Неужели он чувствовал что-то ко мне? Поль Алэн был явно недоволен моим появлением в этом доме, стало быть, он замечал в старшем брате, которого всегда обожал, те чувства, которые заставляли его настораживаться и даже ревновать. Да, вполне вероятно, что герцог неравнодушен ко мне. Я, по сути, лишила его возможности отомстить за мать, а он только сейчас дал мне это понять…

Ах, я просто глупа! Я начинаю оправдывать человека, который гнусно и бесцеремонно обманул меня! А эта его месть – разве она может быть справедлива? Кто дал ему право мстить и осуществлять в своем замке правосудие? Он просто изверг! А его младший брат – еще более жестокий и мерзкий тип!

Пусть все они убираются к черту – Александр, Поль Алэн, Рутковски, их тайны, их месть! Я не люблю людей фанатичных и жестоких, я чувствую отвращение к крови. Ничем нельзя оправдать человека, который осознанно пытает свою жертву. Тем более, если этот человек аристократ. Если уж аристократия станет действовать так же изуверски, как республиканцы, чем тогда они друг от друга отличаются?

Вечером раздался стук в дверь. Я сказала «войдите», и на пороге выросла высокая фигура Александра. Он был вооружен и обут в высокие дорожные сапоги.

Целая куча мыслей пронеслась у меня в голове, но я ухватилась за одну, самую уязвляющую меня и неприятную.

– Сударь, вы бы могли проявить хоть немного благородства и не являться к своей жене прямо из постели любовницы. Если вам угодно и сегодня ночевать в моей туалетной комнате, я выражаю свое категорическое несогласие.

– Своей жене? Впервые слышу такое от вас.

Я прикусила язык, понимая, что в порыве гнева наговорила много лишнего. Он еще, пожалуй, подумает, что я ревную. А я ничего не испытываю к этому человеку, кроме недоверия. Сейчас он был мне даже неприятен.

– Я пришел вам сказать, что уезжаю, мадам. Что касается Чандри, то я явился к вам не от нее. Она сейчас заперта и останется под замком до тех пор, пока я не выясню, виновна она или нет.

Он, казалось, даже не был удивлен тем, что я все знаю. Он не стыдился и не гордился этим. Словом, вел себя очень естественно… По тому, как он поступил с Чандри, надо думать, он вовсе не был ею увлечен.

– Куда вы едете? Догонять Рутковски? Убивать его?

– А, вы уже наслушались сплетен…

Он, уже отойдя к двери, резко повернулся ко мне.

– Да, сударыня, мы найдем его и убьем, либо вообще не вернемся. Это называется долгом чести, если вы со своим человеколюбием можете это понять.

– Я не люблю убийств. Я слишком много их видела, чтобы прельститься этим зрелищем!

– А что бы вы сказали, если бы перед вами предстали люди, убившие вашего отца, и эти люди были бы в полной вашей власти? Что бы вы сделали?

Я молчала. Я не знала, что бы я сделала, но уж точно не стала бы омывать свои руки в их крови.

– Прощайте, сударыня, – сказал он сухо.

Эту ночь я провела без сна, уставившись взглядом в лепной потолок. Что-то изменилось в моей душе – а что, я и сама не могла разобраться.

9

В изящном новом плаще из тонкого сукна, широкополой мягкой шляпе с вуалью и замшевых, отделанных серебром перчатках я опустилась на подушки кареты, и лакей почтительно захлопнул дверцу. Зацокали копыта лошадей, и карета медленно поплыла к главной подъездной аллее Белых Лип. Впервые за много лет у меня снова был экипаж, впервые меня снова вез кучер…

Но стоило мне выглянуть в окошко, как я увидела, что за каретой, словно конные жандармы, двинулись два бретонца, служившие герцогу. Знала я также и то, что сзади, на запятках кареты, точно приклеенный, стоит Гариб. Этот верный индус был оставлен явно для того, чтобы не дать мне сбежать, и вся эта охрана – тоже именно для этой цели, а не для того, чтобы защищать меня от грабителей…

Я вздохнула, откидываясь на подушки. Просто непонятно, почему герцог, три дня назад уехавший искать Рутковски, оставил такие строгие приказания насчет меня. Честно говоря, об исчезновении я пока не помышляла серьезно и убегать не собиралась. Я просто это не обдумывала! И как это все-таки унизительно, когда тебя стерегут, будто заключенную в Консьержери…

Было три часа пополудни. Я направлялась в Ванн, чтобы завтра, 31 октября 1795 года, внести девятнадцать тысяч сто двадцать пять ливров налога. Это был последний день, определенный для меня Республикой. Я знала, что Сент-Элуа останется за мной, что Бельвинь будет посрамлен, что наше родовое гнездо не будет принадлежать буржуа, там не сделают таверну, и эти мысли наполняли меня радостью. Завтра – мой триумф… Именно предвкушая это, я не особенно была раздражена конвоем, окружающим мою карету.

Сегодня, к счастью, дождя не было, но погода стояла холодная и ветреная. Дорога была скверная, карета то и дело подскакивала и тряслась, попадая в ухабы. Пора золотой осени уже миновала, начиналось преддверие зимы; желтые безжизненные поля особенно напоминали об этом.

Через час после отъезда Реннская дорога ушла в сторону, и огромный Реннский лес принял карету в свои объятия. Голые деревья качались под резкими порывами ветра. Холод добирался уже и до меня, и я пожалела, что не последовала совету Гариба поставить в карету жаровни с углями. Я получше закуталась в плащ и в полудреме склонила голову к стенке кареты. Тихо было так, что невольно хотелось задремать.

