Стефани Лоуренс - Единственная

Лишающие способности устоять.

Он раздвинул языком ее губы, погрузился в горячую сладость рта. Сжал ее талию и усадил себе на колени.

Она прижала ладони к его плечам, стараясь выпрямиться. И когда он поднял голову, ее глаза широко распахнулись.

– Как насчет кучера?

– Он на козлах… и ничего не видит, – пробормотал он, прикусывая ее нижнюю губу. – Если не станешь визжать, он и не услышат.

– Визжать? Но почему…

Он провел руками от талии вверх.

– Чарлз…

Он завладел ее губами. Погладил большими пальцами тонкий шелк лифа, медленно обвел камешки сосков.

Взвесил в ладонях мягкую тяжесть грудей, ощутив, как они твердеют и набухают. Насладился сотрясшей ее дрожью, и их дыхание смешалось.

После долгих, изысканных, болезненно возбуждающих ласк он поднял голову и глубоко вздохнул. Ужасно жаль, что от Бренском-Холла до Уоллингема совсем близко.

Пенни по-прежнему трепетала, чувствуя стальную крепость и уверенность его пальцев. Она твердила себе, что это всего лишь поцелуй, нечто такое, чем можно безнаказанно наслаждаться. Но совсем забыла, что с ним это означает большее, гораздо большее.

Он нежно коснулся губами ее виска.

– Господи. Как же мне тебя не хватало!

В голосе звучало нескрываемое желание. Желание, эхом отозвавшееся в ней.

«Я тоже тосковала по тебе…»

Нет. Этого она ему не скажет. И все же она скучала по нему так отчаянно, что сама была поражена силой своей тоски. Она не сознавала… и только сейчас, когда он вернулся и снова целует ее, ощутила всю меру пустоты, бывшей ее спутницей долгие тринадцать лет.

Целых тринадцать.

Экипаж, покачиваясь, въехал в ворота Уоллингема. Чарлз вздохнул и снова усадил ее рядом.

Когда лошади остановились и лакей открыл дверцу, Чарлз спрыгнул на землю и снял ее с сиденья. Она ожидала, что он попрощается, возьмет коня и уедет домой. Но он повел ее на крыльцо и, поймав недоуменный взгляд, пробормотал:

– Хочу проверить, дома ли Николас.

Судя по словам Норриса, Николас уже удалился к себе. Чарлз пожал ей руку, отступил и отсалютовал.

– Увидимся позже.

Их глаза встретились. Он повернулся и исчез за садовой калиткой.

Она покачала головой, гадая, что означал этот последний взгляд, после чего отправилась в спальню, где уже ждала горничная Элл и. Пенни сняла платье, накинула пеньюар и села перед туалетным столиком. Горничная распустила ей волосы, и Пенни стала орудовать щеткой. Элли тем временем развешивала бальный туалет, чистила плащ и убирала в шкатулку с драгоценностями жемчужное колье и серьги.

– Доброй ночи, мисс. Приятных снов.

– Спасибо, Элли, – улыбнулась она. – Спокойной ночи.

Она продолжала водить щеткой по волосам, пока блестящие гладкие пряди не легли на плечи шелковистым покрывалом. Только после этого она вздохнула, встала и затушила свечи, стоявшие по обе стороны от зеркала. Легла в постель и погасила последнюю свечу. Мертвенно-белый лунный свет струился в окно.

Она устала и, наверное, поэтому никак не могла сосредоточиться. Хорошенько подумать о пятерых незнакомцах и о том, знал ли Николас Филиппа Жерона.

Сбросив пеньюар, она швырнула его к изножью кровати, откинула одеяло, подняла подол рубашки и встала коленом на белую простыню.

И тут ее ушей достиг слабый приглушенный щелчок.

Она повернула голову к двери… увидела, как она открывается.

Пенни раскрыла рот, но не издала ни звука. Ошеломленная, оцепеневшая, она уставилась на Чарлза, проскользнувшего внутрь, после чего засов двери опустился.

Он повернулся, увидел ее, кивнул и подошел к креслу у камина. Небрежно бросился в него, вытянул длинные ноги, скрестил их в щиколотках… Она растерянно заметила, что он успел переодеться и облачился в бриджи и сапоги. На шее свободно повязан платок, плечи обтягивает мягкая охотничья куртка.

Поднявшись, он вытащил из-под себя подушку, бросил на пол, повесил куртку на спинку кресла и снова развалился поудобнее.

Вспомнив, в каком положении он ее застал: поднятое голое колено, задранная рубашка, – и заодно его способность прекрасно видеть в темноте, она резко опустила ноги, одернула рубашку и потянулась было за пеньюаром. Но решила, что это слишком большая для него честь. А она не желала ему угождать.

Пенни решительно направилась к нему, но на всякий случай остановилась на безопасном расстоянии. В пяти футах.

– Какого дьявола ты здесь делаешь? – прошипела она.

– Я же предупредил, что мы увидимся позже, – пожал он плечами.

– Я думала, ты имел в виду завтрашний день. И какое право ты имеешь являться в мою спальню?

– Я подумывал немного соснуть.

– Но не здесь же! И ты прекрасно это знаешь! Он долго разглядывал ее, прежде чем ответить:

– Не воображаешь же ты, что я позволю тебя провести ночь в одном доме с возможным убийцей и без всякой защиты?!

