— Она что, не имеет права подышать свежим воздухом? Бедняжка не покидала Мец с момента своего приезда. Это моя вина. Я должен был свозить ее в Париж, чтобы она немного развеялась. Я хочу, чтобы мастерская была отдана в ее распоряжение. Я хочу, чтобы Ливия была счастлива у нас.

— Почему?

Выпущенный словно стрела вопрос застал его врасплох. Он остановился возле окна. В темноте он едва различал очертания сада и крышу каменного домика. Секунду он раздумывал. Ответ показался ему очевидным.

— Я вновь хочу увидеть женщину, которую узнал в Венеции, и я думаю, что работа со стеклом вернет ей вкус к жизни. Мне очень нужно, чтобы она была счастлива, иначе она может…

У него перехватило дыхание, и фраза осталась неоконченной. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти. Он не осмеливался признаться Элизе, что Ливия была ему жизненно необходима, и если она его оставит, он этого не переживет. Сестра смотрела на него с таким неумолимым видом, что он почувствовал себя трусом, но вместе с любовью он познал и смирение.

— Я люблю ее, — произнес он, бессильно разведя руки. — Просто люблю, и все.

Элиза некоторое время смотрела на него, и он не знал, какие мрачные мысли могут скрываться за ее высоким лбом. Он заметил, что оказывает сопротивление своей сестре, возможно, впервые в жизни. Теперь, когда он высказал все, что накопилось, ему стало намного легче, словно груз свалился с души. Он расправил плечи. Ему показалось, что из-за нескольких фраз власть в доме Нажелей неуловимо сдвинулась со своей оси.

Элиза решительно поднялась со стула.

— Конечно, Франсуа. Я прослежу за тем, чтобы все было готово, чтобы принять твою супругу как можно скорее. Желаю тебе доброй ночи.

Она подошла к нему и подставила щеку. Как и каждый вечер, он коснулся ее губами, вдохнув нежный фиалковый аромат, который был запахом его детства.

— Доброй ночи, Элиза, — тихо произнес он.

Когда она закрыла за собой дверь, он почувствовал себя измученным, словно после сражения.


Ливия не разговаривала вот уже несколько дней. Она просыпалась каждое утро разбитой, ощущая тяжесть век. Ей трудно было подняться с кровати, но она заставляла себя заниматься Карло, купать его, кормить и ходить с ним на прогулки.

Она прекрасно видела, что ее поведение тревожит Франсуа, но у нее не было сил его успокоить. Ей было стыдно за инцидент, случившийся в мастерской, и она не находила слов извинения. «Впрочем, за что я должна извиняться? — с раздражением думала она. — Я не сделала ничего плохого, никого не убила… Кроме себя, быть может…»

Ливия была удивлена неожиданной поддержкой Элизы. Золовка сопровождала ее во время прогулок, не воспринимая молчание как оскорбление, и, казалось, понимала Ливию. Она говорила одна, рассказывала истории из жизни Франсуа и Венсана, когда они были детьми, или комментировала события, о которых узнала из газет. Ее монологи были текучими, гладкими, словно шелковые нити. Она шутила и сама же смеялась над своими шутками, и при этом ее черты смягчались. Она управляла потоком слов, не вынуждая Ливию отвечать ей, что было не такой уж простой задачей, и молодая женщина постепенно успокаивалась. Элиза предстала перед ней в новом свете, и Ливия неожиданно для себя начала искать ее общества.

Однажды в конце дня Ливия играла с Карло в гостиной. Мальчик не так давно начал ходить. Она могла часами смотреть, как он встает на ножки, с сосредоточенным видом передвигает их, с помощью рук и всего тела стараясь удержать равновесие. Когда ему удавалось сделать три или четыре шага, его лицо светилось от счастья, но стоило ему отвлечься, он тут же падал на попку. Она ожидала услышать его плач, но сын начинал все сначала, вставал и шел вперед. Ее удивляло такое упорство у столь маленького существа, и она завидовала его решимости.

Чтобы не стеснять своего племянника, Элиза убрала круглый столик и несколько хрупких безделушек. Она читала свою газету, поглядывая на него из-под очков.

— У меня есть кое-что для тебя, — раздался голос Франсуа.

Ливия вздрогнула, поскольку не слышала, как он вошел. У него был довольный, но несколько встревоженный вид. Может быть, он опасался ее реакции? Она подумала, что чересчур предупредительный мужчина тоже может стать в тягость. Франсуа обращался с ней, словно она была сделана из фарфора, тогда как ей хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ей всю правду в глаза. Она мельком подумала о Флавио. Брат частенько выводил ее из себя, но никогда не боялся ее задеть, что в некотором смысле ее ободряло. Ей не хватало их стычек.

— Надевай пальто и пойдем со мной.

Ливия бросила удивленный взгляд на Элизу, которая кивнула ей.

— Я присмотрю за Карло.

Ливия подчинилась, вышла в коридор за своим пальто и шерстяной шапочкой. Франсуа открыл дверь, выходящую в сад. Когда они спускались по ступенькам, он взял ее за руку.

