– У вас с собой? – ухмыльнулся Иван. – Или вы к нам?

Именно уверенное «к нам» и добило Серафиму окончательно. Какая феерическая наглость! Он уже мыслит себя неотъемлемой частью их семьи.

– Не «к нам», а «к вам», – директивно поправила она зарвавшегося гостя. – Зой, у нас чая нет.

– А у меня есть, – понимающе кивнула подруга. – И не только чай. Приглашаю.

– Ну мы с бабулей как-нибудь в следующий раз, – Серафима ободряюще улыбнулась Ивану. – А ты давай.

– С вещами? – он криво и, как показалось Симе, с сожалением, ухмыльнулся.

– С вещами! – хором обрадовались заговорщицы. Причины у этой радости были абсолютно разными, но степень – одинаковой. Как же приятно, когда цели совпадают.

Бабушка смущенно молчала, испытывая и стыд, и облегчение. В конце концов, уж у Зойки-то мальчика точно не найдут. Хотя жаль, что с Серафимой у них ничего не получилось.


–Ты чего такая кислая? – заботливо спросила Жанна. – И с каждым днем все кислее и кислее.

– Да так, ерунда, – Серафима махнула рукой. – Личное.

– Не скажи, – живо возразила Жанна. – Личное не может быть ерундой. Особенно накануне Восьмого марта. Такой день бывает раз в год, тут либо все решается, либо рушится.


Они сидели в операторской и маялись от безделья. День был на удивление тягостным и унылым. Завтра начнется предпраздничная суета, мужчины будут поздравлять, дарить цветы, говорить комплименты, мучительно выискивая, что бы выдающегося отметить в давно примелькавшихся обликах сотрудниц. Но сегодня не было даже намека на предвкушение завтрашнего торжества. То ли давление, то ли магнитные бури, то ли просто крах надежд. Если готовишься к похоронам, то глобальные события мало волнуют. Тем более что предпраздничной атмосферой на работе даже не пахло. Бобриков с утра наорал на Жанну, не вовремя доставившую факс, на Серафиму, плохо заварившую чай, и на заведующего складом, не угодившего с отчетом.

К слову сказать, с Жанной у шефа пока никакого романа так и не было. Серафима все присматривалась и ждала со смешанным чувством недовольства собой, своей пассивностью и даже попустительством. К жене шефа Сима после истории с Лизиным увольнением начала испытывать нечто сродни уважению.

С тех пор как появился Антон, она стала совершенно иначе относиться к легкомыслию женатых мужчин, примеривая все известные случаи адюльтера на себя. Что чувствует женщина, которую обманывают? Подозревает? Мучается? Проверяет ночами эсэмэски на трубке мужа? Пытается взломать почту или аську? Рыдает, но соглашается на унижение? Прощает? Или не прощает? Это было так страшно, от подобных моделей веяло такой безысходностью, что Серафима изо всех сил пыталась не рассуждать на столь мрачные темы. Но то ли интуиция, то ли необоснованные страхи заставляли ее вновь и вновь примерять на себя шкуру обманутой и покинутой. Ответа на ее вопросы не было. Каждый выбирает свою дорогу. Как страшно оказаться на перепутье. Но шансов избежать этого выбора нет. Рано или поздно фортуна сделает подножку, и любая, гордо шествующая по жизни женщина, еще пять минут назад считавшая себя счастливой, уверенная в завтрашнем и даже послезавтрашнем дне, раздававшая советы и реагировавшая на чужие проблемы с юношеским максимализмом ни разу не преданной и не проданной, окажется там, где оказаться не чаяла – в грязи, в реальности, в том, из чего сотканы поломанные судьбы, разбитые сердца и скомканное, как бумажный лист, будущее.

Что касалось Антона, то за последние дни Серафима уже успела столько всего напридумывать, что подсознательно была готова ко всему и даже отчасти смирилась с тем, что ее бросили. Но надежда еще теплилась: а вдруг? Обсуждать свою беду ни с кем не хотелось. Слишком больно. Слишком горько. Да и знала она заранее все, что ей скажут. Серафима и сама умела утешать, говоря дежурные фразы и фальшиво убеждая, что все еще впереди. Никому не дано знать, что будет впереди, и не последний ли шанс упущен. Жизнь – это промежуточная станция без расписания. Поезда несутся мимо, обдавая горячим дыханием чужих судеб, отзвуками чужого мира и оставляя лишь крошечную надежду: следующий может остановиться. А как разобраться, стоит ли в него садиться? А вдруг не туда увезет? Ведь не вернешься, не проживешь уже прожитое. Дни утекают под колеса пунктиром шпал, обратной дороги нет. Есть только новая, и кто ее разберет, по какому маршруту придется путешествовать и есть ли где-то на этой траектории то самое долгожданное счастье. А вдруг оно осталось на другой ветке?


Когда перестаешь судорожно ждать и надеяться, то иногда происходит чудо. Редко, но все же.

Антон позвонил, когда Серафима разглядывала не первой свежести маникюр, прикидывая, не поменять ли лак. Ей мучительно хотелось совершенствовать свой облик, поднимаясь все выше и выше над комплексами, в которые ее втаптывала зависимость от мужчин. Премия от шефа, отложенная на подарок для Антона, уже давно жгла карман, тем более что мужской праздник благополучно миновал, а женский можно было запросто провести в одиночестве. Если не прихорошиться. Хотя даже если и прихорошиться, то все равно – не успеешь. Да и нужно ли хватать то, что попадет под горячую руку?

