— А Гусь ничего не выкинет, если не сможет сюда проникнуть? — спросил я. — Вы как считаете?

— Не думаю, чтобы он стал сюда рваться, — ответил Джек. — Он ведь только за мной охотится. Впрочем, он маньяк и как себя поведет — неизвестно. Вы все ждите, пока Флосси спустится вниз, а потом мотайте удочки, ну а мы с Хьюбертом наверху пересидим.

Этот план мне понравился, однако я сказал: «Я пойду с вами», чем почему-то ужасно насмешил Джека. Я никак не мог понять, что тут смешного, но он еще долго смеялся, а потом сказал: «Ладно, так и быть, пошли», после чего я взял недопитую бутылку пива и последовал за ним и Хьюбертом туда, где уже давно не было никакой фабрики по производству орехового масла.


Флосси повела нас по шаткой лестнице, по пахнущим плесенью коридорам, через сучковатую дверь в кирпичной стене уже другого здания, потом опять длинными, погруженными в кромешный мрак коридорами, по которым мы шли на ощупь, держась за руки. Когда же она зажгла наконец керосиновую лампу, мы оказались на чердаке, в большом пустом помещении с кривым, вздыбленным полом и разбитыми стеклами на окнах, через которые теперь можно было беспрепятственно дотянуться до насеста и пары трехдюймовых сталагмитов из голубиного помета, которые представляли собой отличную мишень. Из мебели в помещении имелись лишь старая армейская койка с вытертым оливковым одеялом и с подушкой без наволочки, грубо сколоченный ящик, который служил столом, да стоявший рядом с ящиком деревянный стул с прямой спинкой. Больше на чердаке не было ничего, если не считать паутины, пыли, крысиного помета и разбросанной ореховой скорлупы.

— Знаешь, Джек, — сказала Флосси, — я на этом чердаке даю, только если уж очень припрет. Простыня у меня внизу припрятана, принести?

— В другой раз, малышка, — отозвался Джек и здоровой рукой схватил ее за задницу.

— Я уже забыла, когда ты меня трогал, Джек.

— Ничего, еще вспомнишь.

— То-то же. Ой, Боже милостивый, ты только посмотри!

На стене, за спиной Джека сидела и пялилась на нас своими маленькими красными глазками громадная, величиной с зайца, крыса. Она выглядывала из дыры в стене, футах в четырех от пола, и издали казалась нарисованной. Когда на нее упал свет, мы увидели, что крыса серо-коричневая, с белой меткой на груди — писаная красавица, в жизни не видал красивее. «Если из нее сделать чучело, получится фантастический экспонат», — подумал я.

— Первый раз ее здесь вижу, — сказала Флосси.

Крыса наблюдала за нами с невозмутимым спокойствием.

— Она пришла сюда первой, — сказал Джек, опустился на койку и снял пиджак.

Флосси поставила лампу на ящик и сказала:

— Пойду спущусь вниз, посмотрю, что там делается. Пусть Делейни уходит, если хочет, а я останусь, так и быть.

— Умница, Флосси, умница, — похвалил ее Джек.

— Он никогда не найдет сюда дорогу, Джек, — сказала Флосси. — Главное, не высовываться.

— Я хочу, чтобы Хьюберт за лестницей последил. Если он спустится с лампой, его с улицы будет видно?

— Ни за что, — сказала Флосси.

Флосси взяла лампу и удалилась, оставив нас с Джеком в темноте; теперь единственным источником света были звезды и освещенное луной небо.

— В хорошеньком местечке мы с тобой оказались, — нарушил молчание Джек.

— В ногах правды нет, — сказал я и стал шарить рукой в поисках стула. — Да, местечко — что надо. Непонятно, главное, что я-то тут забыл.

— Ты псих, я всегда это знал. Достаточно посмотреть на твою шляпу.

Тут вернулась Флосси и поставила керосиновую лампу обратно на ящик.

— Я зажгла свечку и дала ее Хьюберту, — отчиталась она. — Сейчас вернусь.

Теперь к крысе присоединилась мошкара, тучи мошкары, мгновенно налетевшей на свет. Джек сел на койку. Крыса по-прежнему не сводила с нас глаз. Джек выложил на ящик два пистолета, которые дал ему Барахольщик, и из заднего кармана достал еще один, маленький автоматический, он помещался у него на ладони — тот самый, из которого он выстрелил под ноги Вейссбергу в Германии.

— С собой его носишь?

— Мы неразлучны.

— Хорошо же ты будешь выглядеть, если тебя возьмут с пушкой в кармане. Судиться не надоело?

— Слушай, Маркус, я ведь хочу в живых остаться, неужели непонятно?

— Пусть с оружием Хьюберт ходит. На то он и нанят.

— Все правильно. Как только услышу, что Гусь ушел из города, так и будет. А пока он здесь, в любой момент может начаться пальба, и придется, чтоб не сыграть в ящик, отстреливаться. Логично?

Он взял со стола «Смит энд Вессон» и протянул его мне.

— Гусь хочет прикончить меня, но стрелять он будет по всему, что шевелится. Ты уж прости, что нагнетаю, старина, но пуля грозит и тебе. Ты ведь тоже шевелишься, верно?

Он был прав. Я зарядил пистолет. В крайнем случае скажу, что подобрал его, когда мы убегали от этого маньяка.

