Звева Модиньяни - Единственная наследница

– Но здесь же тепло, – напомнила ему Мария, – и мы ели час назад.

– Неважно, – он совсем потерял голову. – Нужно срочно позвать врача.

– Ну да, – передразнила его Мария, – и поставить кипятить много кастрюль с водой, как в американских фильмах. Но я же пока не собираюсь рожать. До этого надо еще подождать.

– Мы расторгнем твой брак, – решил он, – и поженимся.

– Это другой разговор, Чезаре, – решительно возразила Мария. – Я не говорила, что хочу выйти за тебя замуж. Я хочу только, чтобы наш сын носил твое имя. – Мария солгала с такой же естественностью, с какой любила его.

В марте пала линия Мажино и немецкие танковые войска, прорвавшись через Арденны на запад Франции, опрокинули все стратегические расчеты западных генеральных штабов.

– Гитлер сделал ставку в войне на моторы, – заметил по этому поводу Чезаре. – Их танки быстро обходят самые неприступные укрепления. И секрет их… как его называют немцы?

– Блицкриг, – подсказал Пациенца, – «молниеносная война».

Они сидели в гостиной на Форо Бонапарте, был вечер, и огонь в камине жарко горел. Мария вязала, скрывая свои округлившиеся формы под широким платьем. Волосы ее были схвачены на затылке лентой.

– Немцы возьмут Париж? – спросила она, не поднимая глаз от работы. Она подумала о Немезио, которого опять угораздило попасть в водоворот бед – после первого письма она не имела от него больше известий. Чезаре понял ее тревогу, но не захотел ввязываться в этот разговор.

– Возможно, и возьмут, – ответил он.

– С нами что будет? – шорох спиц мешался с легким шумом камина, который в эти весенние вечера Амброджино продолжал разжигать, «а то синьора Мария может простудиться, и потом, она это очень любит».

Адвокат Скалья, казалось, грелся у очага этой любви. Его Роза, как и предсказывал в свое время Чезаре, сбежала в Рим с каким-то актером, в которого безумно влюбилась.

– Перспективы не очень хорошие, – объяснил Пациенца. – Гитлер и Муссолини встречались в Бреннеро. И дуче, который был поначалу настроен нейтрально, теперь, когда есть возможность поживиться жирным куском пирога, считает вступление Италии в войну неизбежным.

– Да, – снова начал Чезаре, – пусть эта идея поставить войну на колеса пока что удалась им, но она заведет их слишком далеко. Они ошибаются, считая американцев пьяными дураками. И своему пакту о ненападении, который заставил замолчать Россию, они тоже придают слишком большое значение. Они считают ее колоссом на глиняных ногах, но это колосс, который себя еще покажет.

По контрасту с этими разговорами радио передавало наивную песенку, полную розового оптимизма, о счастье двух влюбленных.

– Муссолини заявляет, что унизительно сидеть сложа руки, когда другие пишут историю. – Пациенца курил одну из своих американских сигарет. – И теперь наши газеты бодро готовят народ к войне. Бок о бок с ненавистными немцами, ставшими теперь нашими «славными союзниками национал-социалистами».

– Это обещание, данное дуче немецкому послу, когда ему объявили о нацистском нападении на Норвегию, – пояснил Чезаре для Марии. – «Я прикажу печати и народу рукоплескать Германии». И печать в точности все исполнила. Они едят это дерьмо и в то же время фрондируют. Я ничего не хочу сказать, боже упаси, но нельзя же есть с грязной тарелки этого режима и спасать свою душу с помощью анекдотов, где высмеивается Муссолини, перед которым все пускают слюни. Я уважаю тех, кто является фашистом по убеждению. Уважаю и тех, кто с фашизмом борется. – Он взглянул на Марию, которая продолжала равнодушно вязать, словно вовсе не следила за разговором.

– Ты скучаешь? – спросил он, обеспокоенный этим молчанием.

– Нет, я слушаю радио. – Мария подняла свое красивое лицо от работы и с улыбкой взглянула на него. Она была безмятежна.

Закончив работу, она поднялась, и двое мужчин из уважения сделали то же самое. Она была прекрасна и казалась живым воплощением материнства.

– Продолжайте, – посоветовала она им с непринужденной простотой хозяйки дома, покидающей гостей. И Пациенца это отметил. Из растерянной и смущенной девчонки, какой она явилась сюда год назад, она превратилась в уверенную в себе женщину. – Извините, – но если я упускаю мое время, у меня пропадает сон.

Чезаре обнял ее, Пациенца поцеловал ей руку.

Ветреным апрельским днем четверо мужчин в двубортных костюмах, черных галстуках и мягких шляпах, вразвалочку, как свойственно полицейским, явились в палаццо на Форо Бонапарте.

– Что вам нужно? – спросил Амброджино, подошедший открыть.

Заговорил самый угрюмый и наглый, с приплюснутым носом, оттопыренными ушами и испорченными зубами.

– Здесь работает Мария Мартелли, по мужу Милькович? – спросил он.

– У нас есть синьора Мария, – сообщил слуга, – но я не знаю, ее ли это имена, что вы назвали. – Он не решался открыть дверь и держал ее прикрытой, разговаривая с незнакомцами через узкое окошко в двери, как монах-привратник в монастыре.