– Лапа моя, соскучилась? – бархатный голос не умещался в трубке, обволакивая моментально поплывшую Серафиму. Она молчала, захлебнувшись радостью и подавившись еще не до конца пережеванным горем. Собственно, горе было бы более ожидаемым и даже более логичным итогом этой любви. Как больной зуб: пломба рано или поздно подведет, а вот если вырвать – то и болеть будет нечему. Хотя, конечно, если каждый зуб вырывать, то и вкусить запретный плод, который однажды упадет в руки или прямо на темечко, будет нечем. Привыкшая к разочарованиям, Сима некоторым образом даже насторожилась: радоваться она боялась – слишком непривычный эмоциональный фон.

– Ты почему молчишь? Алло? Меня слышно? – недовольно забасил Антон.

«Какие странные существа – мужчины. Молчит, потому что не слышно? А то, что на его двухнедельное отсутствие можно было обидеться, в голову не приходит? Вот сейчас возьму и обижусь. И трубку повешу!»

– Привет, – обмирая, шепнула Серафима. Не хотелось быть гордой, независимой, насмешливой – вот не хотелось, и все тут! В принципе она легко могла поставить на место любого мужчину, но только не этого. Гордиться можно только тогда, когда в результате не остаешься внакладе, но держать марку себе в ущерб – глупо.

– Какие у нас планы на праздник? – как ни в чем не бывало поинтересовался Антон. Как будто они только вчера расстались. Какие у Симы, уже считавшей себя коварно обманутой и брошенной, могли быть планы на Международный женский день? Напиться и, если получится, презреть морально-нравственные устои.

Как здорово, что теперь можно остаться приличной девушкой!

– Пока не знаю, – вкрадчиво прошелестела она, ожидая от любимого конкретных предложений. Вообще-то, праздник по календарю лишь послезавтра, а как быть с сегодняшним и завтрашним днем? В сердце опять впилась острым жалом тревога.

– А я знаю, – порадовал Антон. – В шесть я за тобой заеду, вот все и решим.

Неуверенная в себе женщина смешна и нелепа. Ей во всем чудятся подвох, скрытый смысл и прочая дрянь, мешающая насладиться жизнью. Серафима ненавидела себя именно за эту глупую подростковую неуверенность, выглядевшую в сочетании с ее мощным грозным обликом как бантик на хвосте слона. Вот и сейчас Сима снова растерялась: в шесть сегодня, или завтра, или вообще вечером Восьмого марта? А может быть, утром в шесть? Вдруг любимый приготовил какой-то сюрприз, до которого полдня ехать?

Чтобы не изводить себя догадками, она сразу бухнула:

– Сегодня?

– Ну разумеется.

– Ладно. До вечера, – с облегчением вздохнула Сима, чувствуя себя жабой на болоте, краснеющей при приближении Ивана-царевича. Вроде и неловко за лягушачью шкурку, и любви королевского отпрыска страсть как хочется.

– Твой? – понимающе хихикнула Жанна. – Полегчало?

– Нет, – подумав, честно мотнула головой Серафима. – Как-то все не так…

Она не могла себе объяснить, что именно не так. Ощущение счастья, трансформировавшееся за время общения с Антоном из робкого мотылька в мягкую уютную подушку, неожиданно оказавшуюся набитой не пухом, а соломой, теперь и вовсе натянулось жесткой пружиной, метя Серафиме прямо в лоб. Отсутствие окончательного удара казалось просто отсрочкой.

Но Жанна лишь посмеялась над ее мнительностью:

– Будешь ждать от жизни только плохого – обязательно это плохое получишь. Мысль материальна. Мужики – цветы. Рви, плети венки, завяли – выбрасывай и рви новые. Все просто.

Иногда Сима остро завидовала девушкам, у которых все просто. У нее было вечно все сложно, проблематично и напряженно. Наверное, от того, что Серафима была слишком умной, трезвой и смотрела на жизнь не как на праздничный воздушный шарик, а как на объект, из которого торчит ниточка, а значит – можно зацепить и привязать, и как на крайне уязвимую поверхность, вся радужная праздничность которой в одно мгновение может превратиться в жеваный кусочек цветной резинки. И не просто превратиться, а еще и оглушительно бабахнуть напоследок, напугав до обморока и окунув в неизбежность.

«А может, так и надо жить: волочь свой шарик за ниточку, весело подпрыгивая, а не высматривая на пути следования шипы и колючки. Лопнет – значит судьба такая. Может, он оттого и лопается, что я этого жду? Другие-то живут себе и не особо переживают. Ну и что, что любовь. А что, если это и не любовь вовсе, а так, от тоски и долгого простоя? Будь что будет. Сколько ни есть счастливых минуток, а все мои».


На следующий день Антон доставил ее на работу в соответствующем моменту праздничном настроении.

– Ух, какая ты сегодня, Разуваева, – мотнул плешивой башкой шеф и ущипнул воздух рядом с Серафимой. После чего, зажмурившись, словно обожравшийся кот, на некоторое время застыл в нирване.