Это был неприкрытый упрек, и его взгляд внезапно стал жестче. Она вздрогнула и вскинула подбородок знакомым ему движением.

— К сожалению, известно. Я не лгала тебе, Франсуа. Мне пришлось так долго пробыть вдалеке не по своей прихоти. Все было очень… сложно, — закончила она фразу, не сумев найти более подходящего слова. — Надеюсь, ты придешь посмотреть на фужеры мастерских Гранди. Они восхитительны, — произнесла она с блеском в глазах. — Мы очень гордимся ими. Мы восстановили состав cristallo, забытый на много веков…

— Разумеется, чиароскуро… Как не знать? Все только об этом и говорят, — сказал он, испытав укол зависти. — Говорят, пока ваш стенд завешен черной тканью, которую вы снимете только вечером. Тебе не кажется, что это чересчур театрально?

— Как можно упрекать венецианцев в театральности? — возразила она. — Похоже, у нас это в крови.

— А то, что было между нами, Ливия, тоже театр?

По ее телу пробежала дрожь, лицо застыло. Он ощутил злорадное удовлетворение. Почему ему вдруг захотелось причинить ей боль?

— Будь честна со мной хоть раз. С момента твоего отъезда у меня было много времени для раздумий. Я не считаю себя таким уж гордецом, но, признаюсь, ты преподала мне хороший урок послушания. Мне хотелось бы знать, значил ли я хоть что-то для тебя. На этот счет у меня большие сомнения. Ты была мне благодарна за то, что я дал тебе крышу над головой и признал твоего ребенка, но я не уверен, что при этом ты не считала меня слабаком, ведь я дал тебе все, что мог, а еще и полюбил тебя.

Из коридора донесся звук шагов, раздались приглушенные голоса, короткий взрыв смеха, которые, казалось, принадлежали другому миру.

— Жалость в любви ужасна, Ливия. Она унижает обоих. Мне потребовалось пережить твое отсутствие, чтобы понять, что это было, возможно, единственное чувство, которое ты испытывала ко мне.

Она смотрела на него, сцепив пальцы на коленях, выпрямив спину, далекая и недоступная. Он не знал, о чем она думала. Сердце его сжалось от гнева.

— За неимением любви, я надеялся хотя бы на твое уважение и привязанность. Жалость оставь себе, она не делает нам чести, ни мне, ни тебе.

Ливия не могла отвести глаз от того, кто сидел напротив нее, склонившись вперед, опершись локтями о колени. Она внимательно всматривалась в него, словно это был незнакомец. На нем был новый галстук, белая рубашка, строгий костюм, пиджак с широкими лацканами. Его светлые волосы были пострижены очень коротко. Она не могла понять, куда подевался мужчина, за которого она выходила замуж. Этого мужчину с серьезным лицом и жестким взглядом она не знала. Его фигура казалась более мощной, он заполнял собой все пространство, чего раньше никогда не происходило. Вместе с тем в нем стало меньше того солнечного сияния, которое так поразило ее в их первую встречу.

— Ты неправ, Франсуа, — с трудом произнесла она, поскольку слова обжигали ей горло.

Она была вынуждена сделать над собой усилие, чтобы объясниться, так как всегда предпочитала опасным словам молчание, которое часто становилось ее убежищем от невзгод.

— Признаю, что не любила тебя, когда мы познакомились. Признаю также, что приехала к тебе лишь потому, что была от тебя беременна. Тогда я этого и не скрывала. У меня не было смелости родить этого ребенка в одиночестве, и я не хотела лишать его отца. Я считала, что просто не имею на это права. Можешь упрекать меня в чем угодно, но я никогда не пожалею о том, что подарила Карло такого отца.

— Что ж, давай поговорим о Карло! — внезапно воскликнул он, разгорячившись так, что даже покраснел. — Мы сидим здесь уже четверть часа, болтая обо всем, и ты только сейчас заговорила о Карло. Тебе не стыдно, Ливия?

Он сжал кулаки.

— Нет, мне не стыдно. Я оставила сына в доме его отца, и я знала, что о нем позаботятся со всей возможной нежностью и вниманием. Карло не перестает быть моим сыном, если долг зовет меня уехать на некоторое время. Его жизнь связана не только со мной. Он не является моей собственностью, так же как и я не принадлежу ему целиком и полностью. Мы живем каждый своей жизнью, даже если он совсем еще маленький ребенок. Я оставила его у людей, которым доверяю, в его семье, потому что должна была попытаться спасти то, что однажды станет его наследством. Если бы я позволила своему брату продать мастерские Гранди, не попытавшись ничего предпринять, я предала бы не только своих предков, но и прежде всего своего сына.

Его лицо оставалось замкнутым, и она раскрыла ладони, чтобы попытаться ему объяснить.

— Жизнь — это не прямая линия, не система упорядоченных отношений, Франсуа. Это клубок неясных эмоций, запутанных чувств, иногда красивых и величественных, а порой грязных и жестоких. Он шевелится, вибрирует, обжигает, приносит боль… Я не бросала своего ребенка. Я доверила его отцу.

— Откуда ты могла знать, что я достоин этого доверия? Как ты могла так рисковать?

Только теперь Ливия поняла, что он скрывал от нее что-то серьезное. Она похолодела от страха.

