— К сожалению, нет, — ответил он, пожав плечами. — Может, она пошла поиграть с той стороны трактира?

Недалеко отсюда трактирщики расчистили площадку, где дети любили играть летом, но из-за проливных дождей, частых в последние недели, земля там превратилась в грязь. С бьющимся сердцем Ханна кинулась к деревьям, за которыми начинался лес. Обочина дороги была в плохом состоянии. Там было много опасных ловушек для детей: груды кирпичей и шатких штабелей досок, предназначенных для строительства домов, зияющие ямы, разнообразный мусор, проволока, столбы, из которых торчали ржавые гвозди.

Просветление на небе исчезло так же быстро, как и появилось. Принялся моросить мелкий дождик. Ханна бросилась бежать, заглядывая во все закоулки, громко выкрикивая имя дочери. Она наклонилась, чтобы заглянуть под тележку. Куда мог ребенок исчезнуть так быстро? Девочка словно растворилась в воздухе.

Холодный пот покрыл ее спину. Господи, только бы с ней ничего не случилось! Она представила, что ее дочь не может откуда-то выбраться, плачет, зовет на помощь, быть может, она даже поранилась. Корзина билась о бедро Ханны. В боку сильно закололо, и она слегка замедлила ход, постояла, затем, прихрамывая, пошла дальше. «Лучше развернуться и пойти домой, — шептала она с пересохшим горлом. — Возможно, малышка сама нашла дорогу. Кто-нибудь мог ее узнать и проводить до дома».

Несколько минут спустя, задыхаясь, она повернула на дорогу, ведущую к их бараку. Красный шарф Инге лежал на земле в луже. Она нагнулась, чтобы поднять его. Ей показалось, что какой-то дикий зверь раздирает ей сердце и живот.

— Инге! — изо всех сил закричала она.

Вокруг не было ни души. Она быстрым шагом шла мимо бараков с зашторенными окнами. С одиноко стоящего дерева упало несколько листьев. На одном из окон от ветра хлопали ставни. Куда все подевались? Обычно лагерь всегда кишел людьми, сейчас же у нее было ощущение, что она одна в целом мире. Дождь намочил волосы, стекал по лицу, пробираясь за воротник. Она пробежала последние метры, отделявшие ее от дома, толкнула дверь.

Когда Ханна увидела голову Инге, прислоненную к плечу мужчины в военной форме, который стоял к ней спиной, она почувствовала огромное облегчение.

— Отпустите мою дочь немедленно! — воскликнула она.

Какое он имел право брать ее на руки? Как он вообще посмел до нее дотронуться? Вне себя от гнева, она готова была выцарапать ему глаза, драться с ним насмерть, чтобы отобрать у него Инге. Пусть только это чудовище попробует причинить ей боль!

Когда военный обернулся, ей показалось, что она стоит перед великаном. Широкие плечи, светлые волосы, подстриженные бобриком, волевой подбородок.

— Дайте ее сюда! — потребовала она, протягивая руки.

Он тут же подчинился. Несколько слезинок высыхали на щеках Инге, которая потянулась к матери.

— She fell[78], — объяснил он, показывая на ободранные коленки девочки.

Ханна шептала нежные слова, чтобы успокоить Инге. Убедившись, что с ней не случилось ничего страшного, она посадила ее на кровать и дала в руки куклу. Затем она перевела дух и повернулась к незнакомцу, который стоял, расправив плечи.

Он держал под мышкой свою фуражку с позолоченным гербом. Стрелка на его бежевых брюках была острой, словно лезвие. Инге оставила на его безукоризненном кителе на уровне плеча мокрый след от слез, но это, казалось, его не заботило. В спокойном взгляде голубых глаз сквозило любопытство. Ханна была поражена сверкающей чистотой этого американского военного.

— Джим Хаммерштейн, — представился он. — Do you speak English?[79]

Ханна плохо говорила по-английски. Она знала несколько слов, но была неспособна поддержать разговор. По разноцветным орденским планкам, украшавшим его грудь, она догадалась, что у мужчины высокое звание. Занервничав, она жестом попросила его подождать и подошла к двери, чтобы позвать Герта Хандлера, который работал в соседней комнате, заклиная небеса, чтобы он куда-нибудь не испарился.

Герт быстро прибежал на зов и, запинаясь, представился американскому офицеру, вытянувшись по стойке «смирно». Пока Ханна снимала плащ и пыталась привести в порядок намокшие волосы, мужчина объяснил, что один из его унтер-офицеров показал ему брошь в форме стрекозы, которую он купил здесь несколько недель назад. Она его поразила.

— I want them. I want them all![80] — воскликнул он, раскинув руки, словно хотел охватить весь мир.

Ханна смотрела по очереди то на Герта, то на офицера, понимая их с полуслова, но прислушиваясь к переводу своего друга, удивляясь тому, что он покачивается с пятки на носок, словно ребенок, который не может устоять на месте. Она несколько секунд колебалась, но, понукаемая настойчивыми гримасами Герта, достала десять брошей, уложенных в жестяную банку. Офицер внимательно осмотрел каждое изделие, затем удовлетворенно кивнул и улыбнулся, обнажив ровные зубы. Она согласилась продать ему все, что у нее оставалось, по той простой причине, что ей нужны были его доллары, чтобы накормить дочь.

