– Я знаю Александра всю свою жизнь. И никогда, вы слышите, никогда я не видел его более подавленным, более мрачным… Вы лишили его даже того малого счастья, что он имел! Как после этого я могу относиться к вам – я, который любит Александра больше всего на свете!

Он почти кричал на меня, чуть ли не размахивая кулаками перед моим лицом. Я собрала все свое мужество, чтобы не вспылить и, с другой стороны, не испугаться. То, что он переживает за брата, – это я еще могла бы понять, но этот тон… Я вскинула голову, холодно взглянула прямо в пылающие глаза Поля Алэна.

– В том-то все и дело, сударь. Вы любите герцога больше всего на свете, а я – нет! Я совсем не люблю его. Уясните это, прежде чем упрекать меня.

Мне показалось, что он ударит меня, – таким ненавидящим и сверлящим был его взгляд. У меня хватило сил выдержать его. Так продолжалось не более трех секунд. Резко оставив меня, Поль Алэн вышел, в бешенстве так хлопнув дверью, что у меня зазвенело в ушах.

Ну и прекрасно… Пусть знает, что бесполезно ко мне приставать!

Незадолго до обеда я зашла навестить Антонио, полагая, что теперь это возможно, – утром, когда я заходила к нему, он был полупьяный, больной и злой. Еще не доходя до его комнаты, я услышала смех. Сердце у меня екнуло. Смеялся Жанно…

Распахнув дверь, я увидела Антонио. Чувствовал он себя, по-видимому, вполне сносно, ибо сидел за столом и что-то чертил. Напротив него примостился Жанно и увлеченно наблюдал за действиями дяди. Я не успела задуматься, как это они так быстро подружились, а Жан уже заметил меня. Он перестал улыбаться и сдвинул брови.

– А, входи, входи, Ритта, – позвал Антонио.

При этих словах Жанно сполз со стула и, бросив через плечо «Я потом приду», направился к двери. Мне он не сказал ни слова, даже не смотрел на меня, и я в конце концов возмутилась. Когда мы поравнялись, я строго взяла его за руку.

– Жан, ты не смеешь так себя вести. Ступай сейчас к себе в комнату и жди меня там. И не смей больше от меня прятаться, иначе ты будешь наказан, ты понимаешь меня? Я уже не шучу.

– Ты меня накажешь? – переспросил он, вперив в меня потемневший от гнева взгляд. – Попробуй только! Я… я…

Не договорив до конца свою угрозу, он рванулся из моих рук и убежал. Потрясенная, я посмотрела ему вслед. Нет, я ничего не понимала. На что он сердится? Утром, когда он приехал в Белые Липы, он не был такой грубый и неуправляемый. Что же произошло с тех пор? Я терялась в догадках. Да уж не болен ли он?

Антонио подошел ко мне.

– Ты расстроена, Ритта?

– Ты же сам видел. Я уже не верю, что это мой сын!

– Ну а чей же? Он твой, конечно же, твой. Он на Мартинике родился – помнишь?

– Любая женщина такое помнит, Антонио.

– Ну и отлично. А насчет Жана – не бери в голову. Он просто обижен.

– Это он тебе так сказал?

– Ну, по-моему, это очевидно.

Я подошла к столу, взглянула на разложенные листы бумаги с нанесенными на них рукой брата четкими линиями и какими-то пометками. Это явно были чертежи, но чего? И с каких это пор мой Жанно стал этим интересоваться? Он ведь был действительно заинтересован, это я видела.

– Чем это вы тут занимаетесь? – спросила я, перебирая в руках эти странные чертежи.

– Да так, разговаривали. Он мой племянник, Ритта, и я хочу узнать его получше. Да и он тоже.

– Ну и как?

– Мы поладили. Он у тебя отличный парень, сестра, хоть и не говорит по-итальянски.

Последние слова прозвучали явно как упрек, но я их проигнорировала.

– Ты что-то чертил?

Он взглянул на стол через мое плечо.

– А, это? Парень хотел узнать, как выглядит мое поместье на Мартинике, – похоже, собирается построить там целый форт.

Я села на стул, на то самое место, где до меня сидел Жан, и опустила голову.

– Ну, что еще случилось, Ритта?

В голосе Антонио чувствовалось напряжение. Он переживал за меня, беспокоился, примчался сюда по первому моему зову, едва только получил письмо… Сейчас брат был самым близким для меня человеком, я знала, что могу во всем положиться на него.

– Не знаю, Антонио… Я совершенно не знаю, как дальше быть с Жаном. Боюсь, я больше не понимаю его. Это началось вскоре после того, как я забрала его из приюта. Какие-то глупые обиды, размолвки. Я просто не узнаю его… Может, он болен?

Я долго еще рассказывала, излагая все по порядку, чтобы как можно больше выговориться. Антонио слушал, ни разу меня не перебив. Когда я закончила, шумный вздох вырвался у него из груди.

– Только-то? Не вижу в этом ничего страшного, Ритта. Просто мальчишка растет, ему нужно мужское общество! А его окружают сплошные няньки. Даже самая лучшая в мире мать не может заменить отца.

Я взглянула на брата: да, наверное, он знает, что говорит…

– Ты поговоришь с ним?

– Охотно.

Серьезная складка пересекла лоб Антонио.