– Она в услужении здесь? – осведомился мужчина с презрительным видом.

– Синьора Мария? – тянул время Амброджино, не зная, как лучше ответить.

– Слушай, ты, – вмешался тип, которому другие подчинялись. – Не валяйте дурака, ты и твоя синьора! – Он яростно толкнул дверь, отбросив Амброджино к большой вазе с цветами, стоявшей в прихожей.

– Что это за манеры! – возмутился, потирая ушибы, бедняга. Будь это в его собственном доме, он бы и рта не раскрыл. – Да вы знаете, – набрался он храбрости, – вы хоть знаете, куда пришли?

– ОВРА, – угрожающе сказал главный, ткнув ему в лицо знак тайной фашистской полиции, в то время как другие стояли вокруг, угрожающе глядя на него. Казалось, все это происходит в каком-то гангстерском фильме.

– Что-что? – попытался понять Амброджино, который в политике разбирался не больше ребенка.

– Полиция, – пояснил ему главный, обнаружив несомненный южный акцент.

– Ну а при чем же тут синьора Мария? – тянул время Амброджино, который хотел уберечь хозяйку от лицезрения этих рож, скорее с каторги, чем из полиции.

– Меньше болтай, – пригрозил ему тот. – Покажи-ка нам эту Марию.

– Я здесь, – сказала Мария, появляясь в дверях гостиной. У нее был гордый и независимый вид хозяйки старинного замка. На ней было широкое светлое платье, она была бледна от волнения, но готова и защищаться, и нападать.

Главный полицейский тут же сменил выражение лица со свирепого на почтительное.

– Простите нас, синьора, – извинился он, – мы ищем вашу горничную. Некую Марию Мартелли, по мужу Милькович.

– Это я Мария Милькович, – с достоинством произнесла она.

– Вы?.. – Он оглянулся на остальных – те ответили ему растерянными взглядами.

– Итак? – Мария властно посмотрела на них. В ее светло-карих глазах сверкало негодование.

– Я должен просить вас следовать за нами, – сказал этот тип, но без прежней спеси.

– Куда? – Она была неподвижна и подавляла его своим спокойствием.

– В комендатуру, – сообщил он. – У меня приказ доставить вас туда.

– Вы отдаете себе отчет в моем положении?

В другом доме перед другим человеком эти люди вели бы себя совершенно иначе.

– Мы должны выполнить приказ, синьора, – сказал он с суровостью человека, готового ради приказа на все.

– Хорошо, – сдалась Мария, – но я уверена, что вы возьмете всю ответственность за насилие, которое совершаете, на себя. – Она знала, что за нее есть кому заступиться, и хотела, чтобы этот тип тоже знал.

– Естественно. – Он поклонился, подражая благородному человеку, но его уверенность пошатнулась. Он явился сюда, чтобы доставить к начальству служанку, подозреваемую в подрывной деятельности, поскольку она была женой бунтаря, а вынужден сопровождать женщину аристократической внешности и в интересном положении. Сомнения терзали его. – Так вы Мария Мартелли, по мужу Милькович? – снова задал он вопрос и хотел добавить «или синьора Больдрани»? – но не хотел опозориться, как это только что с ним случилось.

– Да, я синьора Мария Милькович, – заявила она, отдавая себя в распоряжение агентов в штатском.

Она вышла за дверь, гордая, как королева, сопровождаемая четырьмя мужчинами в штатском, которые выглядели бы полицейскими, будь на них даже изысканный вечерний костюм. А секунду спустя, повинуясь ее выразительному взгляду, Амброджино уже звонил в офис Чезаре Больдрани.

Мария вошла в убогий кабинет апатичного чиновника, который тут же велел ей сесть на потертый стул. На стенах висели портреты короля и Муссолини, а прямо перед ней – распятие.

– Если вы нам поможете, мы закончим быстро, – сказал чиновник. Это был человек среднего роста, сухой, как палка, с болезненным серым лицом и кривым выступающим носом. Казалось, он испытывает глубокое отвращение ко всему, что отвлекает его от собственных болезней и невеселых мыслей, связанных с ними.

– Меня взяли из дому без всякого предупреждения, – сказала Мария, – и никто не объяснил мне причину этого насилия.

– Ладно, – коротко отрезал мужчина, взмахнув рукой, чтобы показать, что насилие к делу не относится. – Вы жена Немезио Мильковича?

– Да, – спокойно ответила она.

– Вам известно, что ваш муж во Франции?

– Да, я знаю это.

– Где именно?

– В Париже.

– В Париже. А у кого?

– Это мне неизвестно.

– Значит, он вам никогда не писал?

– Один раз.

– Каков был обратный адрес?

– До востребования. Двенадцатый округ Парижа.

– Ага. А перед отъездом он вам ничего не сказал?

– Ничего.

– Вы жили в Модене?

– Да.

– И естественно, сблизились с людьми, друзьями вашего мужа. Товарищами вашего мужа, – уточнил он.

– С очень немногими.

– Вы получали письма из Парижа?

– Одно.

– Только одно письмо?