— Мне постоянно приходится толкать его, чтобы он не заснул, — жаловался Эрнест.

Он часто подсмеивался над братом, над его растущей серьезностью, хотя иногда Альберт, скорее против воли и только ради того, чтобы брат ему не докучал, и принимал участие в какой-нибудь его проделке.

Однажды, когда у отца был прием, они с Эрнестом набили карманы плаща одной из приехавших дам творогом. Они как раз находились в гардеробной, когда ей помогали одеться, и имели возможность наблюдать, как она сунула руку в белое месиво у себя в кармане. Конечно, она сразу догадалась, чьих это рук дело, и принялась их бранить. Альберт при этом смотрел на нее укоризненным взглядом, а Эрнест чуть не задыхался от смеха.

Подобные шутки они устраивали не раз. Снисходительная мачеха оправдывала их перед герцогом тем, что через подобный период проходит большинство мальчишек, и даже к лучшему, что Альберт не такой уж и паинька.

Однако больше Альберта привлекали серьезные занятия. В нем уже заявляло о себе растущее достоинство, и грубые шутки начинали ему все больше претить. Музыка стала его любимым увлечением: он хорошо играл на рояле и органе, немного сочинял; обладая хорошим голосом, он нередко упражнялся в пении; он освоил рисунок и живопись, проявлял интерес к науке и по секрету признался брату, что хотел бы написать книгу, очень интересную, о германской мысли и философии. Вдобавок ко всем этим интеллектуальным достижениям он мог бы похвастать и физическими: он умел фехтовать, хорошо плавал и ловко управлялся с лошадью. Единственное занятие, которого он старался по возможности избегать, были танцы — и не из-за необходимости совершать определенные движения, а потому, что нужно было браться за руки с особами противоположного пола и еще потому, что в этой процедуре, как он сказал Эрнесту, было что-то эротическое. На что Эрнест со смешком ответил:

— Это как раз то, что мне в танцах нравится.

Мачеха обратила внимание, что, когда его знакомят с дамами, он робеет.

— О, это пройдет, — сказал отец. — Он ведь совсем еще мальчик.

Когда Эрнесту исполнилось семнадцать, наступило время его конфирмации. По мнению герра Флоршютца, Альберт тоже мог принять участие в этой церемонии: он развит, серьезен в своих намерениях, почти ни в чем не отстает от брата.

И вот в вербное воскресенье в часовне Кобургского дворца братьев целый час гоняли по катехизису. Ответы Альберта произвели впечатление на собравшихся, и когда его спросили, будет ли он поддерживать протестантскую церковь, он не просто ответил «да», но и решительно добавил:

— Мы с братом твердо намерены оставаться верными признанной истине.

В шестнадцать лет Альберт выглядел настоящим принцем, и в Кобурге мало кто придавал значение тому, что в общении с дамами ему недостает обходительности.

КЕНСИНГТОНСКАЯ КУЗИНА

Почти год спустя герцогу Эрнесту пришло из Англии письмо; прочитав его, он позвал сыновей и сказал им, что получено приглашение.

— Оно от вашей тети, герцогини Кентской. Она просит, чтобы я пожаловал с визитом и захватил с собой вас обоих. Есть также письмо от дяди Леопольда. Я подозреваю, что он-то все и устроил.

Эрнеста охватило возбуждение, Альберт же пребывал в некотором страхе. Он понял, что означает это приглашение, как и то, что его юность не может длиться вечно. «Ему почти семнадцать» — в королевских семьях возраст вполне подходящий для брака. Не означает ли это приглашение, что приятной жизни, которой он столько лет жил с Эрнестом, пришел конец?

— Предстоит как следует подготовиться, — сказал отец. — Дядя Леопольд не хочет, чтобы они предстали перед своей английской родней как нищие.

А в лесу было так красиво! Альберт не замечал, как летит время, рассматривая образцы, собранные им для «музея», и вспоминая, как они им достались.

— Неужели придется все это оставить? — вздыхал он.

— Детские реликвии, — снисходительно заметил Эрнест. Альберт с грустью посмотрел на брата. Если сам он был более ученый и более серьезный, то Эрнест, в некотором роде, — более взрослый.

— Ты только подумай, что все это значит, — продолжал Эрнест. — Мы увидим твой маленький образец совершенства из Кенсингтона.

У Альберта по спине побежали мурашки.

— Возможно, она предпочтет тебя, Эрнест.

— В том, что кузина Феодора ко мне неравнодушна, я больше чем уверен, а ведь она единокровная сестра кенсингтонской кузины.

— Я думаю, Эрнест, женщины всегда будут предпочитать тебя.

— Это потому, что я с ними гораздо любезней, чем ты. Тебе бы только чуть польстить им, и они сразу же падут перед твоей красотой.

— Нет, на это я решительно неспособен.

— Твоя беда в том, что ты слишком серьезен и слишком праведен. А женщинам нравится совсем другое. Им нравятся, грубо говоря, смех и грех.

— Значит, они глупы и не стоят того, чтобы тратить на них время.

