Он не спешил. Она его не торопила. Он был готов ублажать ее хоть целыми днями, но дело было не в обычном терпении. Она ясно видела, как он счастлив доставить ей наслаждение, сам наслаждался ее ощущениями и теми чувствами, которые пробуждал в ней.

И это тоже было новым, как и радость, растущая в душе, радость, которую она нашла в новой грани их отношений.

Он поднял голову, тревожно всматриваясь в ее лицо. Проведя ладонями по его груди, она нашла пуговицы рубашки.

Не отрывая взгляда от ее грудей, он положил поверх ее рук свою.

– Нет. Не сейчас. – Он отвел ее руки и прошептал: – На этот раз все только для тебя.

– Чарлз… – выдохнула она, не сумев нахмуриться. Но он поднял ее и поцеловал.

И она вновь забыла обо всем. Забыла, что существует что-то вне круга того пожара, в который он ее увлек, головокружительного вальса желания, пылающей страсти, внезапной алчной потребности.

Потребности, принадлежавшей не только ему, но и ей тоже. Он взвинчивал, поднимал эту потребность до невероятных высот. И все же его желания зависели от ее желаний. Подчинялись им. Она не понимала. Не сознавала, не соображала… только льнула к нему, впиваясь в упругие мышцы, прогибавшиеся при каждом прикосновении. Обнаженные груди вздымались, легко задевая за его сюртук; она внезапно загорелась, терзаясь неутоленным желанием.

И охнув, отстранилась, когда поняла, что он поднимает ее юбки, и прохладные пальчики шаловливого ветерка танцуют на ее обнаженных бедрах.

Она сегодня не надела чулки: только туфли, которые обычно носила дома. Его ладонь опустилась на треугольник светлых волос.

– Чарлз?!

Протест или требование?

Она не знала. Он проник глубже: она еще отчаяннее льнула к нему, почти не слыша ничего за ревом крови в висках. – Ш-ш…

Он коснулся ее еще смелее. Ладонь скользнула по бедру в долгой ласке.

– Mon ange, позволь показать тебе рай, – прошептал он с такой мольбой, словно просил о великой милости.

И она не смогла отказать. Не нашла времени отвергнуть эту мольбу, даже будь у нее силы. Его губы вернулись к ее рту, но коснулись легко, так же легко, как он сейчас гладил ее волосы. И только потом развел ее бедра шире, нашел скрытый лепестками кожи потайной бугорок.

Ее словно пронзило молнией. Он и раньше касался ее там, но только на мгновение. И много лет назад. Не так, как касался сейчас.

Медленно. Гладя. Лаская. Чуть надавливая.

Находя каждую чувствительную точку и пробуждая ее к жизни. Осыпая ее ласками.

Она, трепеща, позволяла ему все. Брала все, что он предлагал, и держалась за поцелуй, как за единственный якорь в этом внезапно пошатнувшемся мире. Дорога, которую он стремился показать ей, по которой стремился повести, была гораздо длиннее, чем раньше. Длиннее и красочнее. Сказывался прошлый опыт. Он давал ей возможность почувствовать столько всего нового, и она молча упивалась этими ощущениями. Позволяя наслаждению уносить ее вдаль.

Но все же ей не хватало его голода, неутолимой потребности, к которой она так привыкла. Голод не ушел, просто отдалился, и он сдерживался, чтобы ее собственное желание могло расцвести еще ярче, чтобы его не затмевали его потребности.

Она почти плыла на волне наслаждения, едва дыша, едва слыша нежные слова, которые он шептал, ощущая, как остро стремится ее тело к наивысшей точке экстаза. Только теперь она понимала, чего и как хочет…

Его палец скользнул в нее… и она тихо застонала. Попыталась напрячься, но тело не позволило. Потом он снова ее погладил, и горячечная волна жара поднялась и омыла ее. Чистое, ничем не разбавленное наслаждение…

Наслаждение, которое копилось, копилось, копилось, пока не захотелось кричать.

Чарлз не отрывал взгляда от ее лица, наблюдая. Как страсть завладевает ею… как безудержно она отвечает на каждую ласку. Он уносил ее все дальше и дальше, в бушующий шторм желания и жадной, алчной потребности.

Она была влажной, горячей с того самого момента, как он коснулся ее. Она также была настолько тугой, что протиснуть второй палец оказалось почти невозможно, и она едва не рассыпалась на крошечные осколки.

Он захлопнул дверь темницы за своей похотью, заключил ее в клетку только для того, чтобы она смогла достигнуть пика наслаждения. И с каждым прерывистым вздохом, с каждым ответом на его ласки становилось все труднее сосредоточиться, запомнить, каким был этот момент… это мгновение.

Но он был обязан сдерживаться, продлить это самое мгновение как мог, чтобы лучше подготовить ее к следующему разу. Их ночи вместе.

С тихим криком она выгнулась в его объятиях. У него перехватило горло. Все, что угодно, только бы удержать ее на грани. Еще не время. Чуть дальше…

У него болело все. Обжигающий жар ее лона, свидетельство желания, невероятно мягкая набухшая плоть, которую он ласкал. Обнаженные груди, тугие и розовые, взывали к нему. Побуждали погрузиться в водоворот наслаждения. Терзания его были невыносимы, и все же это был единственный способ навсегда вернуться в ее постель, снова соединиться с ней, переписать прошлое и войти в прекрасное будущее.

