— Что будем делать с выкупом? — спросил я у Фогарти, и он решил обратиться за помощью к Джеку, однако Брильянту было не так-то просто откупиться самому — арестовали ведь и его вклады.

Где еще, помимо не махнувшей на себя рукой дамочки, Джека и собственных сбережений, взять денег, Фогарти понятия не имел; что же касается его новенького «олдсмобила», то автомобиль через неделю после ареста был отобран за неуплату.

— А как ты собираешься платить мне? — поинтересовался я.

— Сейчас заплатить не могу, но ведь деньги в банке пока что мои.

— Пока что. Пока не доказано, что эти деньги нажиты незаконным путем.

— Ты имеешь в виду, что их могут у меня отобрать?

— Вот именно — если уже не отобрали.

Джо мне нравился — это был симпатичный, открытый парень, но работать бесплатно, защищать людей только потому, что они кажутся мне симпатичными, я позволить себе не мог. Как и все юристы, я работаю поэтапно: сначала договариваюсь о цене, затем получаю деньги и только после этого берусь за дело. Да, некоторые юристы занимаются филантропией — но это, подозреваю, вызвано желанием себя обелить, отмыть свои темные делишки. Мне же отмывать было нечего; что же до филантропии Джека, то она всегда была естественной, без всякой задней мысли. Ему понравилась старуха, жившая по соседству с ним, — и он построил ей сарай для коровы. Ему не понравился старик Стритер — и он дал волю своей неприязни, что стоило ему всей его империи. Я вполне разделяю общественное негодование, вызванное жестоким обращением Джека со Стритером, однако мало кто учитывает, что старик-то, по существу, не пострадал, отделался страхом и незначительными ожогами. Я понимаю, что значит «поведение в состоянии стресса», и знаю, что Стритер дожил до старости, а Джек — нет, — главным образом потому, что на поверку Джек оказался вовсе не тем Молохом, каким его изображали.

Вот почему я считал тогда (и считаю до сих пор) свою готовность защищать Джека вполне оправданной. В результате Фогарти дали срок: от двенадцати с половиной до пятнадцати лет, но отсидел он из них — по болезни — всего шесть. Я не люблю, когда люди сидят в тюрьме, но Фогарти был духовным братом Джека, а не моим, а я — не Иисусом Христом и оказывать безвозмездную помощь не обязан. Если могу, я спасаю от тюрьмы своих подопечных, однако оставляю за собой право спасать их выборочно.


Пули попали Джеку в правое легкое, в печень и в спину; вдобавок он вновь получил тяжелый перелом левой руки. Пуля, попавшая в легкое, там и застряла, по-видимому, особого вреда ему не принесла. Газеты три дня «хоронили» Джека, но оперировавший его Док Мэдисон, мой лечащий врач, сказал, что смерть ему не угрожала. Он справился с инфекцией, через десять дней его состояние уже не внушало опасений, а через месяц Джек выписался из больницы. В тот день, когда его перевозили из больницы в тюрьму, сто полицейских растянулись вдоль сорокасемикилометрового участка шоссе Олбани — Катскилл, чтобы отбить у поклонников Джека всякую охоту покуситься на добычу ФДР. В окружной тюрьме округа Грин были установлены новые, более мощные прожекторы (поистине Джек освещал своим присутствием землю), а число конвоиров утроилось, дабы оказать честь находящимся за решеткой звездам преступного мира: Джеку, Фогарти и Бычку, который за восемь месяцев своего пребывания за решеткой поправился на пятьдесят фунтов.

Федеральные власти предъявили Джеку в общей сложности четырнадцать обвинений, в том числе применение силы, нарушение закона Салливена,[58] нарушение Сухого закона и т. д., и нам понадобилось целых две недели, чтобы собрать необходимую сумму, под залог которой Джека выпустили на улицу. Справедливости ради скажем, что выпустили его не на улицу, а в роскошный отель «Кенмор» в Олбани, где Брильянт занял люкс из целой анфилады комнат, которые охранялись снаружи и внутри.

Между тем полиция и налоговая инспекция прочесывали горы. Они обнаружили бумаги Джека, в которых были заприходованы суммы, выделенные на взятый напрокат самолет и на строительство скоростного морского катера. Обнаружили голубятни, где Джек держал своих почтовых голубей — с их помощью он боролся с подслушиванием телефонных разговоров. На ферме Бьондо отыскали перегонный куб и, пользуясь регистрационными книгами и свидетельскими показаниями, начали прочесывать гигантские склады, забитые бутылками с виски, вином и ликером.

Благодаря тщательно собранной картотеке была установлена связь Джека с пятью преступными группировками: бандами Бешеного, Вэнни Хиггинса, Кола и еще двумя бандами в Джерси; было установлено, что распространение спиртного осуществлялось в восемнадцати округах штата, что существовала связь между пивоварнями в Трое, Форт-Эдварде, Кони-Айленде, Манхаттане, Йонкерсе и заводом Джека (в прошлом — Чарли Нортрепа) в Кингстоне; вдобавок раскрыты были десятки потайных складов и перевалочных пунктов в Адирондаке и Катскилле, от канадской границы до Таймс-сквер.

