Они помолчали. Федор Васильевич взглянул на часы и хмыкнул.

— Что-то Константиныча нет, час-то уже прошел…

— А он не мог без меня уехать? — сразу взволновалась Наташа.

— Ну что ты, не такой он человек. Раз обещал, то уж будь уверена… — успокоил ее хозяин.

Они подождали еще полчаса — машины все не было. Старик встал.

— Пойду узнаю — не случилось ли чего.

— Федор Васильевич, я с вами! — вскочила Наташа.

— Ладно, пойдем.

У новой строящейся дачи стоял старый «Москвич» с задранным капотом. В двигателе копался его хозяин — высокий мужчина лет сорока.

— Что, Константиныч, авария? — спросил сторож.

— Да вот — не заводится, зараза! — раздраженно ответил тот. — Главное, сюда доехал без проблем, а обратно — не хочет…

— Искра есть?

— Не знаю еще, давай посмотрим…

Мужчины вдвоем занялись машиной, пытаясь ее реанимировать. Наташа стояла рядом и, поеживаясь от ветра, обеспокоенно гадала — удастся ли им это сделать.

Минут через пять Федор Васильевич подошел к ней и сказал:

— Вот что, Наталья, сколько мы здесь провозимся — неизвестно. Шла бы ты ко мне в избушку, чего зря мерзнуть-то?…

— А вы сможете ее починить?

— Сможем, сможем, не бойся… Ступай!

Наташа вернулась в теплую каморку сторожа, подбросила в печку пару поленьев и, взяв томик Бунина, присела на старенький диванчик. Чтобы скоротать ожидание, Наташа решила занять себя чтением. Книжка открылась на «Господине из Сан-Франциско», читанном давным-давно, еще в школе, а потому основательно забытом.

Через четверть часа она решила устроиться поудобнее и прилегла. А еще через полчаса Наташа незаметно и тихо заснула.

…Ей снился зимний лес и серая белка на снегу. Она сидела неподвижно, нисколько не пугаясь Наташи, и спокойно смотрела на нее черными бусинками глаз. Наташа медленно приближалась к ней, ей хотелось взять пушистого зверька на руки, погладить, приласкать… Вот она уже совсем рядом, наклонилась, протянула руки… И вдруг увидела, что у нее в руках оказалась не белка, а жирный пучеглазый оранжевый карась — та самая золотая рыбка, из компьютера! Он таращил на Наташу свои круглые, совершенно бессмысленные глазищи и беззвучно открывал рот, словно пытаясь что-то сказать. Наташе было неприятно держать его — холодного и скользкого, но и бросить карася она не могла. То ли ей нужно было что-то сказать ему, то ли наоборот — что-то от него узнать. Она растерялась, и тут у рыбки прорезался звук. Каким-то скрипучим, механическим голосом она абсолютно без интонаций раз за разом, как испорченная пластинка, принялась повторять: «Чего тебе надобно… Чего тебе надобно… Чего тебе надобно…».

Наташа проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Она открыла глаза — перед ней стоял насмерть продрогший Федор Васильевич.

— Наталья, собирайся скорей, машина ждет.

— Что? — не поняла спросонья Наташа.

— Машина, говорю, ждет. Домой-то поедешь или нет?

— Да-да, конечно! — Наташа вскочила и стала одеваться. — Починили все-таки? А сколько время?

— Полчетвертого.

— Сколько?! — ужаснулась она.

— Полчетвертого. Пришлось повозиться…Давай скорее, Наталья, Константиныч торопится.

Через минуту Наташа была готова. Она порывисто обняла старика-сторожа и поцеловала его в колючую щеку.

— Спасибо вам, Федор Васильевич!

— Да ладно, чего там… На-ка вот, возьми, — он протянул ей поллитровую банку с чем-то темным.

— Что это?

— Варенье. Тебе ж понравилось… Все, беги! Она выскочила на улицу — «Москвич», рыча мотором, стоял у калитки. Едва Наташа села в машину, они тронулись.

Ехали они долго, куда как дольше, чем на джипе Левчика. «Москвич» всю дорогу лихорадило — периодически он начинал дергаться, как паралитик, и тогда Наташа замирала от волнения — а вдруг он сломается окончательно? Но все кончилось благополучно, водитель довез Наташу до ближайшего метро, извинившись, что не может доставить ее до дома. Он торопился, нервничал, да и машина могла отказать в любой момент.

Метро только открылось, и Наташа отправилась домой на самом первом, почти пустом, поезде…

11

Она осторожно открыла дверь — было еще очень рано, бабушка наверняка спала. Тихонечко разделась и на цыпочках вошла в комнату.

Постель была не разобрана, бабушка с телефоном на коленях сидела в кресле, свесив голову на грудь. Наташа решила, что она спит, и хотела было пройти на кухню.

Вдруг ее взгляд зацепился за телефонный аппарат, она заметила, что на нем нет трубки. Сразу тревожно заныло в груди, Наташа подошла к креслу и, присев на корточки, заглянула бабушке в лицо.

Она была мертва. Наташа поняла это сразу, едва увидела неживой, тусклый блеск ее полузакрытых глаз. Ноги под ней подкосились, и она тяжело осела на пол.

