Чуть позже меня охватили сомнения. Ну что я такое вытворяю? Я веду себя как шлюха, которая ненавидит своего клиента и вымещает зло на том, что грабит его! Нет, по-видимому, во мне нет ни капли аристократизма, если мне такое пришло в голову… Я ненавижу герцога за его обман, за его воровство, и заказала себе целую кучу платьев за его счет! Вот уж поистине удивительно. Мне бы не следовало брать у него ни одного денье!

Я вскочила с оттоманки, пылая желанием немедленно послать в Ренн отказ от всех заказанных моделей, но тут же остановилась. Было как-то неловко дать понять модистке, что я немного не в себе, сама не знаю, что делаю… Я замерла, ломая пальцы, и подумала, что, наверное, лучше оставить все как есть. Мне ведь и вправду нужна была одежда.

Из Сент-Элуа почта принесла целых три письма. Мне писала Маргарита, подробно рассказывая обо всем, что произошло в округе. Селестэн отлично справляется с работой и даже учится читать, старый Жак не может еще двигаться, но говорит почти нормально… Маргарита заканчивала свой доклад прозрачным намеком на то, что я не должна брать себе в Белых Липах никакой другой горничной, – она сама приедет и справится со всеми обязанностями. И нечего напоминать ей о ее возрасте – ей всего-навсего шестьдесят один год!

Это письмо вызвало у меня улыбку и успокоило. Я распечатала второй конверт: мне писала Аврора. От нее я узнала, что близняшки чувствуют себя превосходно, а Изабелла становится такая проворная, что уже дважды убегала со двора на дорогу… А Жанно, оказывается, злой мальчик: он перевернул коляску с девочками и, скорее всего, сделал это нарочно, чтобы они ушиблись…

Я не верила в подобное коварство Жана, но упоминание о сыне причинило мне боль. Он не писал мне. Ни одной строчки! До сих пор, наверное, злится, что я ничего не сказала ему о герцоге и, не посоветовавшись, уехала неизвестно куда…

Третьим было письмо от Джакомо, пересланное мне Маргаритой. Брат не жаловался, не упрекал меня (да как бы он мог? Он же еще не знал, что я стала герцогиней), но было ясно, что дела их идут хуже некуда. Работы у него не было никакой. Стефания в июне родила мальчика, который через два дня умер. Старшая дочь, Флери, поступила на службу в цветочный магазин, тринадцатилетняя Жоржетта еще была дома, Ренцо, несмотря на свой юный возраст, учился у сапожника. У них не было денег, чтобы заплатить за квартиру.

Я быстро позвонила, призывая к себе Гариба. Индус, исполняющий в этом доме обязанности управляющего и свободный во время отсутствия братьев от приготовления индийских блюд, очень хорошо меня понял. Я взяла с него слово, что уже через десять дней пять тысяч ливров золотом будут в Париже по нужному адресу, у человека по имени Джакомо Риджи. Он поклялся сделать это, но не скрывал, что донесет об этом хозяину.

Еще десять тысяч я послала в Сент-Элуа – это должно было, так сказать, поставить башню на ноги. И, разумеется, я никак не могла ни в первом, ни во втором случае пользоваться деньгами герцога. Поэтому в ход пошли тысячи графа д'Артуа, и я хорошо поняла, что не скоро верну ему долг…

Но по крайней мере я сделала то, что должна. Я помогла брату и спасла Сент-Элуа. Конечно, этим я была обязана не Александру. За его счет я лишь создам себе гардероб – не такой уж и роскошный, если на то пошло…

День шел за днем, а братья не возвращались, не подавая о себе никаких известий, и никто в доме не знал, где они и что с ними.

4

Однажды, когда я пустила Стрелу шагом по дорожкам парка, усыпанным опавшей листвой, мне показалось, что я вижу сквозь густые ветви деревьев силуэт какой-то женщины.

Я тронула поводья, подгоняя лошадь. Женщина была совсем рядом, у ручья. Стрела зазвенела копытами по китайскому мостику с причудливо переплетенными прутьями перил. Здесь каменная глыба преграждала путь ручью: распадаясь надвое, он дальше журчал уже двумя струями.

Я остановилась, разочарованная. Мои предположения, казалось, были неверны. На каменной глыбе в печальной позе сидела девушка с кувшином, из которого вытекала вода. Девушка была из бронзы. Издали ее действительно можно принять за живую. Но, однако, как же я глупа…

Шорох раздался позади меня. Я обернулась.

Молодая женщина в широкополой шляпе с вуалью стояла на берегу ручья и внимательно глядела на меня. В руках у нее была трость и букет из розовых и шафрановых листьев.

– О, добрый день, – сказала она приветливо. – Вы, наверное, герцогиня дю Шатлэ? Я слышала, что Александр женился.

– Добрый день, – ответила я удивленно. – Александр? Я не думала, что вы так близко знакомы с ним.

– Я знаю его с детства. А с Полем Алэном мы почти ровесники. Да разве вы не знаете нас? Мы все – и я, и мой муж – из здешних мест.

– Кто же ваш муж?

– Граф де Лораге, герцогиня. Мы живем в двух лье отсюда. – Она улыбнулась. – К сожалению, у нас нет такого парка, и я иногда забредаю к вам. Александр никогда не запрещал мне этого, и его люди меня знают.

«Его люди»! Я передернула плечами. Похоже, все вокруг знают об этой шайке разбойников.