Джим Хаммерштейн принес с собой картонную коробку и папиросную бумагу, такой роскоши молодая женщина не видела уже много лет. Она аккуратно завернула броши, злясь на себя из-за дрожи в руках. Он продолжал говорить низким мелодичным голосом, хвалил ее за изобретательность и фантазию, а потом сообщил, что является владельцем крупного магазина в Нью-Йорке.

У нее кружилась голова. Присутствие этого мужчины в их крошечной комнатке, в которой негде было развернуться, казалось ей чем-то немыслимым. Ей было стыдно за простые покрывала на многоярусных кроватях, за жалкую кухонную утварь, стоявшую на полке, за платье Лили, брошенное на стуле, которое она еще не успела заштопать. Он был слишком большим, слишком громоздким. Ей хотелось открыть дверь и окно, раздвинуть стены, чтобы впустить свежего воздуха, опасаясь, что он может задохнуться. Несмотря на то что он стоял неподвижно, в нем таилась энергия, одновременно притягивающая и волнующая. Она украдкой бросала на него взгляды, зачарованная правильными чертами его лица, идеально повязанным галстуком. У него были широкие кисти, кожу которых усеивали веснушки.

Он протянул ей визитную карточку со своим именем, адресом и номером телефона в Америке. Визитка показалась ей очень белой, а ее ногти — грязными. Она положила ее на стол и быстро спрятала руки за спину. Офицер пообещал связаться с ней, как только возобновится экспорт.

— Next year, I hope, Frau Wolf[81].

— Fräulein[82], — тут же поправила она почти вызывающе.

В его глазах блеснул загадочный, едва уловимый огонек, и он некоторое время молча смотрел на нее. Она почувствовала, как ее щеки заливаются румянцем, но не отвела взгляда. Сердце бешено билось. Затем она нагнулась к Инге и погладила ее по щеке.

— It was a pleasure, Fräulein Wolf[83], — добавил он и почтительно склонил голову.

Герт поспешно схватил коробку и предложил проводить офицера до въезда в лагерь, где его ждала машина с шофером.

После их ухода Ханна какое-то время стояла неподвижно. Постепенно маленькая комнатка приняла свои привычные размеры, но она огляделась вокруг, словно увидела эти стены впервые. Она еще чувствовала пряный аромат дорогого одеколона, аромат самоуверенных и решительных людей.

Ханна медленно села на табурет, взглянула на пустую жестяную коробку, стоявшую на столе. Она не понимала, почему вдруг ощутила опустошенность.

Инге спустилась с кровати на пол, подошла к матери и положила руки на ее колени, глядя на нее очень серьезно. Ханна подняла ее, еще раз осмотрела ободранные коленки.

— Как же ты напугала меня, малышка! — прошептала она.

Когда она увидела свою дочь на руках у великана, то ощутила неистовое желание защитить ее и была готова на все, чтобы вырвать ее из лап незнакомца. Она поцеловала влажные волосы девочки, которая прижалась к ней и засунула палец в рот. Чувствуя себя обессиленной, Ханна закрыла глаза. Ее переполняла благодарность за то, что она нашла Инге живой и здоровой.

«Мне не было страшно», — запоздало удивилась она. Впервые за все это время при виде мужчины в военной форме у нее не возникло желания спрятаться или убежать. Инстинктивное стремление спасти своего ребенка прогнало прочь тревогу, которая не покидала ее с того дня, как она подверглась насилию.

Дрожь пробежала по ее спине, но ощущение тяжести уснувшей на ее руках Инге действовало на нее умиротворяюще. Слушая равномерное дыхание девочки, она постепенно успокоилась и принялась ее укачивать. За окном дождь стучал по крыше, стекал по окнам. Никакой другой шум не нарушал это удивительное спокойствие. Ей казалось, что она плывет в лодке, отрезанная от всего мира, наедине со своим ребенком.

Глядя на ресницы, оттеняющие бледные щечки, на вздернутый нос и маленький волевой подбородок, она не могла поверить, что дочь наделила ее этой неожиданной силой. В некотором смысле Инге словно вернула ей саму себя. Одновременно испытывая восторг и тревогу, она открывала в себе то, что замечала в других женщинах, но никогда не чувствовала сама: никакой страх и мучения не могли пересилить непреклонность матери, встающей на защиту своего ребенка.

И тогда, все еще пребывая в смятении, с дочерью на руках, Ханна почувствовала, как что-то отпустило ее сердце, как из потаенных уголков ее души поднимается эта первобытная, таинственная и пламенная сила, которая сметает горы, не признает никакого господства, никаких преград, и это благодатное ощущение разливалось по всему телу: она жива, она — мать.


К вечеру дождь не утих, продолжая шлепать с равномерностью метронома об насыщенную водой землю, превратившуюся в грязную жижу. Андреас стоял у окна, сложив руки за спиной. Застыв в тоске, он смотрел на дождь, боль сжимала виски.