Пока он надеялся, что среди его придворных будут двое-трое немецких друзей, с которыми он сможет говорить на родном языке, чтобы не чувствовать себя так одиноко в чужой стране, и что один из них займет самый важный пост его секретаря.

К вящему его неудовольствию, Виктория и лорд Мельбурн уже выбрали на этот пост бывшего секретаря премьер-министра Джорджа Энсона.

«Я одобряю это назначение, потому что министр Энсон превосходный молодой человек, причем очень скромный, очень честный, очень уравновешенный и очень хорошо информированный…»

Альберт отшвырнул письмо. Да как они смеют так с ним обращаться! Он имеет полное право сам выбрать себе секретаря! Он сразу же написал Виктории, сообщая ей свое мнение. О министре Энсоне, которого он успел увидеть в прошлый раз, он знает лишь то, что тот хорошо танцует, но вовсе не желал при выборе своих придворных руководствоваться только их доблестью в бальных залах.

Его эскапада вызвала мягкий упрек Виктории:

«Относительно вашего желания иметь на посту секретаря своего человека скажу вам совершенно откровенно: оно неосуществимо. Предоставьте все мне, и я прослежу за тем, чтобы ваши придворные имели соответствующие репутацию и характер».

Да, это был упрек, и он означал: я люблю тебя всей душой, но, пожалуйста, не забывай, что я — королева.

Вероятно, самым мучительным оказался вопрос о его доходах, поскольку он вызвал дебаты в парламенте, явившиеся для него настоящим публичным унижением. Предыдущие консорты получали по 50 000 фунтов стерлингов, а ему определили всего 30 000. Надо отдать должное королеве: она пришла в ярость и настояла на выделении для него большего пособия. Он уже знал, что говорят по этому поводу в Англии: народу он не нравился, и главным образом, потому, что он немец, а немцы никогда не были в почете у британцев. Даже лорд Мельбурн считал благоразумным не поднимать шума из-за доходов принца и согласиться на 30 000.

Так что он даже не сравнялся с предыдущими консортами, такими, например, как глупый старый Георг из Дании, консорт королевы Анны, ибо тому назначили доход в 50 000 фунтов стерлингов. Барон Штокмар, который внимательно следил за развитием событий, позаботился о том, чтобы Альберт увидел некоторые публикации из английских газет.

— Вам следует проявлять большой интерес к политике, — постоянно напоминал он, — а это предполагает изучение прессы.

Чтение получилось не из приятных. Газеты напоминали своим читателям, что принц, который должен был стать мужем королевы, как второй сын немецкого герцога имел годовой доход 2500 фунтов. Для такого сравнительно бедного человека 30 000 окажутся несметным богатством. Оживилось движение чартистов: бедность и без того терзает страну, которая вовсе не испытывает желания осыпать милостями какого-то нуждающегося принца, пусть даже он и собирается жениться на их королеве. Выражалось сомнение в том, что он стоит на пороге голодной смерти, чего отнюдь не скажешь о многих подданных Ее Величества. Впрочем, Альберт вполне удовольствовался бы и тридцатью тысячами, если бы мужья предыдущих королев не получали непонятно почему пятьдесят.

По крайней мере, Виктория его любила. Она сожалела, что ему пришлось вынести подобное. Она возмущалась «ужасными тори»; она была предана ему, как и прежде, а когда не получала от него вестей хотя бы неделю, не на шутку тревожилась. Она признавалась ему, что с нетерпением ждет его писем, и если они не поступают, она начинает изводить свою дражайшую Лецен.

Впрочем, Альберт считал, что не так уж и плохо, ибо дражайшая Лецен имела на нее слишком уж большое влияние. Он подозревал, что именно она больше всех повинна в ухудшении отношений Виктории с матерью, чего он вовсе не одобрял. Виктории следовало бы дорожить семейными узами. К тому же с ним вдовствующая королева всегда была очень мила, и он верил, что они станут друзьями. Он определенно будет настаивать на примирении Виктории с герцогиней, а уж потом, возможно, они с тещей попытаются убедить Викторию отказаться от той нелепой и сентиментальной привязанности, которую она питает к баронессе.

Милая маленькая Виктория! Ею нужно руководить, а кто может это сделать лучше, чем ее муж! Вокруг придворных королевы нередко возникали скандалы. Он слышал и читал отчеты о злополучном деле Флоры Гастингс. Королева вела в нем себя необдуманно и совершенно неправильно, и он был убежден, что ее действия направлялись баронессой Лецен. Но он, конечно, избавит королеву от повторения подобных ошибок. К сожалению, Виктория слишком уж снисходительна. Добрая душа, она не видит зла в других.

Первое, что он сделает, так это постарается поднять моральный уровень при дворе. Альберт был просто поражен, и поражен неприятно, когда увидел список подружек невесты.