Отчаянье и страх ледяной волной замутили разум. Все вокруг словно перестало существовать, одна сплошная гулкая пустота, а в ней — только отчаянье и страх.

Сколько времени провела Наташа, сидя на полу около мертвой бабушки, она не знала. Но постепенно способность думать вернулась, а с нею возникли и рваные, растерянные мысли о необходимости что-то предпринять. Надо было что-то делать, но что именно — Наташа не знала.

Она тяжело поднялась и отправилась к соседям на четвертый этаж. Там жила Клавдия Михайловна, почти что ровесница и единственная подруга бабушки. Уж она-то должна была знать, что теперь должна делать Наташа.

Дверь ей открыл внук Клавдии Михайловны — шебутной десятилетний Дениска.

— Денис, а бабушка дома? — спросила Наташа.

Мальчик кивнул и крикнул вглубь квартиры:

— Ба! К тебе!

Послышались шаркающие шаги, и в прихожую вышла Клавдия Михайловна. Едва взглянув на потерянную Наташу, она испуганно округлила глаза и прижала руки к груди.

— Что — Катерина?…

Наташа не смогла ей ответить, только кивнула.

— Гос-по-ди… — выдохнула соседка.

Она шагнула к Наташе, обняла ее и тихо, по-старушечьи, заплакала. И эти слезы полузнакомого человека вдруг разом донесли до нее всю безысходность и невосполнимость ее потери. К горлу подкатил горький, обжигающе горячий ком, и Наташа глухо, отрывисто зарыдала…

Потом они спустились к Наташе. Она уже не плакала, а находилась в каком-то тяжелом горестном ступоре. Клавдия Михайловна сидела с ней на кухне, а ее сноха Люба действовала: позвонила куда следовало, отыскала одежду, давно приготовленную бабушкой для этого дня. Там же, среди белья, она обнаружила запечатанный конверт, на котором рукой Екатерины Даниловны было написано только одно слово — «Натусе». Люба протянула конверт Наташе, но Клавдия Михайловна перехватила его и положила на подоконник.

— Не надо сейчас, — мягко сказала она Наташе. — Потом прочитаешь…

Приехали врачи, заполнили какие-то бумаги, и санитары унесли Екатерину Даниловну, унесли навсегда из этого дома. За ними ушла Люба, а еще немного погодя — и Клавдия Михайловна. Она обещала еще зайти сегодня и просила, если что — обращаться к ним без стеснения.

Оставшись одна, Наташа вскрыла конверт. В нем лежали три стодолларовые купюры и сложенный вдвое тетрадный листок в клеточку.

«Наташенька, девочка моя! Не надо плакать, ведь случилось то, что должно было случиться. Смерть — это всего лишь часть жизни, ее неизбежный и справедливый конец. Страшно, когда он наступает слишком рано, но я-то, слава Богу, пожила достаточно. Поверь, я даже рада, что наконец-то освободила тебя от себя. Уже давно я перестала быть тебе поддержкой и опорой — тому виною старость. Я превратилась в обузу, и что бы ты ни говорила, это так. Тебе давно пора иметь свою семью, своих детей, а вместо этого ты нянчишься со мною.

Теперь ты остаешься одна, и первое время тебе, конечно, будет непросто. Но жизнь продолжается, и тебе еще предстоит очень многое. Главное — это семья. Прошу тебя, выполни мою последнюю просьбу, — займись своею личной жизнью, это очень, очень важно!

Господи, так хочется, чтобы ты была счастлива, чтобы у тебя все было хорошо!

Надеюсь, что этих денег на похороны хватит. Если нет — не обессудь, моя хорошая, сама знаешь наши доходы.

Я очень благодарна тебе, ты была мне замечательной внучкой — доброй, заботливой, чуткой. Спасибо тебе, родная моя!

Прощай, Натуся, и, пожалуйста, не плачь.

Да хранит тебя Господь!

Твоя любящая бабушка».

Лицо Наташи было мокро от слез. Она представила себе, как бабушка писала это письмо — одинокая маленькая старушка, — и сердце ее сжалось в комочек от невыносимой любви и жалости к ней. Как, наверное, это страшно — зная, что дни твои на исходе, навсегда прощаться с родным человеком!

Она еще раз взглянула на листок — он был совсем свежим, глянцевым и хрустящим. Письмо явно было написано недавно, может быть даже вчера. Подумать только — в то самое время, когда Наташа гуляла в лесу или пила чай у сторожа на даче, бабушка, уже, видимо, предчувствуя свою надвигающуюся смерть, писала эти прощальные строчки! А она, ее единственная внучка, такая «добрая, заботливая и чуткая», ничего, ну абсолютно ничего не чувствовала! Как такое могло случиться?!

А ведь это она, Наташа, стала причиной её смерти! Если бы не ее визит к Левчику… Ну зачем, зачем только она согласилась ехать?! И вот что необъяснимо — ведь именно бабушка уговорила ее на эту поездку! Убедила, не подозревая, чем обернется для нее такая настойчивость!

Телефон на коленях… Бабушка вчера, конечно, звонила Левчику, и не раз, а тот, конечно, не отвечал — Наташа вспомнила его мертвецкое состояние. Тогда она, наверное, стала обзванивать милицию, больницы, морги… И в какой-то момент ее сердце просто не выдержало все возраставшей тревоги и…