Пыл ее угас. Обмакнув тонкий палец в лужицу бренди, она водила им по столу. Натруженный палец со сломанным ногтем. Три гинеи в месяц. Этого хватает только на жилье, топливо и еду, на остальное мало что остается.

— И что вы собираетесь делать?

Она выпрямилась.

— Я снова напишу брату. Я виновата, что следовала примеру мамы и не прояснила ситуацию до конца.

— А если он ответит не так, как вы желаете?

— Он должен.

Она не так уверена, как пытается изобразить. В этом противостоянии у нее нет оружия, и она должна знать это. С глаз долой — из сердца вон. И если ее брат предпочтет эгоизм, ей придется навсегда остаться здесь и едва сводить концы с концами.

Что-то в ней так сильно зацепило Кейта, что ему хотелось забрать ее отсюда в лучшую жизнь, но что он мог предложить? У него нет профессии. Ему настоятельно посоветовали продать военный патент, объяснив, что в армии его больше не ждут. Да и в других отношениях его собственная история казалась мрачной.

Его брат мог назначить ему содержание, если бы несколько часов назад они чуть не подрались. Теперь он, возможно, никогда не вернется в Кейнингз.

Единственный для него выход — это найти богатую жену.

В своем кругу ему выделиться нечем, но, может быть, второго сына графа оценят среди богатых торговцев.

Нет, ему нечего предложить Гере.

— Не лучше ли вам стать гувернанткой или компаньонкой? — предложил он.

— Стать прислугой?! Никогда. Я добьюсь своих прав. И буду женой и хозяйкой дома.

— Надеюсь. Но вы должны знать: наш мир враждебен к требовательным женщинам, независимо оттого, правы они или нет. — Кейт допил бренди и поднялся. — Я сожалею о вашей ситуации, мэм, но ничем не могу вам помочь.

Она тоже поднялась, ей пришлось придерживаться за спинку стула.

— Я этого и не ожидала, мистер Бергойн. Спасибо, что прогнали хулиганов, и всего доброго.

Рука у нее такая тонкая, она так одинока. Есть одна малость, способная помочь. Он вытащил из кармана два шиллинга.

— Моих денег хватит только на то, чтобы добраться до Лондона, и на самые скромные еду и жилье в пути. Но я могу поделиться этим, если вы позволите мне переночевать здесь. Я найду здесь уединение и отсутствие блох. А вы сможете удвоить свой дневной бюджет.

Она смотрела на шиллинги, облизывая губы. Деньги и для него сейчас важны, но у него есть средства в Лондоне, и он способен заработать шиллинги и даже гинеи множеством способов. Она, будучи женщиной, этого не может.

— Что, если кто-нибудь узнает? Тогда я погибла.

Эти влажные губы уже привели бы ее к погибели, будь он человеком другого сорта. Черт побери, не годится ей оставаться одной и без защиты. Может, разыскать ее брата?

Безумие. Он даже не знает его фамилии и адреса, а уж тем более не намерен заставлять его поступать так, как полагается. Теперь ему трудности в жизни не нужны.

— Я уйду рано и осторожно, обещаю, — сказал Кейт.

Она прикусила губы, явно борясь с собой, но бренди умеет побеждать принципы.

— Хорошо. — Она взяла свечу. — Я провожу вас в мамину комнату. Извините, но постель не проветрена.

— Я спал и в худших условиях.

Перед уходом Кейт взялся за торчащий из стола нож. Она отступила с полными страха глазами, но он просто вытащил нож из столешницы и положил на стол.

— Вам было бы непросто вытащить нож. Урок для вас, Гера. Прежде чем действовать, убедитесь, что справитесь с любым результатом ваших сердитых поступков.

Она повернулась и устремилась вверх по крутой узкой лестнице, в ее осанке чувствовалось негодование.

Для отважных женщин дорога никогда не бывает легкой.

Они поднялись в крошечный коридор между двумя дверями, оказавшись в опасно маленьком пространстве. Она открыла правую дверь и вошла, тем самым позволив ему снова вдохнуть. Черт, давненько он не чувствовал такого мощного влечения к женщине.

Она зажгла огарок свечи, и глазам открылась еще одна почти пустая комната. Узкая кровать слишком короткая, но и такая сойдет.

— Спасибо. Если я уйду раньше, чем вы подниметесь, то желаю вам всего хорошего, Гера.

— И я вам… Кейтсби.

Колеблющийся свет свечей играл странные игры с ее чертами и его разумом.

— Друзья называют меня Кейт, — сказал он.

— Это вас не смущает?

В ее глазах мелькнули веселые искорки.

— Как вы помните, у меня есть шпага, и я умею ею пользоваться.

Ее веселье угасло снова.

— Счастливчик.

Он хотел повести ее дорогой наслаждений. Назад к удовольствиям. Когда-то она была беспечной и веселой, он знал это. Назад, к тем временам, когда катастрофа не постигла ее семью. Он хотел для нее светлых дней, легкомыслия и смеха.

Сейчас он в этом бессилен.

Она не уходила. У Кейта снова перехватило дыхание, он и надеялся, и страшился ее намерения. Желание овладевало им — а в этом деле он совсем не бессилен, но она сулила одни проблемы, кроме того, связь с незнакомцем станет для нее погибелью.

