— Ну, подумай сам: как все это могло произойти без твоего ведома? Вы разговаривали без свидетелей, ты знал, кто они. Хотя сам я не гангстер, но прекрасно знаю, как используются такого рода посредники. У тебя ведь и в мыслях не было куда-нибудь эти деньги вкладывать. Ты получил именно то, что хотел. Я преувеличиваю?

— Я смотрю, у тебя буйная фантазия, дружище. Теперь понятно, почему ты одерживаешь в суде победу за победой.

Но когда он поднял на меня глаза, борозда треволнений превратилась в знак вопроса. Он провел — не без удовольствия? — кончиками пальцев по своей перебинтованной груди и воззрился на меня, всем своим видом словно бы говоря: «Может же прийти в голову такое?! Джек-Брильянт подстроил покушение на самого себя? Какая нелепость».

Он провел пальцами по четкам, висевшим на спинке кровати, над его правым плечом, словно это были не четки, а клавиши музыкального инструмента, исполнявшего ту музыку, которую он хотел слышать, — органную. Новый орган в церкви Скелли. Никаких слов, только одна музыка. Такую музыку исполняют во время Благословения, сразу после торжественной мессы. Впрочем, слова есть. Старинные слова. «Tantum Ergo». Латынь никогда не забываешь — вот только что она значит?! Tantum ergo sacramentum, veneremur cernui; et antiquem documentam, Novo cedat ritui.[45]

Мост.

Какой-то свет впереди.

Что-то с ним происходило — теперь Джек это знал точно.


— Я хочу, чтобы ты замолвил за меня словечко, — сказал мне Джек. Он оправился после моей дерзости и теперь восстанавливал отношения «клиент — юрист», пытаясь поставить меня на место. — Я хочу, чтобы ты поговорил кое с кем из влиятельных людей. С парочкой судей и фараонов, с двумя-тремя бизнесменами и составил себе мнение о том, как они мое положение оценивают. Фогарти тоже этим занимается, но не с этими же акулами ему разговаривать. Проведут в два счета. Как младенца. Я-то с этими ублюдками всегда поддерживал личный контакт, посылал им виски, давал деньги на их предвыборную кампанию, да и на лапу тоже давал. Вся эта шпана передо мной в долгу, но газеты сейчас вокруг меня такой шум подняли, что боюсь, не испугались ли они…

— «Простите, ваша честь, вы и теперь не откажетесь от пачки «зеленых» в благодарность за поддержку бутлегера и вымогателя, который к тому же отличается удивительным умением прятать своих конкурентов так, что их невозможно найти?» Я так должен сформулировать свой вопрос?

— Формулируй, как хочешь, Маркус. Это тебе решать. Меня им представлять не надо. Если они готовы сотрудничать — хорошо, если нет — обойдусь без них. Хотят они или нет, а у Джека-Брильянта в Катскилле большое будущее.

— А тебе не кажется, что для начала тебе бы следовало образумиться?

— Ты не понимаешь, Маркус. Если правильно себя повести, можно ведь в Катскилле целую империю создать. Уже сейчас. Такую же, как Капоне создал в Сисеро. Не спорю, дело это не простое, ну и что с того? Зато если сейчас притормозить, за меня это дело сделают другие, понял? Да и время поджимает. Сейчас итальяшки пойдут на меня войной.

— По-твоему, они в Катскилл не доберутся?

— Доберутся. Конечно, доберутся. Но там-то я буду во всеоружии. Это как-никак моя территория.

Я часто размышлял над тем, была ли жизнь Джека трагической, комической, трагикомической или же просто путаной, какой попало. Должен сознаться, что в то время я больше склонялся к последнему варианту. И то сказать: в корне меняет всю свою жизнь, как будто она только что началась, мечтает о создании гигантской империи. Для него это был поворот на сто восемьдесят градусов, и мне казалось, что поступает он безрассудно, — другие, впрочем, сочли бы этот шаг попросту нелепым. Но каким бы этот шаг ни был, свидетельствовал он — при том, с какой скоростью Джек собирался осуществить свои планы, — что находится он во власти навязчивой идеи.

Весь разговор о Катскилле можно было бы объяснить ненасытной алчностью Джека, если бы не одна вещь, которую он мне сообщил. Но сначала вернемся к эпизоду 1928 года, когда Джека и его людей застали с поличным в двух роскошных офисах на четырнадцатом и пятнадцатом этажах Парамаунт-Билдинг, прямо на Таймс-сквер. Недурное местечко. И высота — тоже. «Я — птица высокого полета», — пошутил тогда Джек-домушник.

Вот и теперь Джек подмигнул мне, нежно погладил свою забинтованную грудь — это доставляло ему какое-то особенное, чувственное удовольствие — и сказал:

— Признавайся, Маркус, кто еще из твоих друзей коллекционирует горы?