— Я долго размышлял, что могло бы доставить тебе удовольствие, — мягко произнес он. — Подумал о каком-нибудь украшении, но ты не носишь даже сережки, которые я подарил тебе в честь рождения Карло. Я знаю, ты бережешь их для выхода, — с улыбкой добавил он. — Но это не так часто случается, увы. Работа требует моего постоянного присутствия. Потом я понял, что ты пришла тогда в мастерскую, потому что кое-что искала, и я вспомнил нашу встречу в Мурано.

Он выдержал паузу и повернулся к ней.

— Ты — девочка огня, Ливия, и тебе не хватает твоей среды. Да и как могло быть по-другому? К сожалению, ты не можешь работать с нами. Не в наших традициях пускать женщин в мастерские.

Они пересекали лужайку, и свежевыпавший снег скрипел под их ногами. Ливия шла с опущенной головой. Франсуа сжимал ее пальцы, и она не осмеливалась освободить руку. Его слова окончательно задушили слабую надежду, которая еще у нее оставалась. Она разозлилась на подступившие к глазам слезы, ведь она ни о чем его не просила.

— И тогда я подумал об этом…

Они пришли к каменному домику, который Ливия считала заброшенным.

— Мой дед обустроил его, когда прусские солдаты оккупировали Мец в 1870 году. По Франкфуртскому договору департаменты Верхний и Нижний Рейн и Мозель отошли Бисмарку, и большинство предприятий и мецских ремесленников предпочли уехать в Нанси и вглубь Франции. Как ты знаешь, это способствовало расцвету мастерства, творческому подъему, и об этом стало известно во всем мире. Мой дед был одним из немногих, кто решил остаться здесь. В семье никогда не могли понять, почему он поступил именно так. Таможенные сборы на границе между Германией и Францией были непомерно высокими. Для предприятия было бы выгоднее переехать и стать французским, но это был упрямый человек, который хотел прожить жизнь и умереть в родном доме. Он решил обратить внимание на немецкий и американский рынки. Были очень сложные моменты, когда мастерские работали на малых оборотах. Думаю, что даже пришлось закрыться на год или два. И тогда, чтобы продолжать спокойно работать, он оборудовал это место.

Франсуа достал из кармана тяжелый ключ, повертел его в руках.

— Мне кажется, вы немного похожи, он и ты. Если лишить вас огня и света, вы начинаете чахнуть.

От холода его щеки раскраснелись, а глаза стали очень светлыми, бледно-голубыми, почти прозрачными, напоминая цвет неба в этот подходящий к концу зимний день.

— Это тебе. Разумеется, ты не сможешь работать здесь, как в Мурано, но я подумал, что быть может… Витражи… Если тебе это, конечно, нравится, — пробормотал он, протягивая ей ключ.

Ливия стояла не шелохнувшись. Она смотрела то на ключ, то на лицо Франсуа.

— Ты не хочешь войти?

Ей пришлось прочистить горло. Когда она заговорила, ей было стыдно за свой хриплый голос.

— Очень хочу…

Ключ легко повернулся в замочной скважине. Она вошла в узкую комнату с высоким потолком. Одна стена была снесена, на ее месте красовался витраж, сквозь который проникал вечерний свет.

— Он смотрится не идеально, поскольку выходит не на север, — словно извиняясь, сказал Франсуа, — но так здесь больше света.

В комнате стояло три высоких стола, а также приспособление для показа образцов, в углу примостилась печь. Возле застекленного проема стоял станок, служивший для раскрашивания витражей. С правой стороны на вешалке висел белый халат.

— Это халат моего деда. Инструменты тоже его, — уточнил Франсуа, касаясь рукой ножниц и пинцетов. — Витраж, который ты видела в столовой, был создан здесь. Вот. Это, конечно, не бог весть что, — сказал он в заключение, засовывая руки в карманы. — Ничего общего с мастерскими Гранди, но все же…

— Здесь чудесно, — произнесла Ливия, медленно поворачиваясь вокруг. — Никогда не думала, что этот маленький домик на самом деле мастерская. Я даже ни разу сюда не приходила.

Она обошла комнату, голова ее слегка кружилась. Она не могла поверить, что Франсуа смог расшифровать ее невысказанную мольбу. Наверное, она должна теперь чувствовать себя взволнованной и счастливой. Тогда отчего такая нерешительность? Она дрожала от нетерпения, ей хотелось скорее приступить к работе, чтобы открыть для себя другую технику работы со стеклом, но этот подарок имел некую подоплеку, и Ливия не могла отделаться от неприятного ощущения, что Франсуа пытался таким способом ее купить.

Ей тут же стало стыдно за такие мысли. Ее муж всегда был с ней на редкость любезен и достал бы ей луну с неба, если бы мог. Она подошла к нему и коснулась рукой его щеки. Как обычно, когда она дотрагивалась до него, он на мгновение прикрыл глаза, чтобы лучше ощутить прикосновение ее кожи к своей.

— Я очень благодарна тебе за этот подарок. Для меня будет честью научиться работать с витражным стеклом, и я надеюсь быть достойной твоего дедушки.

Франсуа кивнул, испытывая огромное облегчение. Он боялся ее обидеть своим отказом принять на работу в мастерскую, но Элиза была права, заметив, что никто бы этого не понял. Ливия была не просто женщиной, она была супругой хозяина. Рабочие вряд ли одобрили бы такое кумовство.