Теперь, когда и отец, и брат уехали, он чувствовал себя очень одиноким в чужой стране, и это чувство заставило его еще больше сблизиться с бароном Штокмаром и сэром Робертом Пилем. После инцидента с чашкой чая они с королевой больше не говорили о сэре Роберте, и он очень хорошо знал, что она не одобрит этой дружбы. Состояние дел было весьма плачевным.

Теперь уже невозможно было отрицать, что англичанам он не нравится. Он был немец, по-английски говорил с явным акцентом, был слишком серьезен, в общении — сух, не обладал обходительностью: он по-прежнему не чувствовал себя раскованным в обществе и особенно в обществе женщин. Внешность его тоже не вызывала восхищения, поскольку, как говорили англичане, у него был недостаточно мужественный вид.

Впрочем, не любил его не только народ. Королевская семья, над членами которой, по королевскому указу Виктории, ему было дано старшинство, была зла на него. Почему, спрашивали герцоги королевской крови и их жены, этому выскочке — германскому князьку — должно отдаваться предпочтение перед ними на всех официальных церемониях?

Особенно были обозлены Кембриджи, поскольку они надеялись, что королева выйдет замуж за их сына Джорджа. Джордж провел большую часть детства в Виндзорском замке с королем Вильгельмом и королевой Аделаидой, поскольку его родители находились за границей, и оба, король и королева, только приветствовали бы бракосочетание между Джорджем и Викторией. Это давало Кембриджам большую надежду, однако герцогиня Кентская и король Леопольд думали иначе, и Виктория, конечно же, предпочла своего кобургского кузена. Альберт был красив, а Джордж — Джордж был одиозный молодой человек с шокирующим цветом лица, как однажды отозвалась о нем Виктория. Так что Кембриджи всячески старались усложнить Альберту жизнь.

Прослышав о том, что герцогиня Кембриджская не встала, когда пили за здоровье Альберта, Виктория разгневалась.

— Да как она смеет! — кричала Виктория баронессе Лецен. — Это оскорбление короны.

— Она, вероятно, полагает, что принц — если не считать его родства с Вашим Величеством — ниже ее по старшинству.

— Но принц — мой муж. — Глаза Виктории метали громы и молнии, и Лецен тут же сообразила, что нужно быть осторожнее, когда приходится говорить о принце, ибо, хотя Виктория не допускала никакого вмешательства мужа в дела королевства, она очень любила Альберта.

— Разумеется, — успокаивала ее баронесса, — герцогиня поступила очень нехорошо.

— Да уж, я думаю, — ответила Виктория, — и я выкажу ей мое неудовольствие, когда не приглашу Кембриджей на очередной бал — пусть все знают, как я недовольна.

Альберт прекрасно был осведомлен об этом пренебрежении и оскорблениях, но считал, что, если бы Виктория позволила ему разделить с нею ее обязанности, англичане сразу бы начали уважать его.


Если бы только люди не были так утомительны, думала Виктория, все было бы просто замечательно. С нею ее муж, которого она обожает, с нею премьер-министр, ее милейший друг, которому она полностью доверяет, с нею ее дорогая Дейзи, которая ей как мать, а сама она королева. Но Альберту хотелось разделить с ней престол — а это уже было нечто такое, чего она никак не могла позволить, ибо, в конце концов, она королева, а он — всего лишь принц из небольшого немецкого герцогства; этот несносный сэр Роберт Пиль пытался изгнать лорда Мельбурна, а тот, по сути, относился к этому совершенно равнодушно и смирился с тем, что правительство тори неизбежно придет к власти; а теперь еще ее дорогая Лецен и Альберт невзлюбили друг друга.

И как невзлюбили! Просто не выносят друг друга. Неудивительно, что время от времени, общаясь с ними, приходится выходить из себя. А эти газеты, постоянно выдумывающие о ней с Альбертом не только всякий вздор, но и — что было еще хуже — самые настоящие гадости. Никому-то он не нравился, его называли «немцем». Все это раздражало — не говоря уже о семье, откровенно не любившей его; только мама, которой Альберт постоянно наносил визиты, души в нем не чаяла. Ну почему Альберту непременно надо было противоречить Виктории, подружившись с герцогиней и выказывая неприязнь к баронессе?! Виктория предпочла бы, чтобы все было как раз наоборот. Дяди возненавидели Альберта с самого начала, когда поднялась эта суматоха из-за табели о рангах. Дядя Камберленд, к счастью, находился далеко отсюда, в Ганновере, но он делал все, чтобы его существование ощущалось. Он громко заявлял о своих правах и о том, что ему принадлежит. Бушевал он, собственно, потому, что не стал королем Англии, что могло бы иметь место, если бы английские законы, подобно законам некоторых стран, не разрешали женщинам вступать на престол.

А теперь еще и дядя Кембридж — вероятно, обозленный тем, что Виктория не пригласила его с герцогиней на один из своих балов, отпустил как-то на банкете грубую шутку о ней с Альбертом.

