— Нет, — признался тот. — Был раза два еще ребенком с отцом на ипподромах. Вот и все мое знакомство со скачками.

— Быть этого не может! — вскричал Тэйлор. И тут же понизил голос почти до шепота: — Считай, что тебе фантастически повезло. Я, Рэй Тэйлор, посвящу тебя во все тонкости и хитрости скачек! За один день ты сможешь выиграть тысячу, пять, десять тысяч долларов!

— Но могу и проиграть, — возразил Мервин.

— Проигрывают идиоты и невежды! В скачках, как и в любом другом бизнесе, только прирожденный олух будет делать ставку в надежде на одно везение. Великая наука и тяжкий труд — вот что такое скачки!

— А почему именно меня решил ты посвятить в эту великую науку? — Мервин улыбнулся.

— Почему тебя? — переспросил Тэйлор, жуя сандвич. — Хотя бы потому, что ты прошел сквозь тот же вьетнамский ад, что и я! И потом… ты веришь в мужскую дружбу с первого взгляда? Не в любовь к женщине — это гроша ломаного не стоит! Нет, именно в мужскую дружбу?

— Не знаю, — сказал Мервин.

— За дружбу ветеранов! — Тэйлор поднял свой стакан, посмотрел в глаза Мервину.

В половине одиннадцатого они перебрались в один из портовых ресторанов. Свободных столиков не было. Но новые знакомые Мервина знали здесь всех, и спустя несколько минут они уже сидели в отдельном кабинете. Ни есть, ни пить никому не хотелось. Однако блюда сменялись блюдами и вина винами.

Вопреки правилам официант принес бутылки коннектикутского кукурузного виски «Бурбон», лондонского джина, окландской водки «Борзой». «Вообще-то крепкие напитки подаются только в баре», — улыбнулся он, подхватил брошенную Тэйлором пятидолларовую бумажку, поклонился, исчез.

Рэй пьяно улыбался, цедил «Бурбон» на льду, лениво заедал жирными устрицами.

— Мервин, ну почему ты не ухаживаешь за моей невестой? — капризно спрашивал он, выдавливая сок из ломтика лимона на устрицу и ловко подхватывая ее деревянной палочкой. — Тина обожает мужское внимание!

Синие глаза Тины стали почти черными, на бледной коже шеи проступила нежно-голубая жилка. Мервин сосредоточенно изучал содержимое своего стакана. Ему казалось, что он сидит в этом ресторане целую вечность. Этот Рэй, эта Тина — кто они, откуда? Не все ли равно…

На эстраде выступала аргентинская труппа. Дородная певица закатывала глаза, горячо шептала в микрофон о бурных ласках южанок. Ритмичные танцоры — «прямые наследники братьев Александер» — исполняли свои номера старательно и бесталанно. Потом появился пожилой жонглер в потертом трико. Завершив кое-как несложные манипуляции с булавами и мячом, он трижды безуспешно пытался удержать на лбу шпагу, на острие которой находилась вращавшаяся тарелка со стаканом воды. Так и не добившись успеха, он удалился, беспомощно улыбаясь и кланяясь. Публика проводила его дружными аплодисментами.

— Седины жалеют! — неодобрительно поморщился Тэйлор. — А зря, клянусь святым Николасом, зря! Высшим проявлением гуманности было бы усыплять всех старше пятидесяти — можно даже с почестями. Столько людей стало на земле, что и молодым негде повернуться!

— А когда тебе самому исполнится пятьдесят, — с неприязнью сказал Мервин, — и тебя тоже усыпят, это будет гуманно?

— Ну, пока мне исполнится пятьдесят, закон об усыплении можно будет отменить! — Тэйлор захохотал.

— Рэй бескорыстно любит на этом свете лишь одного человека — себя! — без тени улыбки объяснила Мервину Тина,

— Ты забыла лошадей! — смеясь, воскликнул Рэй. — Ты забыла лошадей!

