Роксана Гедеон - Дыхание земли

– А зачем ты хотел пробраться в дом? Разве недостаточно было взглянуть издали?

Брике возмущенно подскочил на подушках.

– Я свою работу привык делать чисто, мадам! Издали поглядеть вы могли послать любого дурака из деревни… Я люблю ясность. Так вот что… Обошел я замок с тыла да и забрался в окно… Ах, мадам, знали бы вы, что там за комната!

– Богатая? – спросила я безнадежно.

– Да что там богатая! Там просто сокровища! Я как только увидел, сразу понял, что герцог вам про богатство не байки рассказывал. Там, знаете, везде ларцы и витринки такие под стеклом, а в ларцах и витринках – все камни, камни, камни… У меня в голове помутилось. В жизни я столько камней не видел.

– Что еще за камни?

– Драгоценные! Огромные! Во, глядите!

Он извлек откуда-то из-за пазухи прозрачный, чистой воды алмаз – не отделанный, не отполированный, но яркий, сверкающий, большой… И так удивительно было видеть столь дорогой камень на ладони нищего Брике, что я невольно подалась назад.

– Это я там ухватил, ваше сиятельство. А стал спускаться из окна, тут-то в меня и пальнули дробью. Еле ноги унес. Как услышал, что кто-то собирается собак спустить, так у меня словно крылья выросли… Будто за одну минуту сюда добежал…

Я молча взяла из рук Брике алмаз. Глаз у меня был опытный, я разбиралась в драгоценностях и сразу оценила этот камень: не меньше семи тысяч ливров. На миг у меня появилась бесстыдная мысль: что помешало Брике взять больше? Еще бы два или три таких камешка, и я разделалась бы с налогами, Сент-Элуа больше ничего не грозило бы… Я тяжело вздохнула. Этого камня, как ни прискорбно, нам не хватит.

Брике, не обращая внимания на мою задумчивость, продолжал:

– У них огромный дом на три этажа, мадам, настоящий замок, впору самому королю, если б король был… Парк громадный, на шесть арпанов, и все сосны да дубы… Отличное, я вам скажу, место. Хозяев, скорее всего, там не было. Заправляет всем сейчас старуха…

– Старуха? – переспросила я удивленно.

Брике сделал страшные глаза.

– Старуха – чистый ад! Ей лет, наверное, под сто. Сварливая и злая. Я видел ее на крыльце. И ведь какая старая, а еще при своем уме!

– А почему ты говоришь о хозяевах? Разве там не один хозяин?

– Ну, вообще-то, хозяин один – герцог. Но у него еще брат есть, младше его, и, как я выяснил, они никогда не разлучаются.

– Как зовут брата? – спросила я задумчиво.

– Кажется, Поль Алэн.

«Ага, – подумала я, – так это о нем говорил кучер, когда просил герцога не пускать Поля Алэна на такое опасное дело!»

Рассказ Брике дал мне пищу для тягостных размышлений. Итак, надежда исчезла: герцог не обманывает меня, он действительно богат, и первый его аргумент остается в силе. Даже приобретает все большую и большую убедительность.

Я вышла во двор, присела рядом с Селестэном.

– Ну а что ты мне посоветуешь? – спросила я мрачно. – Тебе же все известно, правда?

– Да, мадам, я, пожалуй, понял, зачем сюда приезжал тот человек.

– И что ты об этом думаешь?

– Могу ли я давать вам советы, мадам Сюзанна? Это только вам решать.

– Нет, ты скажи! – вскричала я, не выдержав. – Что ты думаешь?

Он вынул трубку изо рта и взглянул на меня.

– Я скажу так, мадам Сюзанна, – произнес Селестэн. – Дела ваши плохи. Бельвинь процветает, а мы все больше тонем. Да ведь вы и сами это отлично видите. Надо спасать Сент-Элуа, мадам. Да и самих себя тоже спасать надо…

Я поднялась. Мне стало ясно, что, вероятно, все взрослые обитатели Сент-Элуа придерживаются мнения, что я должна пожертвовать собой и выйти замуж за герцога.

– Скажи, Селестэн, – спросила я быстро, – если я уеду отсюда навсегда, стану хозяйкой в другом месте, согласишься ли ты быть здесь управляющим, отстраивать Сент-Элуа, приводить дела в порядок, не обкрадывать меня и сохранить поместье для моего сына в целости?

От удивления он выронил трубку.

– Да я бы со всей душой, мадам Сюзанна… Я только и мечтаю, как бы здесь остаться… А что – вы разве уже решились?

Я упрямо качнула головой.

– Нет. Пока еще ничего не решила. Еще есть время.

Я сказала это, а сама подсознательно ощущала, что сам ход вещей, независимо от моей воли и желания, неумолимо приведет меня к браку – единственному выходу, который у меня был.

Я шла от моря, взбираясь по тропинке на утес. День был редкий для нынешней осени – ясный, теплый, солнечный, без единого облачка на небе, которое могло бы предвещать дождь.

Тяжелая сумка с крабами била меня по ногам, напоминая о первой встрече с незнакомцем, одетым в черное. Правда, теперь, кроме крабов, в сумке было полным-полно ракушек. Перемолотые, они очень полезны птицам – а у нас с недавних пор благодаря проворству Брике появилось несколько цыплят… Я тяжело вздохнула. За последний год мне Бог знает чем пришлось заниматься: вряд ли есть какая-нибудь крестьянская работа, к которой я не привыкла. Я могла обходиться со скотиной, готовить, полоть огород, взбивать масло, даже жать хлеб – со мной, вероятно, не сравнилась бы ни одна батрачка…

И что же получилось в итоге? Полный крах. Я ничего не достигла. В этой стране женщина и не может чего-то достигнуть. Для нее возможен только окольный путь – через замужество… Если же она пытается чего-то добиться сама, ее мигом ставят на место.