Джек прилег на койку Флосси поверх пыльного одеяла и, помолчав, сказал:

— Маркус, знаешь, что я решил? Я решил, что не буду больше воровать — никогда, понял?

Мне это громкое высказывание очень понравилось, и я засмеялся. Засмеялся и Джек, а потом сказал:

— Что тут смешного?

— Как что? Посмотри на меня: накачался пивом, в руке пистолет, прячусь на этом вонючем чердаке от какого-то психопата, смотрю на звезды, пялюсь на красноглазую крысу и слушаю Джека-Брильянта, вора «номер один» наших дней, который клянется, что красть завязал. Господи, да это ж безумие какое-то…

— Верно, безумие, сам не понимаю, что со мной происходит. Нет, я не зарекаюсь — я ведь себя знаю. Но воровать больше не хочу. Не хочу бегать от фараонов. Не хочу воевать с Гусем. Хотя все равно, конечно, придется — не с ним, так с другими…

— С кем?

— Какая разница. Пристрелить меня хотят многие.

— Но мстить ты же больше не будешь, верно?

— Не знаю, может, буду, может, нет.

— Газетчики будут в восторге: «Мстительность Джека-Брильянта кончается на фабрике орехового масла».

— Отомстить ничего не стоит. За несколько долларов любой возьмется. Лично я не хочу больше иметь к этому отношения — напрямую, по крайней мере.

— Что, надоело? Устал?

— Вроде того.

— Не совесть же у тебя, безбожника, заговорила?

— Нет.

— Это предусмотрительность, но не только…

— Нет, не только.

— Может, самосохранение, хотя опять же не совсем то…

— Можно и так сказать.

— Я понял, ты действительно не знаешь, что происходит.

— Верно, старина.

— «Таинственное обращение Джека-Брильянта, или Как Джек-Брильянт обрел мир среди ореховой скорлупы».

От усталости, выпитого пива я съехал со стула на пол, по-прежнему сжимая недопитую бутылку в левой руке, маленький, сальный «Смит энд Вессон» в правой и лелея довольно сомнительную мысль о том, что если выживу сегодня ночью, то обязательно разбогатею и буду рассказывать про красноглазую крысу моим друзьям, клиентам и внукам. От произнесенных про себя слов «выживи я сегодня» все тело у меня вдруг покрылось мурашками, и, хотя страх вскоре прошел, наутро я понял, что никогда уже, ни при каких обстоятельствах не буду чувствовать себя защищенным от внешнего мира. Чувства безопасности — как не бывало. Короли и те умирают в спальнях своих резиденций. Убийцы пробираются в святая святых президентского дворца. Замок на окне в спальне будет сбит ломом.

Такие вот глупые мысли. Разумеется, с этим тебе придется жить, Маркус. Слабая форма паранойи, ничего не поделаешь.

Да. Так-то. Теперь я хотя бы знаю, что со мной. Знаю и чувствую.

Нет, дело не только в этом. Джек понимает это лучше, чем я.


На чердак вбежала Флосси. На улице фараоны. Гусь арестован. Можете спускаться вниз. Барахло на седьмом небе. Миллиган сделал ноги.

Шесть фараонов. Недурно.

Джек вскочил с койки и исчез, прежде чем я успел подняться со стула.

— А ты не идешь, красавчик? Или так напился, что с места сдвинуться не в состоянии? — спросила Флосси. В пивном угаре, в тусклом свете керосиновой лампы она казалась мне Клеопатрой, владычицей безбрежного царства орехового масла, ее пшеничные волосы — золотом египетского саркофага, ее глаза — бесценным Кохинором.[75]

— Постой, Флосси, — сказал я. Флосси не поверила своим ушам. Время от времени я наведывался к ней (и ни разу не пожалел об этом), но последние годы мы не видались — я утратил интерес к профессионалкам. У меня теперь была секретарша, Франсес. Однако грудь Флосси призывно вздымалась под прозрачной хлопчатобумажной блузкой, весь вечер она была необычайно аппетитна; когда же я подозвал ее и она, уже повернувшись ко мне спиной и собираясь уйти, замерла на месте, взгляду моему предстали ее совершенно умопомрачительные бедра, которые, как и события той ночи, запечатлелись в моей памяти на всю жизнь.

Она подошла ко мне вплотную. Высокая, слегка подрагивающая грудь, под юбкой угадываются соблазнительные ляжки, безукоризненные, без единого мускула ножки. Сегодня ночью с Флосс не мог сравниться никто — так, во всяком случае, считал Маркус.

— Тебе что-то от меня надо? — шепнуло чудное видение, наклоняясь вперед и обдавая меня сладковатым, проспиртованным запахом шлюхи.

Я выронил бутылку и сунул руку ей под мышку — первое за всю ночь прикосновение. Первый клиент.

— Пойдем в койку, красавчик, — сказала она, но я покачал головой и стянул одеяло на пол. Когда она сворачивала его вдвое, на ее спину и руки падал свет луны. Крыса, не отрываясь, смотрела на нас. Я поднял пистолет и выстрелил, воображая, как пригвозжу ее пулей к стене и как потом сделаю из нее чучело, повешу за хвост в рамку и назову это произведение искусства «Над фабрикой орехового масла спустилась ночь».