— Где куб, старый хрен?

— Послушайте, мистер, неужели б я не сказал вам, если б знал. Думаете, утаил бы? Да ни за что. Что я, враг себе, что ли? Не знаю, мистер, не знаю, и все тут.

Джек поднес спичку к носку, на этот раз носок загорелся, старик закричал, снова дернул ногой и столкнул с себя Фогарти. Огонь погас. Джек взглянул на старика и вновь увидел улыбочку. Псих. Давить таких надо. Как клопов. От такого психа все равно ничего не добьешься. Будет до последнего терпеть, паразит, а не скажет. Чувства собственного достоинства — ни на грош.

— Себя бы хоть уважал, старый хрен! Не можешь дать вразумительный ответ? Совсем ничего не соображаешь? Если не скажешь, я тебя за яйца повешу, понял?

Такого психа и проучить-то нельзя. Ему ведь все это нравится. Иначе б не улыбался. Да у него полное замутнение мозгов, неужели не видно? Он и из тебя психа сделает, слышишь, Джек? Уже сделал. Ты что, в самом деле решил его повесить?

— Ладно, дед, вставай. Лихач, давай сюда веревку.

— Что ты задумал, Джек?

— Что я задумал? Хочу повесить это старое чучело вон на том клене.

— Эй, — подал голос Стритер, — ты что, и вправду хочешь меня повесить?

— На все сто процентов. Будешь у меня, точно коровья туша, висеть, — обнадежил его Джек. — Глаза, как тухлые яйца, полопаются. Язык до земли достанет — сможешь собственные подошвы лизать, говноед.

— Я ж никому ничего плохого не сделал, мистер. За что ж меня вешать?

— За шею, вот за что. Повешу, чтоб не врал, дед.

— А я и не вру, сэр. Не вру я.

— Тебе сколько лет?

— Скоро пятьдесят.

— А ты моложе, чем я думал. Но пятидесятилетие тебе справлять не придется. Ты упрям, как стадо баранов, но до пятидесяти тебе все равно не дожить. Выведи его.

Старик, как был в одном ботинке, вышел на улицу, и Джек перекинул веревку через ветку клена. Он завязал узел, соорудил, продев веревку через отверстие в узле, толстую, на манер собачьего ошейника, петлю и накинул ее Стритеру на шею.

— Последний раз спрашиваю. Где этот поганый куб, куда ты бочки вез?

— Господи помилуй, мистер, да нет у меня никакого куба! Вы что ж, думаете, я вас за нос, что ли, вожу? Вы же мне петлю на шею надели. Думаете, я б не сказал, если б знал? Пожалуйста, мистер, я не хочу умирать.

— Послушай, Джек, может, не стоит, а?.. — Фогарти била дрожь. «Чертов старик, попался на мою голову. Вроде как смотришь кино и знаешь, чем кончится», — говорил он впоследствии.

— Говноед! — взорвался Джек. — Где куб?! ГОВНОЕД! ГОВНОЕД!

Не дожидаясь, пока старик ответит, Джек потянул за свободный конец веревки, и Стритер повис в воздухе. В последний момент он сумел высвободить одну руку, подпрыгнуть и растянуть сжимавшую шею петлю.

— Свяжи его снова, — приказал Джек, и тут только Фогарти осознал, что он — сообщник, соучастник преступления, а связанный мальчишка — свидетель. Этой ночью будет два убийства, а не одно. Вот до чего ты дошел, Фогарти. Вот в кого превратился под началом Джека.

Он связал старику руки, после чего Джек обмотал веревку вокруг собственного пояса и рук, чтобы не соскочила, и снова потянул ее на себя и отступил назад. Ноги старика оторвались от земли, он захрипел и выпучил глаза, язык вывалился у него изо рта и повис. Тут Бартлетт закричал как зарезанный, а потом начал плакать, и Джек отпустил веревку. Старик рухнул на землю.

— Оклемается, — сказал Джек. — Такого психа, как он, не так-то просто отправить на тот свет. Окати его водой.

Фогарти подошел к водопроводному крану, наполнил полведра и облил Стритера. Старик открыл глаза.

— Послушай, может, он правду говорит? — предположил Фогарти.

— Врет.

— Что ж, в таком случае у него неплохо получается.

Джек взял у Фогарти пистолет и помахал им перед лицом Стритера. «Этим он, по крайней мере, его не убьет», — подумал Фогарти.

— Вешать тебя — замучаешься, — сказал Джек Стритеру, — поэтому я лучше тебе мозги вышибу. По всей лужайке разлетятся. Даю тебе последний шанс.

Старик покачал головой и закрыл глаза. Улыбка исчезла. «С ней я все-таки справился», — подумал Джек. Но тут старик вновь привел его в бешенство. «Это ты меня довел до такого состояния, — рассуждал Джек. — Это из-за твоего проклятого деревенского упрямства я стал садистом, черт возьми». Он приблизил пистолет к голове старика и тут только подумал: «Фогарти». И проверил барабан. Ни одной пули. Смерив Лихача презрительным взглядом, он вернул ему незаряженный пистолет и достал из кармана свой, 38-го калибра. Стритер все это видел. Он начал дрожать мелкой дрожью, нижняя губа отвисла. Мало того что улыбка исчезла — выражение лица у старика было такое, словно за все пятьдесят лет своей жизни он не улыбнулся ни разу. Джек выстрелил. Стритер, оглохнув на правое ухо, дернулся всем телом. Джек выстрелил снова, на этот раз возле левого уха.

— Ну, будешь говорить, говноед?

