Элизе показалось, что на ее шею накинули удавку. Она сделала над собой усилие, чтобы сохранить невозмутимый вид. Габриэль знал ее слишком хорошо, и под его внешностью мужлана скрывался тонкий психолог. Она заметила, что теребит белый накрахмаленный воротничок своего платья, и сжала ледяные пальцы в кулак.

— Продолжай.

— Его зовут Андреас Вольф. Он приехал из Баварии, по профессии гравер. Работал на Монфоконском заводе и вот уже около месяца живет в жалком отеле возле вокзала. Она приходит к нему почти каждый день.

Он пригладил усы с насмешливым видом.

— Твоя невестка красивая девчонка, и он парень хоть куда. Думаю, они там не в карты играют.

— Достойный любовник должен оправдывать это звание, разве не так?

Габриэль громко расхохотался. Он обожал провоцировать Элизу, потому что она всегда отвечала в еще более дерзкой манере, чем он.

— Зачем тебе понадобилось это знать? Ты часом не ревнуешь?

— Не говори ерунду, Габриэль. Я всегда считала, что в жизни существует шкала приоритетов, и ошибки здесь недопустимы. Мой главный приоритет — оберегать своих братьев. Рано или поздно эта женщина заставит страдать Франсуа, а я не могу этого допустить.

Ее взгляд затуманился. Она ничего не могла сделать для Венсана. Подобно другим не теряющим надежды женщинам, она испуганно и внимательно всматривалась в каждого мужчину, возвращавшегося из Советского Союза вместе с солдатами, насильно мобилизованными в вермахт, начиная с 19 августа 1942 года, и отправленными в пехоту на русский фронт. Теперь они были похожи на фантомы. Как и эти женщины, Элиза не знала, должна она обрадоваться или испугаться, если один из этих живых трупов с лихорадочно горящими глазами и израненным телом окажется ее братом, о котором она не переставала думать, за которого ставила свечки в церкви и который в итоге мог оказаться совершенно незнакомым ей человеком.

Зато она могла защитить Франсуа, и прежде всего от него же самого. Ослепленный любовью к этой женщине, он не замечал ничего вокруг. Он старался ей понравиться и довольствовался улыбкой, которую Ливия бросала ему, словно подачку жалкому домашнему псу. Когда Элиза видела, как брат унижается перед этой итальянкой, ее начинал душить гнев.

Ливия Гранди сразу вызвала в ней подозрение, как только появилась, беременная, на пороге их дома. Но она считала, что Франсуа имеет право на счастье. Она снова вспомнила его серьезное юношеское лицо, когда он пришел к ней в комнату и сказал, что присоединился к подпольщикам — это движение объединяло подмастерьев и учеников технических школ. Первые же диверсии на телефонных линиях, устроенные «Надеждой Франции», повлекли за собой распоряжение главнокомандующего немецкой армией, напомнившего, что подобные возмутительные акции будут караться смертной казнью.

За несколько недель ситуация еще больше усложнилась. Плакаты, расклеенные по всему городу, призывали молодежь от восемнадцати до двадцати пяти лет завербоваться в SA, в течение года функционировала Служба обязательных работ, и гауляйтер Бюркель нуждался в «добровольцах по призыву великой немецкой нации для спасения Европы». И неважно, что Гиммлер сомневался в искренности лотарингцев!

Франсуа пришел к сестре и попросил разрешения отправиться вглубь Франции, чтобы продолжить там борьбу. На следующий день он собирался сесть в поезд до Аманвилле с фальшивыми документами. Несмотря на то что сердце ее сжалось от тревоги, она не колебалась ни секунды. Франсуа умолял ее уехать, попытаться добраться до свободной зоны, но она отказалась. Элиза не только ежедневно подвергалась риску быть арестованной, но когда какой-нибудь уклонист или дезертир исчезал из виду, немецкие власти могли отправить членов его семьи в Силезию или к Судетам в Богемию; родители считались виновными в том, что не сумели правильно воспитать своих отпрысков. В январе 1943 года около девяти тысяч жителей департамента Мозель были уже переселены, но Элиза не боялась изгнания. Она продолжала трудиться изо всех сил, как могла, помогала сестре Елене, которая была арестована, приговорена к году тюрьмы, затем отпущена по состоянию здоровья. Элизе повезло, ей не угрожали, лишь несколько раз вызывали в комендатуру и требовали объяснений, которые она предоставляла на бойком немецком, сдобренном хорошей порцией акцента.

Если ее младший брат и выжил на войне, он не вышел невредимым из этих сражений с тенями. Иностранка представляла собой угрозу для Франсуа, под внешней беззаботностью которого скрывалась хрупкость, о которой догадывалась только Элиза. Несмотря на то что Венсан был более робким из братьев, он, возможно, пережил бы предательство женщины. Но не Франсуа. Он был одним из тех канатоходцев, которые, следуя по жизни, постоянно танцуют над пропастью.

— Похоже, ты ее не слишком жалуешь, — усмехнулся Габриэль, который уже несколько минут внимательно наблюдал за Элизой.

— Как ты догадался?

