Мария готовила пирог для детей из остатков хлеба с добавлением варенья и сухофруктов. Дети имели право отпраздновать Новый год, как и Рождество: накануне они ходили с бабушкой на рынок игрушек, устроенный на виа Калатафини. Мария разрывалась на части, чтобы хоть чем-то порадовать их, ей даже удалось соорудить детям обновки из куска старой ткани. Это было нелегко, даже с ее изобретательностью, но, по крайней мере, она сделала для этого все.

Они позавтракали белым хлебом, макая его в большую миску с молоком. Хлеб, какао, варенье Мария получила по случаю праздника в подарок от инженера Вергани, у которого служила домработницей. Элизабет Лемонье рекомендовала ее в эту зажиточную семью своих старых миланских друзей, когда за несколько дней до вступления Италии в войну Мария решила любой ценой вернуться в Милан, чтобы ее дети не были разлучены.

Чезаре Больдрани пытался многими способами помочь ей, особенно во время страшных бомбардировок 1943 года, когда ее дети нуждались во всем: еде, деньгах, защите. «Давай отправим их обоих в Швейцарию, – предложил он ей. – Там они будут в безопасности». Однажды Мария чуть было не согласилась, и все-таки она не желала возвращаться в синюю комнату в Караваджо или в особняк на Форо Бонапарте в качестве любовницы Чезаре Больдрани.

– Сначала признай девочку, – предложила она.

Но Чезаре, который готов был на все, чтобы вернуть Марию, не мог забыть нанесенного ему оскорбления, не мог притворяться, что любит ее дочь, и главное, не хотел давать свое имя ребенку, которого с уверенностью не мог назвать своим. Как мог такой человек, как Больдрани, сказать: эта дочь, возможно, моя. Десять процентов вероятности. Нет, это исключалось. Он мог терпеть ее, но не любить; он был готов дать ей все, чтобы она ни в чем не нуждалась, но только не свое имя. Он по-прежнему хотел жениться на Марии, но она не собиралась становиться синьорой Больдрани. Она не нуждалась в подаянии. Мария хотела все или ничего. И не для себя, а для маленькой Анны. Она уверена была, что когда-нибудь добьется этого. И эта вера поддерживала ее.

По радио Наталино Oттo запел «Печаль Сан-Луиджи» под аккомпанемент оркестра Крамера, потом диктор говорил о войне. Изо дня в день звучали все те же слова: о стойкости духа, о самопожертвовании, о секретном оружии, которое якобы уничтожало Лондон, о скорой окончательной победе. Звучали слова дуче, который за пару недель до этого обратился к миланцам: «Мы будем защищать зубами и когтями ваш славный город. Из Милана, который внушит людям волю к победе, мы дадим сигнал к новому наступлению».

– Когда кончится война, – спросил Джулио, – мой папа вернется?

Мария закрыла пирог и улыбнулась ему.

– Конечно, вернется. – Но она была обеспокоена. Когда дети произносили слово «папа», приходилось ждать нелегких вопросов.

– Мама, а почему я его не знаю? – Он продолжал скатывать бумажные шарики, но навострил уши в ожидании ответа.

– Потому что он уехал, когда ты был еще слишком мал. – Она взяла с буфета кусочек молочного шоколада, который хранила для праздничного обеда, разломила надвое и откупилась от дальнейших расспросов.

– Если будете хорошо себя вести, – пообещала она, – вечером мама поиграет с вами в лото.

Дети обрадовались, и ради лото, которое очень нравилось им, если и не прекратили болтовню, то, по крайней мере, переменили ее тему. Они прислушивались к словам взрослых и повторяли их с наивностью своего возраста, но уже уловили, что взрослым не всегда это нравится. Как всегда в таких случаях, они перешли на шепот.

– Отцы моих друзей, знаешь, что делают? – прошептал Джулио. – Они присылают письма с фронта. А мой папа бунтарь, он в Париже и не может присылать письма. Но, когда война кончится, он вернется домой и привезет мне столько подарков, что тебе и не снилось.

– А мой папа очень богатый, – отпарировала Анна, – и может подарить мне целый дворец, полный игрушек, тортов и автомобилей.

– Ну, – иронически откликнулся Джулио, – твой папа – сор Пампурио. Он богат, как сор Пампурио. – Мальчик дразнил ее персонажем из «Курьера для малышей».

– Мой папа богаче, чем сор Пампурио, – упрямо твердила Анна.

– Шары! Шары! Шары красные и желтые! – передразнивая сор Пампурио, пропел ей Джулио.

В зеленых глазах Анны сверкнули слезы.

– Я тебя в тюрьму засажу! – крикнула она. – Позвоню моему папе, и он посадит тебя в тюрьму. Потому что он богат и все может. Мама, а правда, что папа богат и все может? – Она уже плакала в объятиях Марии именно в тот момент, когда вошла Вера.

– Ну вот, как обычно! – Вера со злостью посмотрела на дочь и, едва сняв пальто, подошла к Джулио, который был ее любимым внуком. – Что они тебе сделали? – забеспокоилась она.

– Ничего, бабушка, – ответил, улыбаясь, мальчик. – Я пошутил над Анной, – признался он, – а она принялась плакать. Но я не хотел довести ее до слез.