Первый большой улов полиции оценивался в какие-нибудь 10 000 долларов, однако поиски продолжались. Если вам будут говорить, что Джек был мелким торговцем, вспомните эту сногсшибательную алкогольную статистику. Источники федеральные:

— 350 000 пол-литровых и 300 000 литровых бутылок ржаного виски по 4 доллара за пол-литра на общую сумму примерно 3 800 000 долларов;

— 200 000 пол-литровых бутылок шампанского по 10 долларов за бутылку на общую сумму 2 000 000 долларов;

— 100 000 бочонков вина на сумму 2 500 000 долларов плюс 80 000 литровых бутылок ликера и прочих алкогольных напитков на немыслимую сумму в 10 000 000. Согласитесь, для уличного мальчишки из Филадельфии совсем неплохо.

Катскилл с нетерпением ждал суда над Джеком — процесс мог бы стать отличной приманкой для туристов. Планировался, впервые в американской истории, радиорепортаж «из зала суда» на всю страну, и, думаю даже, для желающих попасть на процесс уже печатались билеты. Около ста бизнесменов, многие из них владельцы гостиниц и пансионов, платившие до трехсот долларов регулярной подати «императору», собрались в Торговой палате на закрытое заседание «в атмосфере строжайшей секретности», которую не смогли развеять полсотни съехавшихся в город репортеров.

На этом закрытом заседании было принято решение не бояться давать показания против Джека и «его мальчиков». В общем, «нам не страшен серый волк» — особенно когда он в клетке. В городе даже распространились слухи о том, что собираются поджечь дом Джека. И наконец, произошло то, на что намекал мне Уоррен ван Десен: полсотни «знатных людей города» обратились к ФДР с письмами, в которых подробно описывались преступления Джека. Собственно, именно эта «коллективная жалоба», а также история со Стритером и подвигли старика Рузвельта на решительные действия. И политические соображения, конечно, тоже.

Автомобиль, из которого обстреляли Джека киллеры, был найден со спущенными шинами в Катскилле на Проспект-авеню, за зданием суда. В машине нашли магазинные винтовки «браунинг», из которых велся огонь по «Аратоге», а также револьверы системы «люгер» и «Смит энд Вессон» 38-го калибра и два тяжелых автоматических «кольта» с двухдюймовыми стволами — все огнестрельное оружие было заряжено. В машине обнаружили также — забавный штрих! — поддельный регистрационный талон на имя Вулфа.[59] Когда же общая картина покушения на Джека стала постепенно вырисовываться, никому не пришло в голову заподозрить в этой акции Мюррея. Слишком тонкая работа. Слишком тщательно все продумано. «Дело рук Бьондо», — решил Джек.

Мое участие во всех этих событиях ознаменовалось главным образом тем, что мне удалось лишить жадную до развлечений и денег публику Катскилла того спектакля, на который они так рассчитывали. Они стали голосить, что Джек опять их грабит, лишая возможности заработать на себе большой туристический доллар. Под предлогом того, что в округе Грин справедливого суда не получится, я сумел перенести слушание дела в другой округ. Судья согласился, не стал препятствовать этому и ФДР, который «загнал» нас в округ Ренсселэр, где я, привыкший «пастись» в Трое, столице округа, чувствовал себя, примерно как Братец Кролик в зарослях вереска.

Генеральный прокурор Беннет воздал Джеку должное на ежегодном торжественном завтраке в Обществе Святого Имени, в церкви святой Розы Лимской, в Бруклине. На праздновании Дня матери[60] он сказал, что, если бы такие, как Брильянт, прислушивались к советам своих матерей, их судьба сложилась бы совсем иначе.

«Что такое отсутствие материнской заботы, — заявил генеральный прокурор, — мы видим на примере Джека-Брильянта. Брильянт никогда не знал, что такое материнская ласка; о нем не заботились, его не воспитывали. Улица сделала его тем, кем он стал. Вот почему мы говорим: «Мать — это величайший дар, ниспосланный человеку».


Алиса вышла из лифта, медленно пошла по коридору, осторожно ступая по толстому синему ковру, — и вдруг увидела ту, чей облик заставил ее мгновенно забыть о несчастьях, которые выпали (и еще выпадут) на ее долю. В электрическом свете волосы были скорее темно-каштановые, чем золотистые; приспущенная вуаль, темно-бордовая шляпка. Что, Алиса не знает, как Кики выглядит? Кики запирала дверь соседнего номера. Заперла и направилась к лифту, сделав вид, что Алису не узнает. Она это или не она? Своими глазами Алиса видела ее всего один раз. Она была меньше, чем на фотографиях. И моложе. На фотографиях в газетах лицо у нее было очень большое. И в полицейском участке — тоже. Она сидела в полиции и позировала репортерам. Сидела нога на ногу.

Она прошла в нескольких дюймах от Алисы, властно заявив о себе терпким запахом духов. Да, это она. Но если это она, почему ж она даже не посмотрела в ее сторону? Не выдала себя ни жестом, ни взглядом? В конце концов Алиса решила, что поздороваться у Кики не хватило смелости. Трусиха. Бесстыжая шлюха. Что с нее, с уличной девки, взять? Джек, интересно, знает, что она здесь? Кики узнала Алису, как только вышла из комнаты, и тут же отвернулась запереть дверь. Как не узнать: толстые икры под длинной юбкой с истрепавшимся подолом. На тот случай, если сама Алиса ее почему-то не узнает, Кики решила ее не замечать — она боялась, как бы Алиса не сдала ее в полицию. Она ведь скрывается. Но рискнет ли Алиса? Джек ведь убьет ее за это. Корова. Домохозяйка толстобрюхая.