Он что-то буркнул, как ей показалось, утвердительно. Похоже, он не расположен поддерживать беседу.

– Я уже вам говорила, откуда я родом.

Он проворчал что-то похожее на «coтню раз». Она пропустила это замечание мимо ушей и продолжила:

– Мое полное имя Юлайли Грейс Лару. Моя бабушка по отцовской линии была Юлайли, как и ее бабушка, а еще двоюродная тетка французской ветви нашей семьи. Все они были Юлайли. Что касается имени Грейс, то это была мамина идея. Так по крайней мере рассказывал мне брат Джеффри. Он самый старший! Так вот, он говорил: «Юлайли – традиционное имя нашего рода, а Грейс... в общем, это имя очень нравилось нашей маме. Поэтому она тебя назвала Юлайли Грейс». – Девушка замолчала, чтобы перевести дыхание и дать ему время усвоить сказанное. – Так я и стала Юлайли Грейс.

Вид у него был отупевший, а налитый кровью глаз, казалось, немного потускнел. Юлайли сочла, что это из-за плохого освещения.

– Я полагаю, – продолжала она, все еще пытаясь поддерживать разговор, – что при данных обстоятельствах и учитывая тот факт, что это наша вторая встреча, мы можем обращаться друг к другу на ты.

Вместо ответа он поднял жестяную кружку, стоявшую рядом с ним, и уставился в нее.

– Итак, я буду звать тебя Сэмюел, а...

– Нет!

Она вздрогнула от его крика.

– Никто не зовет меня Сэмюел, – процедил он сквозь зубы.

– Ладно. Я буду звать тебя Сэм, а ты можешь звать меня так, как зовут друзья и родные.

Он поднес кружку к губам и начал пить.

– Они зовут меня Лолли. – Она улыбнулась.

Он поперхнулся и долго не мог откашляться. Юлайли поползла к нему, чтобы похлопать по спине, но он отдышался сам, потом странно посмотрел на нее, скривив губы, словно пряча улыбку, и переспросил:

– Твое имя Лолли Лару?

Она кивнула, нахмурившись от его тона. Он захохотал. Не очень-то вежливо с его стороны. Лично она не видела ничего странного в таком имени. Прекрасное старое французское имя, довольно часто встречается на юге. У нее дома всех Юлайли всегда звали Лолли. И ни один южанин никогда бы не стал высмеивать чужое имя, грубо смеяться над тем, что человек не в силах изменить.

А вот этому янки, очевидно, все равно, потому что он продолжал хохотать. Рассердившись, она отвернулась – отчасти, чтобы не видеть, как он веселится на ее счет, но главным образом, чтобы он не видел, как ей обидно.


В хижине было тихо, слишком тихо. Юлайли не любила тишину, потому что боялась ее. Девушка взглянула на янки. Он все еще спал. Они не говорили с тех пор, как она повернулась к нему спиной, и тишину нарушали только редкие крики или шум, доносившиеся снаружи. А внутри стояла мертвая тишина, отчего пленница чувствовала себя совсем скверно.

Не с кем поговорить. Время тянулось бесконечно долго. Стараясь успокоиться, она начала напевать «Дикси»[3], чтобы хоть как-то заполнить леденящую пустоту.

Она едва успела дойти до куплета о хлопковых полях, когда ей показалось, что из угла Сэма донесся громкий, надрывный стон.

Юлайли перестала петь и посмотрела туда, впервые подумав, что, возможно, он стонет из-за раны. Вытянув шею, она молча наблюдала за ним. Плечи у него чуть подрагивали, словно боль отпустила. Впрочем, она не видела никаких ран, если не считать коричневую запекшуюся кровь на шейном платке, которым была перевязана его нога. Возможно, ранение было гораздо серьезнее, чем казалось. Хотя он сумел доставить ее домой ни разу не споткнувшись, да и потом не хромал и вообще не казался больным. Наверное, его что-то другое беспокоит. Головная боль, например.

Летом, в самые жаркие, душные дни, у нее часто болела голова. Ей всегда помогал сон, поэтому скорее всего следует дать ему покой, позволить поспать, хотя, конечно, ее терзали тысячи вопросов, на которые очень хотелось получить ответы. Юлайли чувствовала, что ей обязательно нужно с кем-то поговорить, иначе никак не успокоиться.

Песенка помогла, к тому же тихое пение не должно было нарушить его сон. Возможно, колыбельная явится хорошим компромиссом. Юлайли принялась тихо напевать свою любимую колыбельную:


Тише, малыш, ни слова.

Папа купит тебе птичку.

Если птичка не станет петь,

Папа купит тебе колечко.

Если колечко не...


– Сделай одолжение, представь, что ты эта птичка, и заткнись.

Юлайли поймала на себе злобный взгляд налитого кровью карего глаза.

– Я просто пыталась помочь.

– Каким образом? Снести стены этой лачуги своими воплями?

От возмущения она задохнулась.

– И никакие это не вопли. Позволь тебе заметить, что в хоре у мадам Деверо я пела контральто. – Желая постоять за себя и в то же время испытывая неловкость, что приходится хвастаться, Юлайли потупилась, разгладила юбку на коленях и добавила: – Учитель пения говорил, что голос у меня очень чистый и звучный.

– Как у подыхающей бродячей кошки, – хохотнул Сэм.