Когда она вскинула подбородок и взглянула ему в глаза, он все еще боролся с основным инстинктом.

— Вы меня поцелуете?

«Черт побери! Кейт, не делай этого», — нашептывал внутренний голос.

— Я думал, вы считаете меня врагом.

— Мы с вами собутыльники, — легкомысленно сказала она, глядя в стену, но потом снова посмотрела ему в глаза. — Знаете, меня никто никогда не целовал, а теперь, похоже, и не поцелует, так что я подумала…

Он не мог сопротивляться.

— Мужчины в Нордаллертоне глупы.

Кейт забрал у нее свечу, поставил рядом с другой, потом положил правую руку ей на щеку. Ему хотелось запустить пальцы в ее распущенные волосы, но она была уже напряжена, а он слишком полон желания, поэтому он просто поцеловал ее.

Она схватила его за запястье, но не протестовала. Слишком поздно Кейт сообразил, что она может запаниковать и закричать, что ее насилуют, а у него нет оправдания, в которое хоть кто-нибудь поверит.

Однако она промолчала, а он хотел, чтобы у нее осталось светлое воспоминание.

Кейт понятия не имел, какого поцелуя она хотела, и сомневался, что она это знает, поэтому поцеловал ее снова, дразня ее губы в надежде, что она их приоткроет. Она прижималась губами к его рту, но явно не знала, как поступить дальше.

Он мог чуть нажать на ее нижнюю губу подушечкой большого пальца, приоткрывая путь, а вместо этого просто играл с ее ртом. Она постепенно расслабилась, но не выказывала никаких признаков, что желает большего. Наконец он скользнул губами к ее щеке, намереваясь на этом закончить.

Инстинкт заставил его заключить ее в объятия.

Возможно, ему это требовалось не меньше, чем ей.

Она вдруг припала к его груди, белокурая голова поникла, сопротивление ушло. Кейт гладил ее по спине, чувствуя позвонки и выступающие лопатки. Результат постоянного голода. Это разъярило его.

«Ты ничего не можешь сделать, Кейт».

Он мягко отстранился, убедившись, что она твердо держится на ногах.

Она подняла руку, вероятно, чтобы тронуть губы, но коснулась волос, словно опасаясь, что прическа растрепана.

— Спасибо, — сказала она, не глядя ему в глаза.

— Следовало бы отпраздновать ваш первый поцелуй. Я принесу еду из гостиницы.

Ее взгляд метнулся к нему.

— Вы не можете уходить и приходить, — шепотом настаивала она. — Люди на этой улице все замечают.

— Когда вы ели в последний раз? — спросил он.

— Несколько часов назад.

— Вы ели недостаточно.

— Вы хотите нелестно отозваться о моей внешности, мистер Бергойн?

От ее надменных манер ему хотелось рассмеяться, но в этой истории не было ничего забавного.

— Я хочу помочь вам. Назовите свое имя, и я пришлю вам деньги из Лондона.

Она снова стала чопорной.

— Не надо. Я не нуждаюсь в благотворительности, особенно в вашей. Помогать мне — обязанность моего брата, и я уверена, он это сделает.

— А если нет?

— Я справляюсь сейчас, справлюсь и дальше.

Кейту хотелось встряхнуть ее.

— Тогда доброй ночи, — сказал он.

— Да. Доброй ночи.

Несмотря на решительность, она колебалась, и Кейт задавался вопросом, как бы он поступил, если бы она попросила о большем, даже обо всем.

Но она схватила свечу и поспешно вышла, закрыв за собой дверь.

Черт бы ее побрал с ее гордостью, зато все к лучшему. Ему не нужно лишних проблем в жизни.

Глава 2

Пруденс Юлгрейв, из соображений экономии, загасила свечу, потом долго сидела на краю кровати. Боль и ярость от предательства брата все еще кипели в ней, но их накрывала умиротворяющая сладость поцелуя.

Это ничего не значит. Однако поцелуй успокаивал, как мазь успокаивает ожог. Возможно, это магия первого поцелуя или последствия выпитого бренди. Если так, она может пристраститься.

Но настоящей магией стало объятие. Чувство безопасности и тепла в сильных и нежных руках. Мать растила ее с лаской, но когда Пруденс подросла, все кончилось. К несчастью, это случилось приблизительно в то время, когда они были изгнаны из рая. Оружием против превратностей судьбы мать избрала позитивный настрой. Наверное, объятия и прочие нежности могли ослабеть ее решимость, поэтому она их себе не позволяла.

А в последние месяцы жизни матери Пруденс сама стала источником защиты и нежности для умирающей. Уже четыре месяца Пруденс наслаждалась независимостью. Она жила как хотела, никому не подчиняясь, читала и гуляла, коротая время до воссоединения с Эроном в Дарлингтоне.

Теперь ей пришлось взглянуть в лицо правде. Никакой независимости у нее нет. Она очень зависит от трех гиней Эрона. Без них она окажется в работном доме… и то, если повезет. Там не дают приют здоровым, поэтому ей найдут место прислуги, или она окажется на улице и станет выживать единственным способом, который доступен женщине в этой ситуации.