Когда Тина и Мервин привезли уснувшего еще за столом Рэя к нему домой, небо заметно посветлело. Дом достался Тэйлору по наследству: довольно просторный особняк с двумя спальнями, гостиной, кабинетом и комнатой для гостей.

Тина с трудом втащила Рэя на второй этаж, уложила на кровать. Спустившись вниз, она, тяжело дыша, бросилась в кресло.

— До чего он тяжел, когда пьян, — пробормотала она. — Разве разденешь такую тушу? В чем есть валится на покрывало и сразу начинает храпеть.

Она ушла в ванную комнату, а Мервин, насыпав из мешка, стоявшего у входа в кухню, древесного угля в камин, поджег тонко наструганные сухие дощечки. «Камин в Окланде — какая блажь! — усмехнулся он. — Здесь и в самый разгар зимы, в конце июня, пятнадцать градусов тепла, прохладнее не бывает». И все же было приятно сидеть у этого неяркого огня, ворошить щипцами угли.

Мервин задремал…

Когда он открыл глаза, в доме стояла сонная, безмятежная тишина. В ярде от него на диване сидела Тина. Она поджала под себя ноги, медленно расчесывала влажные густые каштановые волосы. Капли воды блестели на лбу и щеках девушки. На ней был прозрачный утренний халатик. Он был распахнут, и Мервин разглядывал тело Тины, не чувствуя ни стеснения, ни неловкости. Мервин искренне любовался ею, как любовался бы талантливой скульптурой в галерее.

— Мервин, хочешь лечь со мною в постель? Сейчас?

— Как? Ты что?

— Очень просто: раздеться и лечь. Неужели непонятно?

— А как же… Рэй?

— А что Рэй? — Она вышла на кухню и тотчас вернулась с бутылкой джина, тоником и двумя стаканами. — Что Рэй? Все его друзья перебывали в моей постели. Друзья и компаньоны по бизнесу. Он сам толкает меня на это…

— Он толкает?

— Да, он. Пятый год он держит меня на положении полужены, полурабыни. Ему так удобно. Я служу приманкой для всей этой… для всех этих джентльменов. А у Рэя Тэйлора передо мной никаких обязательств.

— Разве Рэй тебя не любит? — спросил Мервин.

— Любит, наверно, — с горечью ответила Тина. — И ревнует как сумасшедший. Но беда всех ревнивцев в том, что им, как правило, попадаются вольнолюбивые и предприимчивые женщины…

— Тина, — спросил Мервин минуту спустя. — Зачем я вдруг понадобился Рэю Тэйлору?

— Ты? — Она колебалась секунду-другую. — Предприятие Рэя, его любимые лошадки, игра на скачках — все это на грани риска. А ты — отличная гарантия добропорядочности в глазах закона. Бескорыстный безногий герой Вьетнама…

Мервин молчал. Она подошла к нему, обняла за плечи.

— Ты не обижайся. Я знаю Рэя и могу сказать, что ты ему по-настоящему понравился. Он игрок, шулер, подлец — это так. Но, если кто пришелся ему по душе, он тому и душу отдаст.

— Я не обиделся. — Мёрвин тоже выпил, тут же налил еще. — В джунглях я каждый день ставил жизнь на кон. Так почему теперь не поставить на лошадей?

С того утра для Мервина началась странная жизнь. В половине девятого его разбудил Тэйлор.

— На первый раз сделаем скидку на знакомство, — сказал он. — Обычно в восемь я уже полностью готов к драке за доллары. — Он улыбнулся одними губами.

Мервин потянулся было к бутылке джина, но Тэйлор перехватил его руку.

— Если хочешь быть со мной в бизнесе, — медленно проговорил он, — запомни одно из главных правил: лошадь, как и собака, не выносит запаха алкоголя. А потому будем пить вечером и ночью. Утром и днем — абсолютный «сухой закон».

