Красавицей как раз считалась Даша. Наверное, поэтому она тоже не любила и с такой неприязнью вспоминала Зиновьеву.

Кстати, наверное, потому Дашу так волновала встреча выпускников, что негоже первой красавице школы оказаться на второстепенных ролях. Хочется прийти королевой. Такой, какой уходила, какой ее запомнили, а не отчаянно пыжащейся неудачницей.

– Даша, да я бы рада тоже удивить бывших одноклассников, только нечем. И, думаю, большинство просто живет, ничего особого не добившись. Так что нет повода так уж переживать.

– Это уверенности в твоем голосе нет, – отрезала Малашкина. – Или ты считаешь, что ничего страшного, когда за твоей спиной сочувственно перешептываются? Когда снисходительно жалеют, а в душе радуются: а я-то – на горе, а эта-то – в болоте. Не хочу в болоте, хочу на самолете. Чтобы под его серебристым крылом остались все, а я буду искренне жалеть и сочувствовать. Я ж добрая, я умею. Чисто теоретически, если будет такая возможность. Надо, Сима, стремиться в космос, чтобы достичь хотя бы вершины какого-нибудь холмика. Жизнь всегда дает меньше, чем хочешь, чем просишь и чем заслужил. Чем меньше хочешь, тем меньше получишь. Загребай руками все, тогда хоть горстка, а твоя будет.

– А ты, я смотрю, философ, – уважительно протянула Серафима.

– С такой-то жизнью зафилософствуешь.

– Но ты, вон, одета прилично, машина своя, все солидно, – подольстилась Серафима. Ей было стыдно признаться, что Дашу уже жаль вместе с ее амбициями и теориями. Сама Сима в космос не хотела и придерживалась другой аксиомы: чем больше хочешь, тем меньше получишь. Надо быть скромнее, чтобы не злить фортуну. Но, поди ж ты, она вот мало хотела, всего лишь семью и тихое уютное счастье, а получила пинок. Кто прав, будет ясно тогда, когда вернуть будет уже ничего нельзя.

– Сима, да разве в этом смысл жизни? Машина, одежда! Да я наизнанку вывернулась, чтобы банку эту консервную купить и шмотки приличные достать. Это не цель, это средство. Я хочу либо работу, такую, чтобы я все решала, все проекты – мои, чтобы уважали, ценили. Хочу стать ценным спецом, за которым хэдхантеры охотятся…

– Кто? – ахнула Серафима, представив себе нечто наподобие отряда средневековой инквизиции в костюмаха «а-ля садо-мазо».

– Охотники за головами, – любезно перевела Даша.

Инквизиторы в Симином воображении моментально трансформировались в отряд индейцев, потрясающих свежедобытыми скальпами.

– Разуваева, а ты где работаешь? – вдруг сочувственно поинтересовалась Малашкина и жалостливо посмотрела на бывшую одноклассницу. Так смотрят на деревенских старух, неуверенно топчущихся у входа в метро и боящихся спускаться в преисподнюю. Не презрительно, а именно с состраданием.

– В фирме. Оператором, – это тоже было как-то серенько. Но уж лучше, чем вообще безработная квашня, сидящая на шее у родни.

– Ясно, – припечатала Дарья. – В общем, ценных специалистов переманивают в другие фирмы. Так вот я хочу, чтобы меня с руками отрывали. А я и есть такой специалист, только меня начальник на работе зажимает, затирает и вздохнуть не дает. Шкаф безмозглый. Гений зажравшийся. Сам не уходит и другим не дает голову поднять, все проекты под себя загреб. А ему уже давно пора в свободное плавание с такими-то замашками, а меня на его место. У меня, Симка, столько планов, столько идей! Я раньше ему писала, а теперь – ни за что. Он все в папочку складывает и хоронит в ящике. Мамонт!

Серафима понимающе кивала, хотя знать не знала ни Дарьиного начальника, ни особенностей ее непонятной работы, мифических проектов и прочей атрибутики чуждой и незнакомой жизни.

– А если с работой не получится, тогда хотя бы счастья хочу. Настоящего, полноценного, без оговорок, – разоткровенничалась Малашкина. – Чтобы любовь сумасшедшая, чтобы страсть, как в Африке, чтобы не как в кино, а лучше. Пусть такое бывает раз на миллион, но этот раз должен быть моим. Только надо бороться, искать, работать в этом направлении.

– Это утопия, – Сима отважилась вставить в пламенный монолог свое ценное мнение. – Это все возможно только в одностороннем порядке. Женщина на такое способна, а мужик обязательно однажды подведет. На них рассчитывать нельзя.

– Рассчитывать нельзя даже на себя, – усмехнулась Даша. – Но я умею своего добиваться и добьюсь. Как хочу, так и будет. Тебя какой-то задохлик один раз обманул, и ты уже решила, что на нем свет клином сошелся…

– При чем тут Антон, – возмутилась Серафима. Напоминание о предательстве больно стиснуло сердце. – Можно подумать, что я мужчин не знаю.

– Разуваева, не знаешь. Потому что нельзя знать всех мужчин. Как говорил мой любимый поэт: «Я не знаю мудрости, годной для других». У каждого своя жизнь, свои ошибки и свой негативный опыт. Мужики у каждой бабы тоже свои. Это ступени, вехи, по которым надо идти вверх. Прямо по головам, не стесняясь и не оглядываясь. Потому что ты для них тоже ступень. У каждого конечная точка пути своя. Надо только вовремя остановиться.

– Я не хочу быть ступенькой, – вдруг обиделась Серафима. – И промежуточным этапом тоже не хочу!

