Звева Модиньяни - Единственная наследница

– Прогуляемся немного, – предложил он. – Там и поболтаем.

Они направились к взлетной полосе Эспарго и казались со стороны полоумными: девушка в брюках и клетчатой рубашке и представительный синьор в безупречном двубортном костюме с крестьянской соломенной шляпой на голове.

– Чего старик хочет? – спросила Анна.

– Вернуть тебя домой. – Пациенца был спокоен, определенен, и было ясно, что без нее он не уедет отсюда.

– А ты выполняешь обязанности ищейки, которую пустили по следу, – фыркнула она и тут же пожалела, что у нее вырвались эти злые слова.

– Бываю иногда и ищейкой, – сказал он без смущения, взглянув на нее так же, как смотрел, когда она была маленькой девочкой и, расшалившись, теряла меру.

– Извини, я не хотела обидеть тебя, – пробормотала Анна.

Пациенца грустно кивнул.

– Я делаю много всяких вещей, – согласился он. – И совершенно не стыжусь этого. В данном конкретном случае я не худший из людей, хоть и не считаю себя образцом для подражания.

– Я не хотела обидеть тебя, – с искренним сожалением повторила Анна. – Я просто кретинка.

– Я должен привезти тебя домой, – сказал он, не слушая ее.

– Когда? – Она уже знала, что сопротивляться бесполезно, однако старалась выиграть время.

– Сейчас же. – Пациенца, когда он был при исполнении своих обязанностей, не говорил обычно лишних слов и не терял времени даром.

– Он заболел? – Анна сразу озаботилась об отце.

– Он в порядке. И мать тоже чувствует себя хорошо. Мы все в порядке. Но будем чувствовать себя еще лучше, когда вся эта история завершится.

Солнце и ветер обжигали Анне лицо, доставая даже под полями соломенной шляпы. Опьянение счастьем и морем исчезло. Краткий сезон любви был окончен, жизнь предъявляла свои права.

– Как он узнал?

– Думаю, что он сам тебе скажет, – ответил Пациенца.

– Он рассержен? – спросила она нарочито равнодушным тоном.

– Думаю, да, если я его еще знаю. – Они дошли до самой взлетной полосы, раскаленной палящим солнцем. Запах асфальта и бензина, который ощущался здесь, тоже напоминал о возвращении.

– Я бы хотела, чтобы это осталось тайной для всех. Даже для моего отца. – Она взглянула в сторону гостиницы в надежде увидеть Арриго.

– Ты прекрасно знаешь, что для Чезаре Больдрани секретов нет.

Зеленые глаза Анны сверкнули на солнце.

– Я люблю его! – крикнула она. – Я безумно люблю его, Миммо. – И снова, вся в слезах, она оказалась в объятиях этого человека, которого считала своим вторым отцом.

– Поплачь, тебе полегчает, – с грустью сказал он ей. – Но ты должна все же принять решение. Ты знаешь, что думает старик о таких вещах. У этого парня все о'кей, но он женат. Это было бы как манна небесная для охотников за скандалами: ПОДЕРЖАННЫЙ МУЖ ДЛЯ АННЫ БОЛЬДРАНИ. Его жена кричит, что она в отчаянии, угрожает местью. Для нее это шанс обелить себя, сделать во всем виноватым мужа, и она подает вашу историю с тонким коварством. Посмотри-ка. – Он протянул ей газетную вырезку, которую достал из кармана. – Это была фотография ее и Арриго, когда они целовались на пляже.

Анна провела рукой по лицу, и в глазах ее сверкнула старая ненависть.

– Старик это видел? – спросила она.

– И не только это. Он видел и слышал много других вещей. Теперь хочет увидеть и услышать тебя.

Анна всхлипнула и прильнула к груди Пациенцы.

– Хорошо, мы уедем, – сказала она.

– Ты хочешь перед отлетом увидеть его? – Он намекал на Арриго.

– Нет. Если он меня не поймет, значит, я в нем ошиблась. – Как могла она за несколько минут или даже часов передать все, что теснилось в ее душе, ту сумятицу мыслей и чувств, которые обуревали ее? Законы общества и коварство Сильвии разрушили ее мечту.

Личный самолет Чезаре Больдрани стоял недалеко от здания аэропорта. Командир и второй пилот были на борту.

– Тогда можем садиться, – сказал Пациенца.

– Ты знаешь, за одну ночь этот выжженный остров превращается в зеленый ковер, – сказала Анна, в то время как шум моторов разносился по летному полю.

– Что ты говоришь? – крикнул Пациенца, показывая на уши, когда они уже поднимались по трапу.

– Ничего, – ответила Анна. – Ничего важного.

И ветер Атлантики осушил последние две слезинки на ее печальном лице.

Арриго Валли сидел за тем же столом с теми же цветами и с теми же приборами, что все эти дни, но прежняя услужливость Маноло и Рибейры казалась нелепой и почти шутовской.

– Может, шампанского? – поколебавшись, спросил Маноло.

– А почему бы и нет? – Арриго был великолепен в своем показном равнодушии.

– Шампанское к завтраку, – с деланной веселостью провозгласил слуга, возвращаясь с бутылкой и ведерком.

– Бокал для синьоры, – приказал Арриго.

Синьоры на острове уже не было, она в это время летела к Риму, но португалец все равно поспешил принести бокал.

