— Знаю, — вздохнула Джорджина. — Но, уверяю вас, бабушка считает, что у него вполне элегантная фигура.

— Да она, видно, сошла с ума! — не стесняясь выражений, воскликнул Питер Хессион. — Я не говорю, заметьте, о его манере одеваться. Хотя, бог мой, даже самому лучшему портному в Лондоне не сделать этого старика стройней!

И он бросил одобрительный взгляд на свои стройные ноги, чем вызвал легкий смешок у Джорджины. Мистер Хессион слегка покраснел и потребовал объяснить, что такого смешного она находит в его внешности.

— О, право, ничего! — заверила она его. — Вы просто верх шика, как сказал бы сэр Маннинг. Но вы должны меня простить. Я привыкла жить в глуши, где джентльмены не так… не так много внимания уделяют своей внешности!

— А вот тут вы не правы, — серьезно возразил Питер Хессион и принялся описывать ей во всех подробностях сапоги, которые он заказал для прогулок в сельской местности — последний крик моды, знаете ли, — но был прерван появлением леди Мерсер и миссис Пауэр. Дамы вернулись из библиотеки Мейлера, где имели удовольствие беседовать с сэром Маннингом, и вид Джорджины, развлекающей тет-а-тет мистера Хессиона в гостиной, когда ей полагалось лежать в постели с головной болью, заставил леди Мерсер не довольно поджать губы.

Мистер Хессион, который покинул Бат две недели назад, убежденный, что обе старшие леди благосклонны к нему, вынужден был четверть часа выслушивать холодный тон и порицание за то, что он поощрял не осторожное поведение Джорджины, принимавшей ею наедине. В конце концов Джорджина принялась защищать его с такой горячностью, что миссис Пауэр после его ухода отважилась предположить, что Джорджина, скорее всего, примет его предложение, если ее на время оставить в покое.

— К тому же сэр Маннинг, мама, — рискнула заметить она, — слишком стар для девочки.

Леди Мерсер обозвала дочь глупой курицей и посоветовала перестать самой строить глазки сэру Маннингу.

— Ты бы видела свое лицо сегодня утром, — резко выговаривала она миссис Пауэр. — Ты просто поедала его глазами. Веди себя приличней, Мария!

Леди Мерсер не верила, что Джорджина доставит им удовольствие и совершит благоразумный поступок, дав согласие на брак с мистером Хессионом. Она высказала мнение, что Джорджина нарочно настраивает его против сэра Маннинга, в то время как сама по-прежнему вздыхает об этом проходимце из Ирландии.

Обвинения леди Мерсер были несправедливы, но в них была доля истины: минувшие дни не смогли стереть воспоминания о Шенноне из памяти Джорджины. То, что он был виновен в отвратительном поступке, она не отрицала, его признание все еще звучало в ее ушах, однако она по-прежнему пыталась убедить себя, что для этого у него должны были иметься весьма веские, а потому смягчающие вину обстоятельства. Она горько упрекала себя за слабость, но чувство было сильнее нее.

Сколько бы она ни бранила себя, она не могла развеять то облако тревоги и грусти, которое нависло над ней со времени ее возвращения из Керри.

От ее друзей из Ирландии новостей почти не было. Правда, она получила длинное письмо от миссис Квинливен, но, поскольку оно содержало в основном горькие сетования на леди Элизу, благодаря стараниям которой Джорджину удалили из Крайторна, а также уверения в неизменной преданности Брендона, она не узнала из него ничего нового. Послание Бетси мало чего добавило, ибо главным — и единственным! — его содержанием было сообщение, что Роберт наконец-то попросил ее руки и что об их помолвке скоро напечатают в газете.

Брендон, не любивший писать письма, не удостоил ее даже строчкой.

Однако как-то утром в начале июня, когда Джорджина не смогла придумать подходящей отговорки, чтобы уклониться от прогулки с матерью и бабушкой в павильон минеральных вод, неожиданный гость напомнил ей об Ирландии. Когда они вошли в зал, Джорджина увидела крупного джентльмена средних лет в прекрасно сшитом синем костюме и тонких шерстяных панталонах, который стоял в сторонке и беседовал с неким генералом в отставке, хорошо известным в тех кругах Бата, которые, посещала леди Мерсер.

— Это дядя Джереми, — пояснила. Джорджина. — Брат тети Беллы, бабушка, мистер Барнуолл. Я и не знала, что он в Бате!

Леди Мерсер окинула дородную фигуру мистера Барнуолла неодобрительным взглядом и выразила мнение, что с его стороны крайне невежливо не нанести визит в их дом и не засвидетельствовать свое почтение. Джорджина решила сама поговорить с дядей, для чего воспользовалась первым же удобным случаем, как только генерал Тафтс покинул его компанию. Ей повезло. Увидев ее, мистер Барнуолл подошел к ней — довольно неохотно, как ей показалось — и вежливо поклонился. Она представила его матери и леди Мерсер и, когда все формальности были соблюдены, поинтересовалась новостями из Ирландии. Мистер Барнуолл покачал головой.

— Боюсь, их у меня нет, — извиняющимся тоном сказал он. — Никогда не любил писать писем, знаете ли. Недавно получил послание от Беллы, но вы можете себе представить, о чем она пишет, — то же, что и всегда: здоровье Брендона и проблемы с прислугой. В той части света, кажется, ничего не происходит.