– А нас никто не спрашивает. Все относительно. Где-то ты промежуточный этап, а для кого-то – конечный. Мне тоже по голове ходят без зазрения совести: и в общественном, и в личном. Я терплю, так как все взаимосвязано. Нельзя нарушать причинно-следственные связи. В природе все продумано и предусмотрено.

– Я выпить хочу, – неожиданно выдохнула Серафима, уставшая от этой беседы: заумной и переворачивающей ее мир с ног на голову.

– Поехали тогда к моему дому, а то я за рулем, потом вести не смогу. Захочешь – у меня останешься. Я, кстати, срам сказать, с родителями живу. Экономлю на съемной квартире и домработнице. Деньги коплю.

– На квартиру?

– Клуша ты домашняя, Разуваева. Я дело свое открыть хочу.

Выпить получилось примерно как у дембелей, дорвавшихся до свободы. Серафима так торопилась утопить свой позор, разочарование и предательство в спиртном, что налегла на ликеры сразу, едва они зашли в ближайший бар, чем крайне заинтересовала двух молодых людей, медленно цедивших свои коктейли по соседству. К моменту, когда юноши решили познакомиться поближе, Серафима от усталости и эмоций так опьянела, что никак не могла разглядеть их лица. Она раздраженно пыталась сфокусировать взгляд на ближайшем, но ничего не получалось. Лицо уплывало то вправо, то влево, то подергивалось туманом. Тогда она уверенно взяла соседа за уши, чтобы прекратить надоевшую качку. Он радостно улыбнулся и тоже взял Симу за уши. Это было последнее осмысленное воспоминание того дня.


Очнулась Серафима от того, что умирала. Она умирала вся целиком и по отдельности, разваливаясь на запчасти. Особенно мучила тяжелая голова, обморочно обваливавшаяся в темный вакуум Вселенной и мешавшая определить место Серафимы в системе координат. Кажется, Сима лежала. Потому что по логике сидеть она не могла. Как сидеть, если не чувствуешь точки опоры? В таком состоянии даже лежать невыносимо тяжело.

Глаза не открывались.

– Какой кошмар, – простонала Серафима, с трудом восстанавливая в памяти осколки вчерашних событий. Антон, Даша, хихикающая старуха, гарный хлопец, держащий ее за уши и говорящий нечто, что проваливалось в пустоту, не доходя до Серафиминого сознания. Рядом кто-то шевельнулся и тоже застонал.

Серафима подорвалась было бежать, но тут же рухнула обратно. Голова раскололась и сложилась в блин.

– Кто это может быть? – Она снова прокрутила ленту воспоминаний. – Бабка? Тьфу. Парень из бара? Позорище! Или Антон?

Последний вариант показался настолько отвратительным, что Серафима, превозмогая сопротивление скрученного болью организма, повернулась и приоткрыла один глаз. Из ее груди вырвался хриплый стон. Все оказалось еще хуже. Рядом лежала голая Даша. Из одежды на ней были только сережки.

– М-м-м, – проныла Сима и подумала, что лучше умереть, чем жить после такого.

– Хто тут? – в Дарьином голосе тоже угадывался ужас. Видимо, ей было страшнее, так как Малашкина даже не нашла в себе сил повернуться. Или на ее воробьиную массу тела пришлась непосильная доза спиртного, поэтому Даша и продолжала лежать симпатичным поленом, отклячив тыл.

– Я, – обреченно призналась Сима.

– А… ты кто? В смысле пола.

– В смысле пола, я «жо». Хотя теперь даже не знаю. Что вчера было?

– А ты с какого момента не помнишь?

Серафима задумалась:

– Меня держали за уши. И разговаривали, но я ничего не понимала.

– А. Это сумасшедшие австралийцы, фанаты русского языка. Приехали к нам изучать обычаи.

Даша выдавала информацию короткими порциями, перемежая повествование тягостными паузами и слабыми стонами:

– Они решили, что это такой местный обычай – за уши хвататься. Зачем ты его трогала?

– Он качался и расплывался, – виновато пробурчала Сима. Теперь она явственно ощущала, что уши болят намного сильнее остальных частей тела. – А мы с ними потом что? Того?

– Кажется, нет. Не, точно нет. Мы потом с нашими познакомились.

Рядом с кроватью, с противоположной от Дарьи стороны, что-то зашуршало и вздохнуло.

«Наши», – обреченно догадалась Серафима. Никаких «наших» она категорически вспомнить не могла. И это угнетало. Приличная, интеллигентная девушка, упившаяся до состояния полнейшей амнезии и морально-нравственной деградации. С другой стороны, лучше уж чужие мужики, чем… о ужас, Дарья. Следующей накатила банально-житейская мысль: придется сдавать анализы. Мало ли что.

«Дожила, – Сима чуть не расплакалась от унижения и стыда. – Где? С кем? Вот так и катятся по наклонной плоскости обманутые невинные девушки. Не пережив предательства, они спиваются и идут по рукам».

Конечно, насчет «невинных» она себе слегка польстила, но в общем и целом утро выглядело как начало конца. Апокалипсис. Армагеддон в отдельно взятой судьбе.

Забытый «наш» зашевелился где-то на полу более активно, зевнул и явно собрался встать. Серафима в тоске зажмурилась. Знакомиться по второму кругу не было ни моральных, ни физических сил. Щеку защекотали чужие волосы, мелькнула шальная мысль: «Целоваться полезет, а я зубы не чистила». И тут невидимый кавалер дыхнул таким смрадом, что Серафима вздрогнула и резко распахнула глаза.