Он был прав, предсказывая, что она очень скоро окажется под ним.

Но был предел всему, даже его самообладанию, закаленному за тринадцать долгих лет. Он не так наивен, чтобы недооценивать воздействие, которое она на него имела, ту самую власть, которой он всегда покорялся.

И теперь в его душе пробудился рычащий жадный зверь, которого сдерживало только обещание несказанной награды. Не сейчас. Позже. Но долго ждать не придется.

Волна в ней снова поднялась, еще выше, и он не смог больше ее удерживать, хотя чувствовал, как борется Пенни с этой волной, пытаясь встать наперекор поднимающемуся приливу, охваченная внезапной неуверенностью, недоверием к неизведанному.

– Не противься, – выдохнул он в ее распухшие губы. – Тебе нечего бояться. Плыви, мой ангел. Плыви.

Ее глаза, серебряные полумесяцы под густыми ресницами, встретили его взгляд.

Он проник еще глубже, нажал, погладил…

Ее веки упали. И она взмыла в воздух.

К звездам. Он смотрел, как она изгибается в его руках, впиваясь ногтями в его плечи, теряя на миг сознание. Почувствовал взрыв того напряжения, которое накапливал в ней, ощутил мощные конвульсии разрядки.

Он знал женское тело едва не лучше своего собственного, потому что изучал его более внимательно. Знал достаточно, Чтобы отметить самые легкие изменения, первый трепет напряженных нервов, медленное распространение жара, омывающего ее.

Откинувшись назад, он позволил ей обмякнуть и прижал к себе, оберегая ее покой. Позволил себе упиться ее исполненным экстаза лицом, слабой улыбкой, играющей на губах.

Поразительно. Он много раз испытывал нечто подобное, но наслаждение, которое получил, видя, как она соскользнула с пика блаженства в сладостное забытье, было куда глубже и полнее того, что переживал когда-либо с женщиной.

Удовольствие, полнейшее удовлетворение дало ему силы забыть о себе и просто держать ее на руках.

Время шло. Он оглядывал газоны, подъездную дорожку, двор, подъезд к конюшням. Все казалось мирным и спокойным в сиянии утреннего солнышка. Там, снаружи, ничего не изменилось.

В беседке изменилось все.

Сегодня он сделал важный шаг, и возврата больше нет. И он ничуть не жалел, потому что именно это считал главной целью в жизни.

Наконец она шевельнулась.

К его удивлению, она даже не попыталась прикрыться, застегнуть рубашку, опустить юбки, неприлично задранные над голыми ногами. Просто лежала, спокойная и расслабившаяся, и куда более опасная для него, чем все эти тринадцать лет.

И вдруг она тихо сказала:

– Я тебя не понимаю. Больше не понимаю. Он покачал головой и улыбнулся.

– Не беспокойся. Понимаешь. Понимаешь все, что тебе необходимо. Просто еще не осознала этого.

Он снова сказал правду. Как всегда, когда был с ней. Иначе общаться невозможно. Она увидела в нем перемены, ощутила, но не до конца поняла. Однако он не спешил объяснять. В ее уме достаточно скоро сложится полная картина. Ей еще есть время узнать, какую власть она имеет над ним. Но теперь, когда расследование в самом разгаре и убийцы таятся в тенях, с этим можно подождать.

– Знаешь, нам пора обедать. Уверен, ты ужасно проголодалась.

Взгляд, брошенный на него, ясно показывал, что ему следовало бы держать свое мнение при себе.

Он рассмеялся, поднял ее и крепко поцеловал, прежде чем помочь привести в порядок одежду.

Она, к его радости и удивлению, не выказала ни малейшей застенчивости и с готовностью приняла его помощь, не так, как, скажем, от горничной, но именно, как от любовника, имеющего право ухаживать за ней, знающего ее тело настолько, что скромность в этом случае неуместна.

Он изменился. Но и она тоже. И когда они рука об руку шли к дому, он гадал, каким образом годы наложили на нее свою печать? Какие еще сюрпризы она утаила от него?

За обедом все молчали. Николас приветствовал их рассеянным кивком. Он казался еще более ушедшим в себя, более отчужденным, более встревоженным, хотя по-прежнему пытался это скрыть.

Пенни все еще приходила в себя. Интересно, понимает ли она, что по ней все видно? Будь Николас способен думать о чем-то, кроме своих неприятностей, наверняка заметил бы ее необычайную молчаливость и мягкую, сияющую, красноречивую улыбку, игравшую на губах.

Она совсем не считала себя обязанной вести приятную беседу, так что обед прошел в относительной тишине.

Наконец она пошевелилась и взглянула на Чарлза. Тот наблюдал, как она старается найти подходящие слова, чтобы спросить, что дальше, имея в виду, разумеется, расследование.

Он ухмыльнулся, но предостерегающе прищурился.

– Пожалуй, стоит покататься верхом. День сегодня на редкость теплый, а я должен кое с кем поговорить в Лостуителе.

Пенни кивнула, отложила салфетку и встала.