– Что еще, синьор?

– Ничего. – Арриго улыбнулся, и официант молча отошел. Он налил шампанское в оба бокала, посмотрел на бокал Анны, в котором играли веселые пузырьки, и одним духом опрокинул свой. – Будем здоровы, – сказал он. Где-то звучала знакомая пластинка Элвиса Пресли.

Он вышел из гостиницы, сел в старый джип и поехал по дороге, которую все эти дни много раз проезжал с Анной. В бухте он остановил машину на берегу. Прилив стер все следы на песке: не было ничего, что напоминало бы об их пребывании, только сверкающее море, нетронутый песок с золотыми отблесками и заводи с прозрачной водой, где плавали маленькие красные крабы. Он растянулся на песке, скрестил руки под головой, отдавшись горячему солнцу и океанскому ветру. На этом пустом берегу, где еще вчера они были вместе, все напоминало ему об Анне. И он уже знал, что это не было для него минутным приключением.

Арриго Валли ди Таверненго недавно исполнилось тридцать, и он был единственным наследником богатой семьи, чьи корни восходили к Средневековью. Семья Валли владела некогда большей частью Эмилии, часть их земель была на границе с Романьей. Умные и по своему просвещенные землевладельцы, предки Арриго породнились со Скалигерами и д'Эсте, укрепив тем самым свое положение в эпоху потрясений, которые низвергли в конце концов многие другие знатные фамилии. В первые десятилетия девятнадцатого века Валли породнились с Тавернье, выходцами из Франции, знаменитыми виноделами.

Жан Батист Тавернье был поставщиком императорского дома, и Наполеон почтил его своей дружбой. Когда же великий император был окончательно повержен под Ватерлоо, это сказалось и на предприимчивом Тавернье, который решил, что следует переменить климат. Он пересек Альпы и поселился в Италии с женой и красавицей дочкой Жозеттой.

Жан Батист надеялся здесь найти, и в самом деле нашел, прекрасные земли для виноградных лоз, и дела его пошли в гору. Гондрано Валли, который сдавал ему свои земли в аренду, познакомился с Жозеттой и женился на ней. Пленился ли он парижским обаянием девушки, или был увлечен перспективой родства со знаменитым виноделом, той пользой, которую можно было извлечь из него, но так или иначе, а всего за несколько лет вина и ликеры с этикеткой «ВАЛЛИ-ТАВЕРНЬЕ» появились при всех дворах тогдашней Европы. Потом французское имя Тавернье исчезло, а вместо него на всех бутылках и погребах стояло «ВАЛЛИ ДИ ТАВЕРНЕНГО».

Арриго был единственным наследником этой богатейшей империи вин с ее виноградниками и перегонными заводами, рассеянными по всей Италии, и мощным экспортом на весь мир. Но сейчас, когда не было больше с ним зеленых, как вода в этой бухте, глаз Анны, его знатность и богатство не значили для него ничего.

Одним своим присутствием Анна умела развеять заботы и тревоги отца, заставить его пренебречь своими строгими правилами. И она частенько пользовалась этим, играя на привязанности, которую старик к ней питал.

– Наконец-то, – сказал Чезаре, поднимая на нее свои непроницаемые голубые глаза, в которых, однако же, блестела улыбка.

– Чао, папа! Как поживаешь? – впорхнула она с озорным видом в его кабинет на Форо Бонапарте. – Не помешаю?

– Мне уже давно мешают эти твои выходки, – сказал он, качая головой, но в голосе его не было и тени укора.

– Ну, папа!.. – надулась она, точно девочка. Со своим темным южным загаром, словно овеянная еще ветром Атлантики, она была на редкость хороша. На мгновение Чезаре перенесся на годы назад и увидел в ней прежнюю красавицу Марию во всем блеске ее молодости и обаяния. Анна походила на мать, но с более мягкими чертами лица, более благородными. – Ну, папа, неужели тебе нечего больше сказать? – защебетала она. – Ну, папочка, пожалуйста, подари мне одну из своих очаровательных улыбок. – Она буквально упала на бархатный диван – ее шотландская юбка в складку приподнялась, как облако, и улеглась кругом, сделав ее еще больше похожей на маленькую девочку.

Чезаре едва не растаял, но, не желая поддаваться на ее уловки, сделал суровое лицо и старательно раскурил одну из вечных своих сигарет с золоченым мундштуком.

– Нечему улыбаться, зная твои подвиги, – сказал он. – Уже четыре месяца ты колесишь по свету, как цыганка. Сначала ни с того ни с сего бросила жениха, потом отправилась в Америку, а когда уже собиралась вернуться, впуталась в эту постыдную историю. – Было нечто двусмысленное в этой проповеди, которую он ей читал. Сам Чезаре Больдрани в свои шестьдесят лет был мужчиной редкостной красоты. Прямой и стройный, как атлет, он был еще полон энергии. А легкая седина и мелкие морщинки, которые появились в углах глаз, лишь подчеркивали его обаяние. Анна знала, что женщины, и молодые, и зрелые, все еще страстно влюблялись в него, и он, по слухам, не оставался к ним равнодушен.

– Я каждый день вспоминала о тебе, – улыбнулась Анна. Определенно, она не давала ему сыграть роль строгого отца и готова была на все, чтобы добиться своего.