– Завтра я уезжаю, Ритта, еще до рассвета, чтобы не встретиться с этим бандитом, твоим мужем.

Я слабо запротестовала, но сама видела, что это бесполезно.

– Твой муж в этом доме хозяин, а я не хочу получать от него даже куска хлеба.

– Ну, зачем же так? Все-таки вы родственники теперь!

– Пускай они катятся к черту, такие родственники… Я к другим родственникам должен заехать – к Джакомо и его семье, а времени остается немного. Ведь наш план отменяется, да? Ты со мной не едешь, верно?

Я устало кивнула.

– Он ни за что не отпустит меня, я это поняла. Он в меня вцепился мертвой хваткой, у него, к сожалению, есть на это право.

Антонио внимательно посмотрел мне в глаза.

– Сдается мне, ты не очень-то и спорила с ним, Ритта.

Он был прав. Я просто устала спорить. К тому же, нельзя было отрицать, особенно после того как Александр назвался отцом моих дочерей, что мой муж совсем не плохой человек. Не такой плохой, как я раньше думала. Он немного странный, но… Словом, что-то похожее на симпатию шевельнулось во мне, и впервые я искренне захотела, чтобы все у нас утряслось, наладилось. Правда, я не знала, как это можно сделать.

– Ты заедешь в Белые Липы на обратном пути?

Брат медленно прошелся по комнате.

– Пожалуй… Я думаю забрать Жана с собой, раз уж ты решила остаться с этим типом.

Это было сказано вскользь, так по-деловому, что меня эти слова даже не насторожили.

– Что ты сказал?

– Я бы хотел сделать Жана своим наследником. Я бы отдал ему поместье и плантации, я бы воспитал его на Мартинике.

Я удивленно вскинула голову, не понимая, действительно ли Антонио такое сказал.

– О Боже, я так устала сейчас, а ты говоришь какие-то нелепые вещи!

– Да так будет лучше для самого мальчика! Ты можешь это понять? Жан сам просил меня об этом!

– Жан просил тебя? Вы видитесь, по сути, в первый раз, и он уже хочет уехать с тобой на Мартинику?

Меня неприятно изумляла нелепость и несправедливость ситуации. Я растила сына восемь с половиной лет, а теперь появился мой брат, холостой и одинокий, и предъявляет на него права!

– Послушай, Ритта, ты же решила остаться в Белых Липах, и это твое личное дело, но почему ты не позволяешь Жану самому сделать выбор? Твой муж ему не отец и никогда не станет отцом. Жан никогда не будет чувствовать здесь себя своим… У тебя родится еще много детей, и ты совсем его забросишь!

– Если даже у меня будет десять сыновей, Жан всегда будет моим старшим и любимым!

Я поднялась, полагая, что глупо было бы серьезно обсуждать этот вопрос. Подобные разговоры казались мне весьма странными и бесполезными. Поймав мой взгляд, Антонио тоже замолчал, и больше мы к этой теме не возвращались.

Но я видела, что брат с отказом не смирился. Был ли смысл придавать этому значение? На следующее утро Антонио, еще затемно, уехал. Я ожидала, что он вернется к концу ноября, но ожидала тщетно.

Антонио не вернулся.

6

Первое декабрьское утро выдалось морозным и ясным. В доме замечательно пахло свежими, только выпеченными к завтраку булочками. Я бесцельно переходила из комнаты в комнату, глубоко вдыхая эти вкусные запахи, вслушиваясь в отдаленные звуки работающей маслобойки, давно уже ставшие привычными для меня. Обыкновенные звуки обыкновенного утра; скоро должны были подавать завтрак.

Я шла по комнатам дома. Моего дома… В последнее время я действительно стала чувствовать его своим, хотя еще и не ощущала себя здесь хозяйкой. В белой столовой сервировали стол, сервировали в то же время, что и вчера, что и неделю назад, и я знала, что именно в это время его будут сервировать завтра. Пожалуй, именно эта определенность помогала мне преодолеть неуверенность в завтрашнем дне, вызывала ощущение стабильности и покоя. Конечно, это вовсе не значило, что я уверена в своем будущем, но это была неуверенность другого рода. Меня беспокоили мои отношения с Александром; несмотря на то что он уже более двух недель был дома, мы редко виделись. Но я знала одно – о куске хлеба мне больше беспокоиться не придется, мои дети обеспечены и получат хорошее образование. А это уже немало.

В библиотеке Аврора и Шарль играли в шахматы. Увидев меня, Аврора, по своему обыкновению, чмокнула меня в щеку, обхватив руками за шею:

– Доброе утро, мамочка!

Я поцеловала ее в ответ:

– Доброе утро, дорогая.

– Доброе утро, мадам Сюзанна, – тихо поздоровался Шарль.

Я подошла к мальчику, ласково провела рукой по его густым черным волосам, таким похожим на волосы Жана.

– Доброе утро, милый.

Я села рядом с детьми, наблюдая за игрой. Аврора передвигала фигуры почти не задумываясь, лишь время от времени нервно покусывая губу; Шарль обдумывал каждый ход.

– Мы так никогда не закончим, мямля, – недовольно заметила Аврора, когда Шарль в очередной раз надолго задумался, склонившись над шахматной доской.