Очнулась я от громких голосов, раздавшихся поблизости. Выглянув в окно, я увидела, что лесная дорога, по которой мы ехали, преграждена какими-то вооруженными людьми в сюруа.[15] У меня сердце ушло в пятки, когда я увидела, что один из них подъезжает ко мне. Он распахнул дверцу.

– Простите, мадам, мы бы хотели от вас самой услышать ваше имя, – сказал он по-французски, но с явным бретонским акцентом.

– Я… – На мгновение я запнулась. Какое имя мне назвать? Честно говоря, я еще сама для себя не решила, кто я. – Я герцогиня дю Шатлэ, сударь. Но, признаться, я не понимаю, по какому праву вы вынуждаете меня вам представляться.

– Чем вы докажете, что вы герцогиня дю Шатлэ?

В его голосе явно послышался металл, и я почувствовала недоброе. Возможно, эти шуаны подкарауливают кого-то. Они… они совершенно не намерены просто так отпускать меня.

– Мои люди подтверждают это, сударь.

– Этого мало.

Я оглянулась по сторонам. Потом, изрядно встревоженная, протянула ему правую руку, на одном из пальцев которой сияло обручальное кольцо – то самое, старинное, надетое мне герцогом. Честно говоря, я не думала, что это сочтут доказательством. Но человек, допрашивавший меня, внезапно спешился, поклонился мне и поднес мою руку к губам.

– Тысяча извинений, мадам. Я узнаю это кольцо и очень сожалею, что был вынужден потревожить вас.

– Кто вы такой? – спросила я не слишком любезно.

– Граф де Бурмон, мадам. Прошел слух, что Директория послала в наши края опытную шпионку. Наше положение шатко, мы вынуждены проявлять бдительность.

Он аккуратно прикрыл им же распахнутую дверцу.

– Передавайте герцогу мои заверения в искренней дружбе, мадам. Скажите ему, что он взял в жены женщину, прекраснее которой граф де Бурмон никогда не встречал.

Я невольно улыбнулась и рассталась с графом не так сердито, как намеревалась. Этого имени я не слышала, но, видимо, Бурмон – один из роялистских повстанцев. Подумать только, что он просил меня передать герцогу… Да что в этом толку? Ни разу за все наше знакомство Александр не высказал никакого мнения о моей красоте, прелести и обаянии, так, словно взял меня не в жены, а в товарищи. Впрочем, какие там товарищи… Его имя защитило меня – и я должна довольствоваться этим.

Уже стемнело, когда карета прибыла в Ренн. Разыскивать дом, принадлежащий герцогу, было бы слишком хлопотно, и я решила переночевать на постоялом дворе. Тем более, что подняться мне придется еще до рассвета.

К полудню следующего дня мы приблизились к Ванну, главному городу департамента Морбиган, к которому, по нынешним порядкам, относился замок Сент-Элуа. Или ферма, как назвал его чиновник. Близость моря ощущалась здесь особенно явственно. Леса закончились, и по обе стороны кареты тянулись бесконечные каменистые долины, усыпанные гранитными изваяниями. Это были менгиры и долмены – культовые камни древних обитателей Бретани – кельтов. Впрочем, нынешние крестьяне-бретонцы одинаково набожно преклоняли колена и перед статуями Иисуса Христа, стоявшими на каждом перекрестке дорог, и перед этими кельтскими мрачными валунами.

Залив Морбиган открылся перед нами. Серые тусклые воды вскипали белыми барашками вокруг многочисленных островков. Я вспомнила бретонскую пословицу: здесь столько островов, сколько дней в году…

– В муниципалитет, да, госпожа? – крикнул Гариб.

– Да, и побыстрее! Еще окажется, что господа республиканцы принимают только до обеда…

Без помощи индуса я вышла на каменную площадь перед ратушей. Взгляды прохожих доказывали, что я выгляжу хорошо и даже необычно для здешних мест. Несомненно, что чиновники сразу узнают во мне аристократку. Я была одета в хороший плащ, подбитый горностаем, белую шляпу, изящные теплые туфли из тонкой кожи; у меня даже были все те мелочи, которые делают женщину настоящей дамой, – маленькая красивая сумочка, расшитые серебром перчатки из замши, нитки жемчуга в густых золотистых волосах, сережки и кольцо… Я опустила на лицо густую серебристую вуаль.

– Вас сопровождать, госпожа?

– Да, Гариб, мне нужна твоя помощь.

Я представляла, какое впечатление произведет мой сопровождающий – индус в чалме и в белом сюртуке, с черной бородой и острыми белыми зубами, с кривой саблей, прицепленной сбоку… Это будет именно то, что нужно.

Я наслаждалась каждой минутой происходящего. Наслаждалась тем, как вытянулось лицо чиновника, когда клерк доложил ему о приходе «гражданки дю Шатлэ». Это тот самый чиновник, что приезжал в Сент-Элуа и был рад довести меня до отчаяния своим известием о девятнадцати тысячах. Тогда я была жалкой, бедной, нищенски одетой женщиной. Немудрено, что он не узнал меня. Теперь я была изящна, богата, красива, уверена в себе. Теперь я была дамой, аристократкой, перед которой этот буржуа инстинктивно вытягивался в струнку. Улыбаясь и зло, и весело, я подняла с лица вуаль.