– У меня и в мыслях нет что-то запрещать вам, графиня, – как можно приветливее сказала я, соскальзывая на землю. – Парк велик, вы ничуть мне не мешаете. Возможно, я даже рада, что встретила вас.

Она была ниже меня ростом, но одного со мной возраста. Рыжеволосая, голубоглазая, нежная, с едва заметными веснушками, придававшими ее аккуратному носику задор, она была хороша собой. И внезапно сердце у меня екнуло – до того знакомым показался мне изгиб ее губ, таивших улыбку… Казалось, я когда-то тысячу раз слушала рассказы, слетавшие с этих губ…

– Констанс? – прошептала я на одном дыхании.

– О! Как приятно! – воскликнула она. – Я-то давно знаю, что Александр взял в жены мою бывшую монастырскую одноклассницу!

– Констанс де Ронфи-Кедиссак? – снова спросила я.

– Ну зачем так официально? К тому же это моя девичья фамилия. Я уже семь лет замужем, Сюзанна, я принадлежу к семейству де Лораге.

Вихрем промелькнул перед моими глазами целый калейдоскоп сцен: ночной мрак монастырской комнаты, девочки в белых рубашках и чепчиках, уютно собравшись на одной кровати, шепчутся и сплетничают о Констанс де Ронфи-Кедиссак… И мать Элодия, и сестра Кларисса запрещали говорить о ней, но мы все равно говорили: слишком много пикантного было связано с ее именем… Это она, с детства помолвленная с молодым графом де Лораге, забеременела во время каникул, и обнаружилось все это в монастыре. Ей было пятнадцать. Отец сразу увез ее домой… Боже, сколько раз мы обсуждали это!

Констанс и я никогда не были близкими подругами, не доверяли друг другу тайн. Но все же мы воспитывались в одном монастыре. Это и объединило нас. Мы гуляли по парку, вспоминали, шутили и смеялись, смеялись… Впервые за время моего так называемого замужества я чувствовала себя так легко и непринужденно.

– Констанс, неужели вы и ваш муж пережили революцию но Франции? – спросила я пораженно.

– Нет! Мы эмигрировали в Англию и вернулись оттуда только год назад. И я, и Пьер Анж, и мой сын Марк – все мы еще не вычеркнуты из списка эмигрантов, так что, в сущности, нас могут в любую минуту арестовать.

– И зная, что это будет, вы вернулись?

– Мы не могли жить без Франции, Сюзанна.

Я заметила, как Констанс сказала – «мой сын Марк». Это, вероятно, и был тот внебрачный ребенок. И тем более невероятным показалось мне то, что граф Лораге, обманутый жених, все-таки женился на Констанс и позволил ребенку жить с ними.

– Как вы думаете, Констанс, наши сыновья подружатся? – спросила я с едва заметным лукавством.

– Еще бы им не подружиться! Ведь судьба у них одинаковая, не так ли?

Она говорила так же лукаво, стало быть, знала кое-что обо мне. Жанно, в сущности, раньше тоже был внебрачным. Это сейчас ему присвоен статус законного наследника и даровано право быть принцем де Тальмоном. Честно говоря, мы с Констанс были похожи – разве что я пошла по ее дороге не так рано и более успешно.

Мы расстались, очень обрадованные этой встречей, и пригласили друг друга на чашку кофе – каждая в свой дом. Дом Констанс находился в двух лье от Белых Лип, и я знала, что когда-нибудь зайду туда.

5

Братья отсутствовали десять дней и вернулись, как и уехали, поздно ночью. Я видела из окна, как лакеи вышли во двор с факелами, чтобы хоть немного разогнать темноту. Гариб, радостно что-то выкрикивая, бросился навстречу Дьяволу, на котором приехал Александр. Герцог отдал поводья индусу. Я ближе приникла к оконному стеклу. Даже отсюда, из комнаты, мне показалось странным лицо герцога: более мрачное, чем обыкновенно, суровое, с жестокой улыбкой в углах губ. Он выглядел усталым, но, казалось, только что получил самое большое удовлетворение в своей жизни. Он поднял голову, и я, испугавшись, что он заметит меня в окне, быстро отпрянула.

Через седло одной из лошадей было переброшено что-то вроде огромного мешка, из которого что-то торчало. Гариб и Поль Алэн развязали ремни и сбросили мешок на землю. Александр громко что-то приказал, и слуги – вернее, его вооруженные люди – без церемоний поволокли мешок прямо по земле к левому флигелю.

Александр швырнул хлыст в сторону и зашагал к дому. Младший брат последовал за ним; я слышала, как они с кем-то разговаривают в вестибюле, но слов разобрать не могла. Во дворе остались только шуаны, которым было поручено позаботиться о лошадях.

Я почувствовала, что замерзаю, и вернулась в постель, натянув одеяло до самого подбородка. Сердце у меня колотилось. Совершенно неожиданно я поняла почему. Я боялась этого человека. Лицо его было просто ужасно. Никогда в жизни, даже на лицах республиканцев, даже на лице Шаретта, я не видела такого неукротимого и свирепого выражения. Он, пожалуй, может убить кого угодно не задумываясь. Мне стало страшно: как это он до сих пор не тронул меня? Что он замышляет? Я не видела ничего, что заставляло бы его сдерживаться. По крайней мере, обычные препятствия – благородство, порядочность, совесть – ему совершенно чужды!