— И потому всегда будут предпочитать мои бледные щеки твоим розовым и мои черные блестящие глаза твоим голубым.

— Жаль, что надо обязательно расти, становиться взрослым. Мне так не хочется. Остаться бы нам навсегда мальчишками.

Эрнест озорно закатил глаза.

— Ну уж нет! Во взрослой жизни есть такие удовольствия, которые тебе и не снились.


Альберт недоверчиво смотрел на брата. На душе у него было муторно, тревожно.

— Поскорее бы увидеть этого кенсингтонского ангелочка дяди Леопольда, — воскликнул Эрнест.

Альберт же сказал, что чем дольше ему придется ждать, тем лучше.

В конце апреля семейство Кобургов во главе с герцогом Эрнестом отправилось в путешествие.

— Сейчас самое время для того, чтобы преодолеть Ла-Манш. Иногда этот пролив может оказаться сущей пыткой для того, кто не привык плавать, особенно если море неспокойно.

Альберт догадывался, что он один из этих несчастных, и оказался прав. Море было бурным, а плаванье долгим, и Альберт, который переносил его с большим трудом, от души жалел, что он не дома, в родных немецких лесах; по сути, ничто не могло сравниться со страданиями, которые ему пришлось испытать на этой дьявольской полоске воды.

Наконец — о, как бесконечно долго длилась эта мука! — они прибыли, и каким же удовольствием было вновь ступить на твердую землю.

— У тебя был такой вид, будто ты на море столкнулся лицом к лицу со смертью, — шутливо заметил Эрнест.

— Именно так я себя и чувствовал, — ответил Альберт, — и стоит мне подумать, что все это придется вынести еще раз, прежде чем мы доберемся до дому, у меня сразу же портится настроение.

— Пройдет, — заключил Эрнест. — Ты лучше подумай об удовольствиях, которые нас ожидают.


Вот он и увидел ее. Она была маленькая, держалась очень самоуверенно, и все звали ее Викторией (второе имя — Александрина, вероятно, было опущено как менее подходящее для британской королевы). Она была веселая и очень ласковая. Как ни странно, она, вопреки предположениям, вовсе не смущала его. Может, потому, что дядя Леопольд подготовил ее. Вероятно, он чувствовал, что она ему нравится, даже больше, чем нравится, что он будет восхищаться ею.

По-немецки она говорила бегло и, как он это называл для себя, волнующе, подчеркивая отдельные слова, точно желая придать особый смысл тому, что она имеет в виду. Она в таком восторге, что видит своих кузенов. Она очень долго и с нетерпением ждала этой встречи и заранее знала, что их приезд будет для нее истинным счастьем. По ее мнению, ей очень повезло, что у нее столько кузенов и кузин: всегда кто-нибудь да приезжает, и она не жалеет времени, придумывая, чем их угостить. От этого же визита она надеется получить особенное удовольствие.

Ее даже нельзя назвать хорошенькой, но было в ней что-то на удивление привлекательное. Как и у Альберта, у нее светло-каштановые волосы и голубые глаза, но на этом все сходство и кончалось. Нос был довольно большой, а зубы слегка выступали. Когда она смеялась, у нее обнажались десны, но этот маленький недостаток искупался ее смехом, непосредственным и искренним. Ее манера вести себя менялась так быстро, что уследить за нею стоило немалого труда: вроде только что перед вами была властная королева, и вот уже она тихая, скромная девушка, еще не закончившая учебный курс. Да и самоуверенной ее, пожалуй, нельзя было назвать, просто в глубине души ее жило представление о том высоком положении, которое уготовано ей судьбой и которому она всегда должна соответствовать.

Альберт щелкнул каблуками, склонился и поцеловал ей ручку, причем, несмотря на явную нелюбовь к подобным церемониям, сумел это сделать довольно грациозно. Она и впрямь разоружила его, потому что ей явно хотелось, чтобы она им понравилась; но он заметил, что ее глаза все-таки чаще останавливаются на нем, Альберте.

Она настояла на том, чтобы показать им их комнаты, без умолку при этом болтая; ее мать воспринимала происходящее снисходительно: она была явно рада видеть брата и его сыновей.

— Вы непременно должны познакомиться с моим милым псом, — сказала Виктория, и пес, которого звали Дэш, сразу же привязался к Альберту, что очень понравилось принцессе. Когда, погладив собаку, он поднял взор, то увидел, что голубые глаза принцессы устремлены на него; их взгляды встретились, и она так и зарделась.

— Виктория придумала для вас массу всевозможных развлечений, — сказала герцогиня. — Они с гувернанткой, баронессой Лецен, чуть ли не целый месяц готовились к вашему приезду. Вы ведь, кажется, очень любите музыку?

— Сегодня мы пойдем на «Гугенотов» [2], — сказала Виктория. — Я надеюсь, вам понравится. А еще будут балы. Я уверена, вы любите танцевать.

Альберт смутился, но его выручил Эрнест, сказав, что ничего не может быть лучше.

— А вы ведь еще и поете, — воскликнула Виктория. — Я тоже очень люблю петь. Вам нравятся дуэты?