До сих пор ей это в голову не приходило, но… но, пожалуй, он прав. Однако…

Она стиснула кулаки и приготовилась к обороне.

– Это невозможно. Неприлично. И я прошу тебя уйти.

– Согласен, что это кресло вряд ли можно назвать удобной постелью, но мне приходилось спать в местах и похуже. Ничего, переживу.

Он откинул голову на подголовник кресла и прикрыл глаза.

– Где комната Николаса?

– В другом крыле. Тебе нельзя оставаться здесь. Если так уж хочется охранять меня, я запрусь, а ты уляжешься в соседней комнате.

– Твой засов легко отодвинуть, я проверил. Если я лягу рядом, а Николас поднаторел в этой игре, я его не услышу. Так что ложись и спи.

Он еще смеет командовать!

Она раздраженно повернулась, но, видя, что его глаза закрыты, решительно промаршировала к креслу.

– Чарлз! Нет! Проснись!

Она принялась трясти его за плечо.

– Это просто…

Он шевельнулся, и она оказалась у него на коленях. И едва успела проглотить панический вопль.

– Я же велел тебе ложиться. Его руки обвили ее.

Она безуспешно пыталась оттолкнуть его, остановить, не дать свершиться неизбежному.

– Только попробуй меня поцеловать!

Его глаза оказались совсем близко. Прошла какая-то доля секунды, прежде чем его брови поднялись.

– И что ты сделаешь? – Голос стал едва слышным. – Закричишь?

Она молча моргнула.

Он припал губами к ее рту.

Поцеловал ее. Не так, как раньше. Так он ее никогда еще не целовал.

Алчно. Словно умирающий от голода. И это убивало ее, терзало, лишало всякого сопротивления. Всякой силы воли. У него оставалась одна потребность: схватить ее, утолить жажду, сделать все, чтобы ее покорить. Она словно в беспамятстве подняла руки и прильнула к нему, уносимая могучим потоком, подстегиваемая одной нуждой: целовать его в ответ, отдать все, что он так страстно желал взять, все, что он так дерзко предлагал в обмен.

Их губы слились. Языки начали вечную, как мир, дуэль.

Чувственное томление вступило в свои права: под батистовой рубашкой у нее ничего не было. И осознание этого еще сильнее подогрело ее: предвкушение натягивало нервы, и ни скромность, ни осторожность не охлаждали ее пыла.

Как ничто на свете не могло охладить Чарлза: он казался живым факелом, горящим ради нее. Она распластала ладони по его груди, вбирая пульсирующий ритм сердца.

Совсем как раньше и все же не так. Тогда ему было двадцать. Уже не мальчик, и, однако, только тень человека, которым стал. Теперь его обаяние не знало границ… теперь он способен очаровать любую женщину. Для нее он был сама жизнь, от которой она так долго отказывалась, вынуждала себя существовать в компании своего одиночества. И вот он здесь: могучий, сильный, и, если только она захочет, будет принадлежать ей. Воплощенный соблазн, по крайней мере для нее.

Она, сама того не сознавая, принялась расстегивать его рубашку и, едва полы разошлись, распахнула их и жадно припала к горящей коже.

Обвела тугие мышцы, впиваясь в них кончиками пальцев.

И удовлетворенно вздохнула, когда сквозь поцелуй услышала его стон. Ощутила его наслаждение. Позволила утонченным ощущениям завладеть собой.

И сама не поняла, как ее рубашка оказалась распахнутой, а его ладонь сжала ее обнаженную грудь. Какая-то искра проскочила между ними. Сначала ей показалось, что это страх. Потом она распознала возбуждение.

Он продолжал ласкать ее, искусно усиливая, подогревая это возбуждение, постепенно превращавшееся в предвкушение. Предвкушение росло с каждым движением его пальцев, с каждым жгучим прикосновением, пока не переросло в желание, молниеносно превратившееся в отчаянную потребность.

Пенни охнула и отстранилась, чтобы глотнуть воздуха. Он поймал губами ее выдох.

Его губы провели по ее подбородку, нырнули в ямку под горлом. Прильнули к местечку между ключицами, вливая в ее вены жидкий огонь, скользнули еще ниже, по изгибу полной груди, и легко, о, так мучительно легко, провели по истомившемуся соску. Этот же путь повторил его язык, и она, расслышав жалобный стон, с удивлением распознала свой голос. Обнаружила, что ее пальцы запутались в его волосах. Что ее спина выгнута дугой.

Он ответил на бесстыдное приглашение, лаская ее губами и языком, словно следуя нотам невидимой музыки в противовес яростному притяжению, маячившему над ними. Но еще не успевшему окутать до конца, сплавить в одно целое.

Все это было так ново, по крайней мере для нее. Зато она твердо знала: он так часто путешествовал по этой дороге, что изучил каждый дюйм пути. Только не медлил, как сейчас, не задерживался, не тратил времени на утонченные ласки, возбуждая ее так, как ей в голову не могло прийти.

Чарлз наблюдал за ней из-под опущенных ресниц, видел, как страсть туманит грозовые глаза, ложится тяжестью на веки, окрашивает кожу в нежно-розовый оттенок.

Если она вернется в постель, он останется в кресле и притворится, что спит. Но она не вернулась. Стала спорить, и скорейший способ решить назревающую битву в его пользу – поцеловать ее. Это также идеальная возможность сделать следующий шаг в попытке поймать ее, овладеть ею, и эта нужда с каждой минутой становилась все острее.