Он не был склонен объяснять свое присутствие в Бате. Но пообещал нанести визит на Грейт-Пилтени-стрит, прежде чем отбудет в Керри, куда его требуют дела. Однако сэр Маннинг, который присоединился к ним, как только мистер Барнуолл направился из павильона, пролил свет на нежелание последнего говорить о причине его приезда в Бат.

— Продулся в пух и прах, — лаконично объявил он. — Слышал об этом от Ларраби. Должно быть, в фараон или вист. Явился сюда поправить дела… остановился в «Пеликане» или черт знает какой еще дыре. Я слышал, он пристроился к старине Тафтсу — приехал вместе с ним из Лондона в его экипаже, чтобы избежать дорожных расходов. Но Тафтс не намерен поддерживать его здесь. Бедному Джерри скоро придется вернуться в Ирландию.

— Да, он сам об этом сказал, — кивнула леди Мерсер.

Она проводила мистера Барнуолла осуждающим взглядом и выразила мнение, что карточные игры — это проклятие современного общества. Сэр Маннинг, искренне надеявшийся, что слухи о его собственных проигрышах не достигнут ушей леди Мерсер прежде, чем будет публично объявлено о его помолвке с ее внучкой, поспешил с этим мнением согласиться.

О мистере Барнуолле больше не говорили, но Джорджина, вернувшись домой, провела весь день в унынии, так как неожиданное появление в Бате мистера Барнуолла живо напомнило ей обстоятельства, при которых она в последний раз виделась с ним, — на балу у леди Элизы. Она плохо спала в ту ночь, и, когда леди Мерсер и мать предложили ей на следующий день отправиться с ними за покупками, ей не пришлось притворяться, сославшись на головную боль.

Она посчитала это счастливым обстоятельством, когда под конец завтрака Финч принес в комнату почту. Среди писем оказалось одно от Брендона. И когда она распечатала его, то первое, что бросилось ей в глаза, было имя Шеннона. Зная наперед, что не сможет прочесть это письмо, не выдав себя и не вызвав тем самым расспросов леди Мерсер, она поспешила отложить его в сторону и объявила, как можно беззаботнее, что прочтет позже, поскольку Брендон, по всей видимости, сочинил целый том.

Леди Мерсер недовольно заметила, что теряется в догадках, о чем может писать молодой человек на стольких страницах, с чем Джорджина искренне согласилась. Сгорая от нетерпения узнать причину неожиданного эпистолярного энтузиазма Брендона, она с трудом дождалась, когда за леди Мерсер и матерью закрылась входная дверь, и бросилась в большую гостиную.

Письмо не имело учтивых предисловий.

«Дорогая кузина, — писал Брендон. — Я решил, что должен сообщить тебе все, что узнал о Шенноне. Наверняка поднимется невообразимый скандал, когда все откроется. И это вот-вот может случиться. Хотя на данный момент намерения Шеннона известны лишь мне и Роту. Видишь ли, он собирается передать „Дубы“ тебе и уехать в Америку. Я уверен, что это самый глупый поступок, который он может совершить, поскольку ты вряд ли сможешь приехать сюда, уж не говоря о том, что ты в свое время унаследуешь состояние леди Мерсер, в то время как у него за душой нет ни гроша. Однако переспорить его невозможно. С таким же успехом я мог бы биться головой о стену. Он утверждает, будто „Дубы“ принадлежали бы тебе, если бы он не женился на Ноле, и он не желает дальше пользоваться своим правом».

Когда Джорджина дошла до этого места, она так разволновалась, что у нее задрожали руки. Она с трудом понимала смысл написанного.

«Полагаю, первым делом мне следовало сообщить тебе, — читала она жадно дальше, — что, как я и подозревал, та невероятная история, которую вложили в твою голову, не что иное, как сплошные выдумки. Ты знакома с Ротом, поэтому знаешь, что ему можно доверять. Так вот, в настоящее время майор гостит у Шеннона в „Дубах“, и я почти каждое утро езжу туда, так что у меня не раз имелась возможность поговорить с ним наедине.

Однажды я напрямик спросил его о той истории, что наплела тебе леди Элиза в Стокингсе. Никогда в жизни я не видел более потрясенного человека. Он сказал, что находился в Брюсселе в то время, когда умирала Нола. Шеннон был страшно обеспокоен, выписал трех докторов, к тому же самых известных, которые осмотрели ее. А еще Рот сказал, что если и возникли какие-то слухи, то их, должно быть, распустила леди Элиза, потому что с самого начала была неравнодушна к Шеннону. И поскольку он всегда давал ей самый решительный отпор, она задумала отомстить ему — особенно когда увидела, куда клонятся ваши с ним отношения. Это чисто женское коварство — нанести удар в спину мужчине!

Что касается того, что он сам подтвердил это, — я уверен, ты, как всегда, поспешила с выводами. Должен сказать, что мне с самого начала было подозрительно слышать, чтобы человек, виновный в убийстве, признался в этом первому встречному. Мне кажется, он понимал, что ему не стоило жениться на Ноле. Рот утверждает, что они совсем не подходили друг другу. Но он оказался в трудном положении после того, как молодой Кертан выставил его из поместья без гроша в кармане, и не придумал ничего лучшего, чем жениться на девушке, которая влюбилась в него по уши. Ты не знала ее, разумеется, но она была чертовски хороша собой и всегда умела добиваться своего. Думаю, надо быть святым, чтобы не соблазниться такой легкой добычей: заполучить красавицу и „Дубы“ в придачу, а ты же знаешь, что Шеннон далеко не святой.