Альберт терпеть не мог банкеты, и Виктория всегда опасалась, как бы он не заснул на одном из них. Зачастую ей приходилось подталкивать его локтем во время какого-нибудь приема. В данном конкретном случае Альберт воспользовался возможностью уйти с банкета пораньше, не обратив, очевидно, внимания на то, что речи еще не произносились. И когда свою речь произносил дядя Кембридж, он сказал следующее: принц ушел потому, что ему не терпелось поскорее добраться домой, где его ожидала прекрасная девушка, с которой он собирался провести ночь.

Альберт пришел в ужас, потому что, как ему доложили, на этих словах герцога все гости так и покатились со смеху.

— Подобное высказывание откровенно вульгарно, — сказал Альберт.

Прежде Викторию скорее обрадовали бы дядины слова: Альберту так не терпелось вернуться к ней, что он рано ушел с банкета. Однако негодование Альберта заставило ее взглянуть на все его глазами.

— Это роняет нас в общественном мнении, — сказал Альберт. — Это создает в умах людей непристойные образы.

Вот тут она страшно разозлилась на дядю Кемриджа и на все королевское семейство.

— Это все потому, что не сбылось его желание — женить на мне своего Джорджа, — сказала она.

— Они всегда будут болтать о нас подобным образом, — грустно сказал Альберт, — потому что мне позволительно делить с вами лишь эмоциональную сторону вашей жизни.

Итак, они снова вернулись к тому же!

Виктории казалось, что нормальные отношения у нее могут быть только с лордом Мельбурном.


Она часто раздумывала о прежних днях, когда они с лордом Мельбурном были так нужны друг другу. Если какой-нибудь день проходил без него, она чувствовала себя по-настоящему несчастной; и она не находила себе места, когда он, к примеру, обедал в доме леди Холленд. Она не могла понять — и не раз говорила ему об этом, — что такого нашел он в этой женщине: у нее прямо-таки вульгарный рот. Лорд Мельбурн всегда смеялся над тем, что он называл «холерическими вспышками проявления королевского нрава»; и очень скоро она тоже стала смеяться вместе с ним.

Он был рад, что она довольна браком (но, возможно, она не совсем довольна из-за того, что Альберта никак не удается убедить не вмешиваться в их дела), и часто он так и говорил ей об этом. Но это означало, что ее отношения с лордом Мельбурном несколько изменились. Он уже не был для нее важен, как прежде, и, возможно, именно поэтому она то и дело подчеркивала, что он всегда останется одним из самых дорогих ее друзей.

Однако, несмотря на тот факт, что положение менялось и возраст лорда Мельбурна начинал уже сказываться, развлечь ее ему по-прежнему удавалось легче, чем кому-либо другому. Лорд Мельбурн любил посплетничать, он знал столько интересного о людях. Альберт же считал сплетни предосудительными. Альберт был, разумеется, прав. О Боже, Альберт был до того добродетелен, что категорически отвергал многое из того, что ей прежде нравилось — танцы, засиживание допоздна, пересуды. По сравнению с Альбертом лорда Мельбурна можно было назвать безнравственным, но если кому-то он и казался таким, то она-то прекрасно знала, какой это чистый и славный человек. Альберт сказал бы, что она нелогична, но факт оставался фактом: она все-таки получала удовольствие от тех совещаний наедине с лордом Мельбурном в голубом кабинете, когда он, начав, например, говорить о Китае или Канаде — эти страны, находившиеся в разных концах земли, в то время давали повод для беспокойства, — переходил вдруг к чему-то совершенно легкомысленному, почти таким образом, который в прошлом — да и сейчас еще — она находила очень остроумным.

Именно лорд Мельбурн первым сообщил ей о лорде Уильяме Расселе, которого нашли убитым в его доме, где он жил один — не считая, разумеется, многочисленных слуг.

— Это какая-то загадка, — сказал лорд Мельбурн, устраиваясь поудобнее в кресле. — Лорда Уильяма нашли в спальне, уже окоченевшим. Вся постель была залита кровью. Горло ему перерезали так, что голова висела на ниточке.

— Какой ужас!

— Подробности слишком неприятны, чтобы я осмелился сообщить их Вашему Величеству, — сказал лорд Мельбурн. — Такие дела лучше поскорее забыть.

— О нет, — сказала королева, — я хочу слышать все. Бедный лорд Уильям, и какой удар для бедного лорда Джона. Какая трагедия! Кажется, только совсем недавно умерла бедная леди Рассел, оставив сиротами своих дорогих крошек.

Виктория всегда испытывала тревогу, думая о леди Рассел, умершей при родах. Теперь уже было точно установлено, что она сама беременна, и она уже начинала побаиваться последствий. Вынашивать ребенка еще куда ни шло, но когда она думала о неизбежных родах — ей становилось по-настоящему страшно.

Лорд Мельбурн, который прекрасно понимал, в каком направлении ее мысли, снова вернулся к убийству, как к более безопасному предмету разговора, чем рождение детей.

— Полагают, что воры проникли через черный ход и что, когда они находились в спальне лорда Уильяма, он проснулся и вспугнул их. Вот они и перерезали ему глотку. Служанка обнаружила тело лорда Уильяма только утром. Ночью никто ничего не слышал.