— А я читал где-то о лошадях и собаках, которые не прочь пропустить стаканчик…

— Они такие же, если не большие, выродки среди зверей, как совершенные трезвенники среди людей, — сказал Тэйлор.

Мервин проглотил, давясь и охая, три ложки соли «Ено». За завтраком он ни к чему не притронулся, молча пил чай, изредка поглядывая на Тэйлора. Тот ел за двоих, делал пометки на каких-то бумагах, разговаривал с кем-то по телефону, который Тина подкатила на тележке вместе с беконом, джемом, корнфлексом. Тех, кому Тэйлор звонил, он называл только по кличкам. И сами разговоры были совершенно непонятны Мервину — он никогда раньше не слышал этого арго: «съел два хвоста», «ущемил ноздрю», «стер подкову наизнанку»…

После завтрака Тэйлор пригласил Мервина в кабинет. Усевшись за уютный черного дерева письменный стол, Рэй нажал невидимую со стороны кнопку. Висевшая за его спиной старинная линогравюра С. Баррода «Маорийский вождь Рангихайета» медленно поползла к окну. В открывшейся за ней нише сверкнула выкрашенная в ядовито-красный цвет дверца несгораемого шкафа. Тэйлор нажал другую кнопку — дверца бесшумно распахнулась. Мервин увидел пять секций, каждая из которых была помечена прописной буквой: А, В, С, Д, Е.

— Искусство делать деньги на скачках покоится на пяти китах, — пояснил Тэйлор. — Эти киты — лошадь, ее владелец, жокей, тренер, трек. Казалось бы, куда как просто: собери немного сведений по каждому из компонентов и беги к кассам ипподромов, набивай карманы монетами. Святые заблуждения! И именно за них сотни тысяч простаков в слепой надежде на шальной выигрыш расплачиваются красивыми бумажками, которые неизменно перекочевывают на счета немногих избранных и посвященных. Хочешь — пример?

— Жокеи! — воскликнул Мервин. — Они и есть главный кит!

— На скачках горячиться позволено только лошади, и то лишь в правильно выбранный момент, — сдержанно улыбнулся Тэйлор. — Все киты предельно важны. Но, если хочешь, взгляни в мой микроскоп на жокеев.

Повинуясь электронной команде, секция «С» выкатилась на выдвинувшихся рельсиках на столик.

— Эта картотека досталась мне по наследству, — проговорил Тэйлор, любовно поглаживая металлический ящик. — Понятная вещь, ее надо все время обновлять. Жокеи, жокеи… Кстати, самый короткий век из этих пяти китов у них и у лошадей. Итак, жокеев, представляющих реальный интерес, сто девяносто. Беру наугад любое досье. Ага, Герард из Вангануи. Возраст, рост, внешние данные, семья… Все это понятно и лежит, скажем, на поверхности. За такие сведения никто и цента не даст. Как ты думаешь, сколько мне предлагают за картотеку?

— Угадывать не берусь. — Мервин пожал плечами.

— И правильно делаешь! — воскликнул Тэйлор. — Все равно не угадаешь. Тридцать тысяч, неплохо, а? Но я ее и за миллион не уступлю. В чем же заключается тайна будущих дивидендов? Пожалуйста: «Герард за час до старта может сбросить около шести фунтов веса — со скакалкой». Значит, может! Но станет ли? И именно перед нужным мне заездом? Еще: «Теряет самообладание исключительно редко». Следовательно, перед нами проблема: есть ли смысл заставить его сделать это? Если есть, то кто, когда и как это осуществит: «случайный» зритель, который бросит ему в лицо перед заездом полдюжины тухлых яиц, или другой жокей, который в самый разгар скачки притрет его к барьеру? Сколько будет стоить тот или другой вариант? Еще: «Возможны деловые компромиссы». Вот это едва ли не решающее! С Герардом из Вангануи можно «седлать варианты», или, иначе говоря, определить исход заезда. Еще…