Одна из них была дочерью леди Джерси, любовницы короля Георга IV во времена его регентства. Можно ли позволять дочери женщины со столь дурной славой выступать в роли подружки королевы? Когда Альберт спросил об этом Викторию, она ответила, что будущая подружка всего лишь дочь, а не сама леди Джерси; Альберт, однако, полагал, что и для дочери такой аморальной матери слишком много чести присутствовать на их свадьбе.

Виктория же отстаивала свою правоту, ссылаясь на некую леди. А ей очень нравилась эта женщина, и потому она писала:

«…только она чересчур строга и требовательна, слишком сурова по отношению к другим, что ей никто не может простить; по моему мнению, нужно быть более терпимым к людям, и я всегда думаю, что не получи мы такого воспитания и не имей мы о себе такой заботы, к нам тоже было бы немало претензий… Быть суровым очень опасно…»

Вот так так! С моралью она явно не в ладах. Вот ее-то и не сумели воспитать, иначе бы она не дорожила своей гувернанткой больше, чем родной матерью. Да жизнь в качестве королевского мужа у него будет нелегкой — если только он не займет твердую позицию. Очень многое будет зависеть и от самой Виктории: в личном общении с ним она была нежной и ласковой, а в ее письмах он уже начал улавливать повелительные нотки.

Его опасения подтвердились, когда он получил ее ответ на свое письмо, в котором он строил планы проведения медового месяца. Он-то думал, что они пробудут две-три недели одни, подальше от лорда Мельбурна и баронессы Лецен с их влиянием на нее. За это время он успел бы окончательно покорить ее сердце, и она сама стала бы с готовностью следовать его советам, чего любой немецкий муж всегда ожидает от своей жены. Он опасался, что в Англии ему встретится много такого, чего он не одобрял. Ему нужно провести эти недели в Виндзоре с ней одной.

Возможно, ее отношение к этому его предложению было гораздо серьезней, чем к любым другим, когда решение диктовали ее министры или оппозиция, ибо на этот раз оно было ее собственным и выражено, на его взгляд, повелительным тоном. А может, если он не ошибался, еще и покровительственным?

Дорогой Альберт терялся в догадках.

«Вы забываете, моя любовь, что я суверен и что дела не могут стоять на месте. Идут заседания парламента, и почти каждый день происходит нечто такое, для чего я могу потребоваться, и мне непременно нужно находиться в Лондоне, поэтому даже и три дня отлучки — это для меня слишком много…»

Во время встречи Виктория, видимо, без памяти влюбилась в него, а за время его отсутствия вспомнила, что она королева.

Он представил себе эти два или — самое большее — три дня в Виндзоре, где он мог бы быть в наилучшей форме. Он ненавидел Лондон, в Лондоне он чувствовал себя нездоровым и усталым. Не любил он и Букингемский дворец, где было слишком много министров, слишком много церемонности. В Виндзоре они могли бы кататься в лесу верхом, совершать долгие прогулки на чистом свежем воздухе, там можно было бы рано ложиться и вставать в шесть. В Лондоне же она будет устраивать эти бесконечные балы.

Невольно он начинал спрашивать себя, а так ли уж, на самом деле, добра к нему его великая фортуна?

Что он мог поделать? Как мог воспротивиться тому, что с ним обращаются не как с равным? А вдруг она так же легко, как влюбилась, разлюбит его?

Он предвидел всевозможные трудности. Написал дяде Леопольду, давая понять, что у него меланхолия и будущее представляется ему довольно мрачным. Все происшедшее после отъезда из Англии наводит его на мысль, что новая страна вовсе не ждет его. Он, правда, не стал сообщать, что, как ему стало казаться, есть две Виктории — ласковая, нежная, любящая девушка и властная молодая женщина, которая хотя и могла на время забывать, что она королева, тут же вспомнила об этом, когда требовалось принять какое-то решение.


Наступил февраль — месяц бракосочетания. Наступило время сказать последнее прости лесам и горам родины. Приехал Эрнест, потому как, естественно, и он, и отец должны были присутствовать на свадьбе; и вот в последний раз они смогли вместе с Эрнестом побродить по лесам, поохотиться, пострелять, поискать разные разности вроде тех, что так восхищали их в детстве и из которых составился их «музей».

— Какой теперь в этом смысл? — спросил Альберт, отшвыривая какой-то камешек. — Я больше никогда не увижу нашу коллекцию.

— Не говори чепуху. Ты наверняка еще приедешь в Кобург с Викторией.

— Нет, она скажет, что такая поездка слишком надолго оторвет ее от государственных дел.

— А ты, как строгий муж, топнешь ногой.

— Только не на королеву Англии, — скривившись, ответил Альберт.

Эрнест с тревогой взглянул на брата. Он ничего не знал о переписке, которую Альберт вел со своей нареченной.

— Давай лучше поговорим о прошлом, — предложил Альберт.

Но, прежде чем он покинул землю, на которой родился, состоялись проводы. Народ ожидал их: принц Альберт уезжал, чтобы жениться на королеве Англии, и все одобряли его намерение, поскольку он станет королем мощной державы, что будет хорошо и для его родной страны.