В общей сложности я был в Катскилле раз десять — двенадцать — как правило, очень недолго и по делам Джека. Толком я город так и не знаю — в этом никогда не было необходимости. Катскилл — довольно симпатичный городок, построенный на западном берегу Гудзона, примерно в ста милях к северу от клуба «Высший класс». Генри Гудзон пристал в этом месте к берегу, чтобы торговать с индейцами, а затем — точно так же, как и Джек, — двинулся вверх по реке, в Олбани. В 1931 году в городке было тысяч пять жителей, имелась главная улица, которая называлась «Главная улица», а также Катскиллский национальный банк, Катскиллский сберегательный банк, Катскиллский магазин скобяных изделий и так далее. Общественная жизнь била ключом в НОЧе,[46] в масонском храме, в Ложе Ревекки, в Американском легионе,[47] в АУРе,[48] а также в клубах: «Женский прогрессивный», «Белая обитель» и «Олень». «Менестрели», исполнители негритянских мелодий, пользовались в Катскилле неизменным успехом, а заезжие театральные труппы играли спектакли на сцене местной оперы Брукс-опера-хаус. В местном еженедельнике в конце 1931 года печатался новый роман Кервуда, который Джек с удовольствием бы прочел, не лежи он в больнице за сотни миль отсюда, а в местной газете печаталась нескончаемая история о том, чем занимался Джек вместо того, чтобы читать Кервуда.

Катскилл был (и остается по сей день) столицей округа Грин, и неподалеку от Главной улицы находилось четырехэтажное здание окружной тюрьмы, где в те дни самым именитым заключенным считался Бычок Файнстайн. За время моей работы на Джека появились в тюрьме и другие звезды преступного мира.

Торговая палата провозглашала городок «Воротами в Катскиллские горы», к катскиллской пристани приставали пароходы с туристами, которых знакомили со старинными голландскими обычаями — если, разумеется, обычаи эти представляли коммерческий интерес. Уоррен ван Десен, голландец по происхождению, с которым мы вместе учились в юридическом колледже, однажды поводил меня по городу и показал, среди прочих достопримечательностей, дом Томаса Коула на Спринг-стрит. Коул был основоположником «гудзонской» школы живописи XIX века, и одну его картину, «Закованный Прометей», классический пейзаж, я запомнил особенно хорошо, поскольку Прометей Коула напомнил мне Джека. На холсте был запечатлен великан в набедренной повязке и с развевающейся (излучающей «огненную материю», не иначе) бородой, который терпеливо ждет, когда вновь прилетит орел и с новыми силами вопьется ему в печень.

Чтобы выполнить поручение, которое дал мне Джек, я первым делом позвонил ван Десену, члену местного отделения республиканской партии. В свое время, когда мы с ним только начинали практиковать, Десен — в Катскилле, я — в Олбани, я порекомендовал его одному человеку, который оказался весьма выгодным клиентом, и Уоррен многие годы пытался отплатить мне услугой за услугу. И вот теперь я решил дать ему этот шанс и напросился в ресторан. Обедали мы в обществе местных джентльменов с увесистыми цепочками от часов на еще более увесистых животах. Уоррен, еще совсем молодой человек, за годы, что мы не виделись, также обзавелся солидным бюргерским брюшком, и, прогуливаясь с ним по Главной улице, я ощутил себя частью откормленной, самодовольной Америки времен Великой депрессии. Когда мы встретились, был солнечный осенний день; дышалось легко — настолько, что я с легкостью задал первый, самый тяжелый вопрос:

— И что же думают в городе о Джеке-Брильянте?

— Что он герой, представь себе, — ответил Уоррен. — Но герой, которого они боятся, который, будь на то их воля, должен жить подальше отсюда.

— А тебе тоже кажется, что он герой?

— Ты же спросил про город. Я-то считаю, что он послан нам в наказание за грехи наших предков, за привилегии Вест-Индской компании. Возможно, впрочем, во мне говорит моя больная голландская совесть.

— А сам ты с Джеком знаком?

— Я часто видел его в наших лучших питейных заведениях и придорожных кабачках. Кроме того, как и все жители города, я специально проходил мимо вон той маленькой парикмахерской на противоположной стороне улицы, куда Джек и его дружки подкатывали на машине ровно в одиннадцать утра. Они всегда приезжали в одиннадцать — бритье, стрижка, мытье головы, горячие полотенца, чистка обуви, а бывало, и маникюр.

— Каждый день?

— Джек-Брильянт не лишен недостатков, но в том, что он не следит за своей внешностью, его не обвинишь.

— И это все, что ты про него знаешь?! А еще политик называется!

Уоррен окинул меня долгим, спокойным взглядом, который означал, что с ним говорить о взятках, которые давал Джек, не имеет смысла: он в этой купле-продаже не участвовал и, кто участвовал, не знает.

— Все эти городские сплетни мне известны, — уклончиво сказал он. — Их все знают. Джек — самая большая местная знаменитость со времен Рип Ван Винкля. Я и жену его знаю — видел. Алиса. Недурна собой. Не так давно, кстати, встретил ее в кинотеатре «Содружество». Там фильмы меняются каждые два дня, и она смотрит все подряд. Всем она нравится, никто только не понимает, почему она не уходит от Брильянта. Впрочем, симпатии вызывает и он — тебя, к примеру, он устраивает.

— Меня он устраивает как клиент.

— Рассказывай. А увеселительная поездка в Европу? Твоя фотография красовалась даже в катскиллской газете, представляешь?