– Ясно, что ты ровным счетом ничего не понимаешь в голосах. – Она попыталась бросить на него величественный взгляд, но не сумела достаточно высоко поднять подбородок. Янки нарочно вел себя грубо, и даже его ужасное воспитание не могло служить ему оправданием. Юлайли казалось, что этому человеку доставляет удовольствие обижать людей, и жалость, которую она было к нему почувствовала, быстро испарилась.

– Зато я разбираюсь в ножах и пулях и знаю, что такое пытки и боль. А ваш голосок, мисс Лару, режет мне уши.

– Что ж, очень жаль. Я все равно буду петь, когда захочу. Специально для твоих ушей. – Она во весь голос затянула «Каролину».

Он поднялся и шагнул к ней, словно намереваясь заткнуть ей рот. Юлайли хотела уже сдаться, забеспокоившись о своем благополучии, когда заскрипел замок и дверь снова распахнулась. Вошли хмурые солдаты. Юлайли перестала петь. Солдаты перестали хмуриться, хотя ножи держали по-прежнему наготове. За ними вошел человек маленького роста и внес две деревянные миски, наполненные горячим рисом с каким-то пахучим соусом. У Юлайли заурчало в животе, что было недопустимо для настоящей дамы. Она не ела со вчерашнего дня, да и тогда перекусила лишь манго и хлебом.

По привычке она не задумывалась о еде, потому что одно из правил мадам Деверо гласило: настоящая дама никогда не дает волю чувству голода. Ни при каких обстоятельствах. С юных лет Юлайли усвоила, что истинная леди, как ее мама, ест очень мало, изящно и никогда не покажет, что голодна. Тем не менее иногда, в редких случаях, ее желудок издавал предательское урчание, словно приветствовал появление еды, от чего она жутко смущалась. Юлайли прижала руку к животу, как будто этот жест мог успокоить урчание.

Коротышка вручил ей миску. Любая еда показалась бы ей сейчас манной небесной, и у нее уже заранее потекли слюнки. Коричневый рис, залитый прозрачным соусом, в котором плавали кусочки мяса, выглядел несколько вязким, но запах был соблазнительный.

Пройдя в угол, раздатчик сунул вторую миску Сэму, который вновь опустился на пол и привалился к стене.

Юлайли, как подобает даме, ждала, пока обслужат ее сотрапезника, а также подадут приборы.

А вот он не ждал. Оцепенев от изумления, она смотрела, как Сэм поглощает свою порцию. Он вычерпывал рис пальцами – от такого зрелища она буквально раскрыла рот.

Дверь заскрипела, и тогда Юлайли поняла, что раздатчик уходит.

– Постойте! Подождите! Прошу вас.

Она ухватилась за дверь и чуть не опрокинула свою миску. Коротышка обернулся. Она вежливо улыбнулась:

– Будьте любезны, я бы хотела получить столовые приборы.

Сэм подавился и зашелся удушливым кашлем, словно был на последнем издыхании. Манеры у него отвратительные, поэтому неудивительно, что он поперхнулся. Наверное, сунул в рот целую пригоршню риса, не проглотив предыдущую. Этот человек использовал пальцы как черпак. Отвратительно.

Подавальщик все еще стоял на пороге, тупо глядя на Юлайли.

– Столовые приборы, – произнесла она чуть громче в надежде, что так он лучше ее поймет.

Он пожал плечами. Сэм продолжал кашлять.

– Вилку, нож... хотя не думаю, что вы дадите мне его. Хотя бы ложку, прошу вас, – повторила она, одновременно изображая, как она ест с помощью приборов.

Коротышка нахмурился, но так ничего и не понял. Юлайли изобразила, как она вонзает вилку в кусок мяса и затем разрезает его. Человек внимательно смотрел, затем заулыбался.

– Кучильос! – воскликнул он и изобразил, что ест.

– Да, – улыбнулась она в ответ. – Да, принесите мне, пожалуйста, ку-у-чи-и-хос.

Человек кивнул и вышел, закрыв дверь. Сэм в углу кашлянул. Она посмотрела на него:

– Все в порядке?

Лицо его раскраснелось, в уголке глаза блеснула слеза. Нет, ему в самом деле следует вести себя осторожнее. Хорошие манеры могут спасти его, а то однажды он поперхнется насмерть, Юлайли решила преподать ему урок этикета.

– Мистер Форестер... то есть Сэм, там, откуда я родом, считается невежливым начинать есть прежде остальных, особенно прежде дамы.

Он отправил в рот следующую пригоршню.

– Вот как? – Немного пожевав, он наконец соизволил проглотить. – А там, откуда я родом, едят то, что достается, и едят очень быстро, иначе кто-то другой съест это за тебя.

Его слова тут же напомнили ей, как прошло его детство – в бедности и голоде. Неужели он в самом деле подумал, что она украдет его порцию? Прежде чем Юлайли смогла заверить своего товарища по несчастью, что ему незачем беспокоиться, дверь снова распахнулась и вошедший коротышка протянул ей маленькую ложку.

– Большое спасибо, – улыбнулась Юлайли, принимая ложку и выжидая, пока он уйдет, чтобы начать трапезу.

Из угла по-прежнему доносилось смачное чавканье. С такими манерами он бы у мадам Деверо постился три раза в день, вот тогда научился бы умеренности. Юлайли погрузила ложку в рис, но в ее мыслях промелькнула картина: дети играют обломками кирпичей вместо кубиков, голодным ребятишкам приходится красть хлеб, чтобы поесть.