Я сообщаю ей, как зовут меня.

— Я знаю, — говорит она.

— Вот здорово… Откуда ты знаешь?

— Ты мне уже сказал раньше.

— Черт! Я подумал, что моя слава идет впереди меня.

— А чем ты славен?

— Ну… Тем, что я крутой, интересный… — Я едва не добавил «сексуальный» и «внешне привлекательный», но это было бы совсем глупо.

Девушка оценивает меня понимающим взглядом опытной женщины, что вызывает у меня беспокойство.

— Значит, ты крутой и интересный, да? — говорит она.

Я поворачиваюсь к Т-Дж. в надежде на помощь, на грубое замечание, на все, что может остановить превращение ситуации в тяжелую и серьезную. Но Т-Дж. занят девчонкой, сидящей у него на коленях. А теперь я замечаю еще нечто ужасное. Перед всеми в нашей компании стоит текила-сламмер. Перед всеми, кроме меня.

Конечно, могла произойти ошибка. Я уверен, что это ошибка. Не могли же они поступить так жестоко. Или могли?