— Наш сын чуть не умер! Он вошел в мастерскую и упал на витраж, над которым ты работала… Его кровь была везде… Он провел десять дней в больнице, слышишь, а тебя не было рядом!

Франсуа не мог сидеть на месте. Он поднялся и подошел к окну, за которым виднелась статуя женщины в доспехах, верхом на боевом коне. Ему перестало хватать воздуха в этом помещении среди напыщенной мебели, в одном из холлов крупного отеля, где все было временным, как люди, так и их чувства.

— Когда это случилось? — тихо спросила Ливия.

— Полгода назад, в октябре.

— Как он себя чувствует сейчас?

— Хорошо. Но пришлось накладывать ему швы на лице и руках. Останутся шрамы. Если бы ты была дома, он не поранился бы.

Франсуа удрученно тряхнул головой, прижал ладони к стеклу, словно хотел выбраться наружу. Он сердился на себя за то, что не смог сдержать своего волнения. Отчего-то он решил, что его жена больше не имеет над ним власти.

Ливия схватила его за руку, и он удивился ее силе. Она вынудила его повернуться к ней. Было видно, что она очень переживает. Она изменилась в лице, и он ощущал, как напряглось ее тело.

— Я допускаю, что ты ничего не сказал мне, потому что хотел меня наказать, и не сержусь на тебя за это, но я не заслуживаю этого, Франсуа. Если я правильно поняла, это был несчастный случай. Никто из нас не виноват. Невозможно уберечь Карло от всего. Риск будет с ним всегда. Это жизнь. Нельзя жить в постоянном страхе.

— Но он всего лишь ребенок! Он многого не понимает, не может ничего контролировать. Наша обязанность его защищать. Ты безжалостна, Ливия.

«Как же ему объяснить?» — в ужасе подумала она. Она не обладала талантом красноречия, она умела лишь управляться с огнем и светом. Ливия вспомнила о кладбище Сан-Микеле, где совсем ребенком похоронила своих родителей, о людях, вернувшихся с войны фантомами с искалеченной душой, и сказала себе, что среди всех этих руин однажды должен блеснуть лучик надежды.

— Я люблю Карло так же, как и ты, Франсуа. Теперь мне придется жить, зная, что он страдал, а меня не было рядом, чтобы утешить его и ухаживать за ним, но я бы не смогла дать ему больше, чем ты. Если бы с ним случилось несчастье в твое отсутствие, думаешь, я стала бы тебя обвинять?

— Но ты все-таки мать…

— Разве не в этом ты только что меня упрекал? Что я полюбила тебя не как мужчину, а лишь потому, что хотела получить отца для своего ребенка? А ведь я оставила все, что было мне дорого, ради своего сына, и без раздумья сделала бы это еще раз.

Она выдержала паузу, и ее голос стал еще более низким.

— Я понимаю твое смятение, потому что ты слишком долго жил под грузом любви твоей сестры, которая стремилась защитить тебя от внешнего мира. Элиза была одновременно восхитительна и ужасна. Мне вот, например, кажется, что я всю свою жизнь простояла на сильном ветру…

Ее взгляд на несколько мгновений затерялся в глубине холла.

Она отпустила руку мужа и слегка покачнулась. Бог мой, а если бы Карло умер!.. Ее пронзила обжигающая боль.

В ту же секунду она осознала, что не может больше отрицать, что существует сила, которая вела ее по жизни. Пришло время заявить о ней в полный голос, рискуя быть непонятой, отвергнутой, и она даже не предполагала, что это будет так болезненно.

Ливия тряхнула головой.

— Я не могу жить без хрусталя. Карло не нужна бездушная мать, лишенная смысла жизни. Чтобы любить как мать и как женщина, мне необходимо знать, что я собой представляю, я из тех людей, кто не умеет шагать в ногу. Прости, Франсуа, но меня нужно принимать такой, какая я есть, а не такой, какой ты меня себе придумал.

Он обернулся, чтобы посмотреть на нее. Ливия казалась уставшей и уязвимой, но у нее хватало смелости не опускать глаз. Она была такой сложной, такой цельной, такой бесконечно грациозной и не похожей ни на кого. Он понял, что до сих пор действительно любил придуманный им самим образ. В их браке он искал покоя, комфорта, уверенности и успокоения и наивно полагал, что Ливия поладит с Элизой. Он неожиданно понял, что ожидал от своей жены той же защищенности, которую давала ему сестра.

Он снова вспомнил о долгих часах без сна, проведенных у кровати Карло, когда прислушивался к его размеренному дыханию и смотрел, как вздрагивают его веки. Сын венецианки был похож на свою мать, однажды он тоже станет непредсказуемым вихрем. И если Франсуа не хочет потерять их, ему придется научиться предоставлять им свободу и независимость, но хватит ли у него на это сил?

Она стояла перед ним так близко, что он ощущал тепло ее тела; эта женщина была матерью его ребенка, но не только.

— Думаю, мне хотелось бы лучше узнать вас, Ливия Гранди, — прошептал он.

Она недоверчиво всмотрелась в его лицо, одновременно и заинтригованная, и удивленная его реакцией. Затем она подняла руку и погладила его по щеке.