И все-таки я была не согласна с этим… Как бы обстоятельства ни ломали меня, я не могла согласиться. Ну почему я должна продаться? И не просто продаться, а продаться навсегда, обречь себя на долгие годы жизни рядом с человеком, к которому испытываю только неприязнь? Что за унылая это будет жизнь! Мало того, что я пережила пять лет революции, мне предстоят еще целые десятилетия замужества!

Мысли были одинаковые, все одни и те же… Я остановилась, поправила волосы, выбившиеся из-под чепчика. Ветер был свежий, но не холодный; вдалеке цепью синели холмы, подернутые утренней розовато-фарфоровой дымкой, а внизу вдоль дороги желтели полуоблетевшие тополя… Я любила этот край. И у меня не было никакого желания переезжать в другую часть Бретани, в Белые Липы, что между Сен-Бриё и Динаном…

– Доброе утро, ваше сиятельство!

Я обернулась. Чуть ниже, на тропе, стоял мельник Бельвинь. Он прижимал к груди шляпу и кланялся, но в глубине его глаз я ясно подметила лукавство.

В ответ на его приветствие я молчала. Он подошел ближе и заговорил неожиданно деловым тоном:

– Послушайте, ваше сиятельство, пора нам с вами договориться. До первого ноября уже не так много осталось, а я вам могу очень хорошее предложение сделать.

– Что? – переспросила я, пораженная уже тем, что он набрался наглости говорить со мной.

– Уезжайте отсюда, ваше сиятельство. Что ж поделаешь, если так случилось. Ежели вы уедете, я вас обещаю в Лориане устроить, у моей сестры там лавка. Я вам даже денег дам. Будете жить не хуже, чем здесь. Да и зачем вам эта напрасная тяжба? Налога вам все равно не уплатить. А мне ваши земли ой как кстати придутся… В башне можно будет таверну открыть…

Я шагнула к нему, глаза у меня сузились от ярости. Я знала, что когда на меня накатывает такой гнев, мое лицо приобретает поистине устрашающее выражение, а глаза мечут молнии. Так случилось и сейчас: Бельвинь, при всей его наглости и бахвальстве, невольно попятился.

– Да я убью тебя, прежде чем ты там таверну откроешь! Такие грязные ублюдки, как ты, никогда не будут владеть башней. Я разрушу ее до самого основания, разберу по камешку, а всю землю вокруг, пядь за пядью, засыплю солью, но ты ничего не получишь!

Я чувствовала такую ненависть к этому крестьянину, что, пожалуй, убив его, не испытывала бы угрызений совести. Я указала рукой на север.

– Прочь отсюда, убирайся! Проваливай, ты, ублюдок, чтоб я больше тебя не видела.

На миг я заставила струсить этого сильного, упрямого мужика. Он попятился шагов на пять по тропинке, потом остановился, опомнился, понял, что имеет дело только с женщиной, и в сердцах плюнул.

– Посмотрим, что вы сделаете со своей спесью, когда будете бродить по Бретани, протягивая руку за милостыней!

Я по-прежнему смотрела на него горящим, ненавидящим взглядом. Он неловко повернулся и зашагал прочь, на ходу надевая шляпу, Я провожала глазами его плотную фигуру, прихрамывающую походку, толстую дебелую шею. Внутренне я вся была напряжена – как струна, готовая лопнуть. Все фибры моей души, каждая клетка тела были преисполнены почти животной ненависти к этому человеку.

Но когда он скрылся из глаз, что-то во мне оборвалось. Почти в обмороке я упала в сырую траву, спрятала лицо в ладонях. И зарыдала.

Во мне словно разом исчезли все силы. Я ясно, очень ясно ощутила свою неспособность к сопротивлению. Я была крайне измучена. Хоть бы сейчас умереть! Умереть, лишь бы меня оставили все эти заботы! Это хозяйство, эти мучительные мысли о девятнадцати тысячах, которых неоткуда взять!

Захлебнувшись слезами, я подняла голову. Солнце стояло уже высоко в небе; еловый лес, спускавшийся по склону, издавал горячий и сильный аромат. Приятный запах хвои, болотистой почвы и влажной приозерной травы наполнял воздух.

Это был запах Бретани, запах моего края. Края, где находился Сент-Элуа. Края изумрудной травы, вечных туманов и безбрежного моря лесов…

Вытирая слезы, я вспомнила, как жила здесь раньше. Как великолепен был парк в Сент-Элуа – полузаросший, таинственный, почти дремучий, он напоминал мне парки из романов мадам Радклифф с их вечными ужасами… Но ужасы для меня начались позже и не здесь, не в Бретани.

Мне было лет двенадцать, когда я с жадностью любознательного ребенка вглядывалась в многочисленные портреты де ла Тремуйлей, висевшие в Сент-Элуа, читала старинные хроники… И мне было шестнадцать, когда я по-настоящему полюбила здешние леса – сырые, свежие, с вечным стрекотом пересмешников и ароматом сосновой смолы. Мне было шестнадцать, да, только шестнадцать, и для меня все начиналось здесь! В этом краю! В Сент-Элуа!