Старик открыл полные ужаса глаза и отрицательно покачал головой. Тогда Джек приставил дуло пистолета к его переносице, несколько секунд держал так, а затем отшвырнул пистолет в сторону. Он опустился на корточки и некоторое время тупо смотрел перед собой. Смотрел и молчал.

— Ты победил, дед, — сказал он наконец. — Ты — крепкий орешек.

Джек медленно встал и спрятал пистолет в карман. Фогарти и один из охранников отвезли Стритера и Бартлетта обратно к их грузовику. Фогарти залез в кабину, вырвал провода зажигания и сказал, чтобы они не вздумали вызывать полицию, после чего вернулся в Акру и лег спать. Нельзя сказать, чтобы в ту ночь он спал сном праведника.


Когда Лихач отвел Кики в дом, она спросила его:

— Что будет с этими людьми?

— Не знаю, может, поговорит и отпустит.

— Пожалуйста, Джо, не давай их в обиду. Я не хочу снова попасть в историю. Слышишь, Джо?

— Попробую, но ты же знаешь Джека… Его не переспоришь.

— Тогда я сама пойду поговорю с ним. Или нет, скажи ему, пусть зайдет ко мне. Может, если я попрошу его не делать этого, он и согласится.

— Передам.

— Ты отличный парень, Джо.

— Ложись в постель и вниз не спускайся. Делай так, как я тебе говорю.

— Хорошо, Джо.

Кики подумала, что Джо и в самом деле отличный парень и что, если б не Джек, она могла бы с ним переспать. Конечно, она ничего такого не сделает, пока она с Джеком… Но ей было приятно думать о Джо, о его рыжей шевелюре и о том, как он, должно быть, хорош в постели. Он был красавчик, красивей Джека, но ведь Джека-то она любит не за красоту.

Услышав два выстрела и истошный крик, она испугалась: уж не убил ли он старика и мальчишку? Но ведь и в «Монтичелло» она сначала подумала на Джека, решила, что это он убил тех двоих, а на самом-то деле это они хотели убить его, а не наоборот. Ей не хотелось опять думать о Джеке плохо, однако полчаса она провела в сомнениях. Но вот к ней в комнату вошел Джек и сказал, что старика с мальчишкой он отпустил и никто не пострадал.

— Ты узнал, что хотел? — спросила она.

— Да… И хватит об этом.

— Ну и хорошо. У тебя нет больше дел?

— Нет, ни одного.

— Значит, мы можем закончить вечер, как собирались?

— Вечер давно кончился.

— Нет, наш с тобой вечер.

— И наш с тобой тоже.

Он поцеловал ее в щеку и удалился в свою комнату. Ушел и даже не вернулся посмотреть, что она делает, позвать к себе. Она попробовала заснуть, но не смогла: ей хотелось «закончить вечер», вечер, который начался в машине, когда они молча сидели на заднем сиденье, взявшись за руки, а мимо них проносились залитые лунным светом поля. Ей хотелось лечь к Джеку и утешить его — она чувствовала, что сегодня он не в духе. Если она его приласкает, настроение у него улучшится. И в то же время она видела, что сегодня ему не хочется, и она еще целый час лежала без сна, переворачивалась с боку на бок, разбрасывалась, сворачивалась клубочком, пока наконец не подумала: а вдруг он все-таки ее хочет? А раз так, ей надо пойти к нему самой. Она встала и очень тихо, на цыпочках прокралась в комнату Джека и, совершенно голая, встала у его изголовья. Джек крепко спал. Она коснулась его уха, провела пальцами по щеке — и вдруг увидела направленное на себя дуло пистолета 38-го калибра и тут же закричала от боли: он выламывал ей пальцы. И никто не пришел ей на помощь. Об этом она подумала позже: Джек мог ее убить, никто бы его не остановил. Даже Джо.

— Ты что, спятила, сука?! Чего тебе? Что надо?

— Тебя. Хочу тебя.

— Никогда, слышишь, никогда больше не буди меня так. Не вздумай никогда меня трогать, ясно? Позови меня, и я услышу, но не касайся меня.

Кики рыдала — ужасно болела рука. Она не могла согнуть пальцы. А когда попыталась — потеряла сознание. Когда она пришла в себя, она сидела в кресле, а Джек, весь белый, стоял рядом и смотрел на нее. Чтобы привести ее в чувство, он несильно бил ее по щекам.

— Ужасно больно.

— Мы поедем к врачу. Прости, Мэрион, прости, что сделал тебе больно.

— Ничего, Джек, пройдет.

— Я не хочу делать тебе больно.

— Знаю, что не хочешь.

— Я тебя так люблю, что иногда просто голову теряю.

— Нет, Джек, ты не теряешь голову. Ты хороший, я на тебя не в обиде за то, что ты причинил мне боль. Ты ведь не нарочно. Я сама виновата.

— Мы поедем к врачу, подымем его с постели.

— Он меня полечит, а потом мы вернемся и закончим наш вечер.

— Да, так и сделаем.

Врач Джека был судебным следователем, и они действительно подняли его с постели. Он перевязал Кики руку, сказал, что утром надо будет поехать в больницу наложить гипс, и дал ей таблетки от боли. Кики сказала ему, что упала на руку, когда репетировала дома танец. Судя по всему, он ей не поверил, но Джек отнесся к этому безразлично, и Кики успокоилась. Когда они вернулись домой, Джек сказал, что очень устал и любовью они займутся завтра утром. Кики не спалось, и через некоторое время она встала и спустилась на кухню посмотреть, не затвердела ли помадка. Она пощупала ее пальцами здоровой руки — помадка по-прежнему была мягкой, и Кики вынесла ее на заднее крыльцо кошке.