— У тебя такое лицо, словно ты наелась лимонов.

Элиза залпом допила вино и резким движением поставила бокал на стол. Часы Венсана перевернулись на ее запястье и ударились об стол. Поджав губы, она бросила на Леттлера убийственный взгляд.

— Я заботилась о Франсуа и защищала его всю свою жизнь. И я не позволю, чтобы эта подлая вертихвостка Ливия Гранди со своими оленьими глазами и призывным покачиванием бедер разрушила все, что я так долго создавала.


Андреас снова взглянул на часы. Она опаздывала уже на целый час…

Он зажег сигарету и стал делать неглубокие нервные затяжки. Прислонившись к оконной раме, он смотрел на тянущиеся вдаль крыши. Он задыхался в этих четырех стенах, но не решался спуститься и выпить кофе из страха разминуться с ней. Его старый помятый чемодан, уже закрытый, стоял на стуле. Он оставлял комнату такой же, какой она была вначале: безликой и холодной. Временное жилье, оставшееся в прошлом. И все же в этой мансарде с видом на небо Лотарингии навсегда останется частичка его самого.

Поезд до Франкфурта отправлялся через полчаса. Оттуда он доберется до Мюнхена, затем до Кауфбойрена-Харта. Письмо Лили было коротким и недвусмысленным. Ханна перенесла серьезную операцию по удалению аппендикса, после которой она чудом выжила, но врач обнаружил аномалию в кишечнике. Если не предпринять еще одно хирургическое вмешательство, сложное и, самое главное, дорогостоящее, его сестра будет приговорена.

«Возвращайся как можно скорее, умоляю тебя! Ты нужен здесь…» — писала Лили неразборчивым от волнения почерком. Прочитав эти несколько слов, он был буквально раздавлен огромным чувством вины, как будто страдания Ханны стали ему наказанием за такое долгое отсутствие. Благополучию своей сестры и кузины он предпочел страсть к женщине.

Ночью он не сомкнул глаз. Горечь медленно наполняла его душу. Он откладывал деньги, заработанные на хрустальном заводе, за исключением того, что потратил на проживание в Меце, но этого было мало, чтобы спасти Ханну.

Когда он позвонил Симоне, попросил выставить на продажу вазы и выплатить ему его долю, директор с сожалением заметил, что они обретут ценность только в том случае, если займут первое место на одной из международных выставок, но пока все это было лишь в перспективе. Андреас был вынужден признать его правоту: продавать их по низкой цене не имело смысла, к тому же ни Симоне, ни он сам не имели права распоряжаться вазами, поскольку они принадлежали хрустальному заводу.

Он раздавил окурок об стену, затем выбросил его во двор. Окинув последним взглядом комнату, он поднял ворот своего изношенного пальто и взял в руку чемодан.

Вернув ключ хозяйке, Андреас попросил у нее лист бумаги и марку. Примостившись на краю стола, он написал несколько торопливых строк, чтобы Ливия не подумала, что он исчез бог знает куда, не предупредив ее. Прежде чем пересечь улицу и отправиться на вокзал, он бросил письмо в почтовый ящик.

Когда-то Андреас решил ничего больше не просить у судьбы, если она позволит ему вернуться домой живым. Но впервые обняв Ливию, он понял, что жестоко ошибался. Даже его родная земля, стены дома и мастерской, счастливая юность среди лесов Изерских гор не давали ему такой полноты чувств. Ему потребовалось ощутить на своей коже дыхание венецианки, прикосновение ее губ и познать ее непокорный мир, чтобы к нему вернулось желание жить.

У них не были приняты все эти обыденные нежности, которые нужны любовникам для самоуспокоения, эти слова любви, произносимые шепотом, словно заклинающие судьбу и чем-то напоминающие сдавленные крики. Они жили настоящим, потому что не были хозяевами своего будущего.

Но снова оживить в себе чувства означало также познать боль. Когда он смотрел на Ливию, лежащую в его объятиях, он понимал, что все это лишь химера, украденные минуты чужого счастья. Он не имел никаких прав на эту женщину и знал, что, замужняя или нет, она никогда их ему не подарит.

Андреасу нравилось думать, что его привлекала в ней именно эта свобода духа, нравилось, что он не просил о большем; но сейчас, когда пришло время расстаться с ней, реальность вдруг стала намного проще, и ему нужно было набраться смелости и посмотреть ей в лицо: он любил Ливию Гранди и должен был ее потерять.

Кауфбойрен-Харт, июнь 1948 года

Ханна приколола стрекозу к отвороту своего пиджака и поправила ее перед зеркалом. Результат ей понравился. Долгие недели не вставая с кровати, она пыталась продолжать работать — сортировать бисер. Однажды, устав от монотонных движений, она дала волю своему воображению, и в ее руках возникла диковинная разноцветная бабочка с большими крыльями. Вернувшаяся в конце дня Лили была в восторге от украшения.

С тех пор Ханна принялась создавать изящных насекомых разных видов: бабочек, пчел, божьих коровок, скарабеев… Поскольку ей часто не хватало исходного материала, ее поделки становились все более паутинообразными, кружевными и необычными.