– Мой папа, твой папа. – Бабушка прижала к себе мальчика и неодобрительно покачала головой. – Ты несчастье моей жизни, – набросилась она на дочь. – Чему ты учишь этих бедных детей? Что они будут думать о тебе, когда вырастут? Люди и так на тебя показывают пальцем. Разошедшаяся с тем. Любовница этого. Ну зачем ты выдумываешь для дочери эту сказку про отца-миллионера? Ее жизнь здесь. И ей повезет, если в будущем у нее каждый день будет хлеб. Нормальная семья и работящий муж. Вот что нужно. А ты ей забиваешь голову сказками и фантазиями. Иди сюда, Джулио, – обратилась она к внуку, – ты добрый мальчик и любишь свою бабушку.

– Но бабушка говорит неправду, – вступила Анна. – Бабушка старая и говорит неправду.

– Это твоя мать забивает тебе голову всяким вздором, – отпарировала Вера. – А ты такая же, как она.

Мария не ответила матери.

– Пирог готов, – объявила она. – Ставь его в печь. А я пошла.

– Куда ты? – спросила Вера, встревоженная, как всегда, когда Мария уходила из дома с этим властным видом.

Но дочь повернулась к ней спиной и наклонилась к Анне.

– А теперь, моя девочка, – сказала она с самой ласковой улыбкой, – оденемся потеплей и пойдем.

– Да, да, мама! – Малышка захлопала в ладоши и начала танцевать.

– А я? – заныл Джулио.

– А ты останешься с бабушкой, – сразу успокоила его Вера, – у которой есть для тебя сюрприз.

– Куда мы пойдем, мама? – Анна позволила себя укутать в тяжелое пальто, скроенное из коричневого военного одеяла.

– Посмотреть на одно чудо, которое когда-нибудь будет твоим.

Все эти годы Мария, с ее стройной фигурой и красивым лицом, носила жалкие шитые-перешитые тряпки.

Ледяной ветер нагнал облака, пахнуло снегом. Они спустились по корсо Верчелли, сели на трамвай и на пьяцца Кастелло пересели на рейсовый автобус в Караваджо. Салон был почти пуст, и Анна развлекалась, пересаживаясь с места на место: эта новая игра очень нравилась ей. Когда автобус остановился на площади в Караваджо, девочка уже привыкла к этому развлечению, но мать потащила ее за собой по засыпанной снегом тропинке, которая, выходя из деревни, вилась среди полей по направлению к большой вилле. Голова и шея Анны были замотаны толстым шарфом в полоску, связанным из старых ниток.

Девочка окоченела от холода и скоро выбилась из сил, увязая в глубоком снегу.

– Мама, – канючила она, – пожалуйста, давай вернемся домой.

Но мать лишь крепче сжимала ее ручку своей сильной, привычной к тяжелой работе рукой, словно хотела передать ей часть своей силы и убежденности.

– Уже немного осталось. Немножко потерпи, – говорила она, и, зная ее непреклонный характер, девочка терпела. Обессиленная и замерзшая, она покорно брела за матерью, хотя и не знала, куда.

– Смотри! – вдруг воскликнула мать, останавливаясь перед большой виллой в конце аллеи с заснеженной кровлей и таким же заснеженным парком вокруг. Здание это было величественным и прекрасным, но тогда девочка этого еще не могла понять.

– Смотри!.. – повторила мать с каким-то волнением.

– Я вижу, – сказала Анна, не очень понимая ее. Порывистым жестом Мария привлекла дочь к себе.

– Смотри, как она великолепна! Тебе нравится?

– Да, мама, – сказала девочка, чтобы сделать ей приятное.

– Шикарно? Ты только взгляни.

– Да, мама, – ответила она, чуть не плача от холода и усталости.

– Эта вилла стоит миллионы. Много миллионов. И когда-нибудь она будет твоей. Да, ты будешь хозяйкой этой виллы, – она говорила скорее себе самой, чем дочери. – И все вокруг тоже будет твоим.

От холода и усталости слезы навернулись на глаза Анны. Ей уже не нравилась эта вилла, ради которой мать зачем-то притащила ее сюда, ей хотелось скорее домой.

– Я не хочу эту виллу, – сказала она. – Пойдем домой.

– Не хочешь? – удивилась мать, и лицо ее потемнело.

– Да, я хочу вернуться домой, – пожаловалась малышка. – Мне очень холодно, и я хочу скорее домой.

Глаза матери похолодели, голос стал резким, сердитым.

– Дурочка! – безжалостно сказала она. – Это будет твой дом, и ты не будешь жить в нищете. Ты будешь счастлива, дитя мое, потому что это вьючное животное, твоя мать, сделает тебя королевой!

– Да, мама, – сказала девочка, лишь бы не спорить. Усталая и замерзшая, она готова была на все, только бы поскорее вернуться домой.

Прочитав вечернюю молитву, Анна спешила поскорее залезть в большую бабушкину кровать и натягивала одеяло до самого подбородка, в то время как Вера еще бормотала свои молитвы. Девочке нравилось тепло этой широкой кровати и истории, которые бабушка рассказывала ей перед сном. Мать обычно желала ей доброй ночи из кухни, где спала на раскладушке рядом с кроваткой Джулио. Мария редко ночевала дома, потому что семья инженера Вергани уехала на озеро Комо, и она должна была сторожить их миланскую квартиру. Но на праздники она хотела быть рядом с детьми.

Анна слышала, как мама и Джулио смеются в кухне, и ей было страшно любопытно узнать, над чем.