Увидев двоих мужчин в военной форме, он инстинктивно отвернулся, словно был в чем-то виноват, и тут же на себя разозлился. У него возникла такая реакция на любую униформу, когда он встречал солдат оккупационных войск в Баварии.

Сойдя с поезда, Андреас сел за столик в кафе напротив вокзала. Он заказал пиво и узнал у хозяина дорогу, набросав план на бумаге. Затем он быстро встал и ушел, желая поскорее с этим покончить. У него не было намерения задерживаться в этом городе, где он бывал до войны, когда работал гравером на заводе по производству хрусталя неподалеку от Нанси. Он хорошо помнил эти форты, казармы и укрытия. Мец, знаменосец линии Мажино[51], призванной защитить Францию от немецкого нашествия. Цитадель торжественных построений и парадов, расцвеченная фуражками, вышитыми золотой нитью, и знаменами, хлопающими на ветру, со встречающимися на каждом шагу монашками в заостренных капорах. Город со своими строгими порядками, открытый и спокойный, с чистыми архитектурными линиями и военной суровостью, смягченной неожиданной плавностью вод Мозеля и светлых фасадов домов из жомонского камня, этого ракушечника, морозоустойчивого и придающего городу вид юной девушки.

Он вспомнил жаркие дискуссии со своими мозельскими друзьями той поры, между теми, кто опасался ожесточенных боев в регионе в случае конфликта, и теми, кто был уверен, что их страна останется нетронутой, поскольку Адольф никогда не осмелится на них напасть. В качестве ответа вермахт обогнул восточную часть Франции с неким презрением, а вот 3-я американская армия потерпела неудачу на подступах к укрепленному городу, два с половиной месяца барахтаясь в грязи.

Он шел по улице Серпенуаз, опустив глаза, сгорбившись, словно пытался стать ближе к земле, тяжелой, но размеренной походкой, которую он усовершенствовал с начала своего злоключения на русских равнинах.

Когда он наконец нашел в Баварии Ханну и Вилфред поведал историю их возвращения двум молодым женщинам, ошеломленным и жадно ловящим каждое слово, он даже почувствовал некую гордость. Но, увидев перед собой дверь дома Нажелей, которую, видимо, совсем недавно покрасили, с медальоном и ручками из сияющей меди, он поднял глаза к окну и внезапно ощутил замешательство.

Андреас сунул руку в карман, коснулся пальцами письма, с которым не расставался более трех лет, с того самого июньского вечера. Навсегда запечатленное в памяти, перед глазами снова возникло серьезное лицо Венсана Нажеля и его мрачный взгляд. У обоих были грязные волосы, черные ногти, в кожу въелась зернистая пыль, эта желтая пыль, которая прилипала к деснам и скрипела на зубах, оставляя вкус земли, пепла и гнева.

Во время их первой встречи в учебном лагере молодой молчаливый француз показался ему отстраненным, но Андреас и не ожидал большего от этих призывников из Эльзаса и Лотарингии, которыми штаб разбавлял подразделения вермахта, следя за тем, чтобы их количество не превышало пятнадцати процентов личного состава.

Их недолюбливали, этих «Halbsoldaten»[52], и не доверяли им. Над ними насмехались, их оскорбляли. Ведь сам гауляйтер[53] Бюркель[54] в 1941 году бросил следующую фразу, говоря о мобилизации лотарингцев: «В тот день, когда вы нам понадобитесь, мы проиграем войну».

«Как в воду глядел, правда?» — Венсан усмехнулся, выплевывая косточки арбуза, который они нашли в огороде. «Напрасно они нас сюда загнали», — добавил он злорадно, вспомнив необдуманные слова марионетки Гитлера.

Перед лицом смерти даже самые закоренелые одиночки ищут сближения со своими товарищами по несчастью. Вот судет и лотарингец и потянулись друг к другу. Как только они узнали, что принадлежат к одной среде, сразу перешли на «ты», к большому удивлению других офицеров, и в те редкие минуты, когда оставались вдвоем, в нарушение устава обменивались фразами на французском, который Андреас изучал в школе, что было рискованно.

«Наш принцип — следовать архитектуре, — объяснял Венсан, рассказывая о мастерской, основанной в 1840 году его прадедом. — Ты можешь увидеть наши витражи во многих церквях от Нанси до Буржа, от Лилля до Перигё, а еще мы экспортируем их в Канаду и в Южную Америку. Ты знаешь, что во Франции самое большое количество витражей в мире?» В результате бесед Андреас понял, что Венсан искал у него поддержку, как у старшего товарища, уже повоевавшего на русском фронте. К тому же, благодаря своим воспоминаниям о поездках в Лотарингию и Париж, Андреас вызывал у него доверие. Со своей стороны, он был удивлен, обретя в общении с этим двадцатичетырехлетним парнем нечто вроде успокоения. Сдержанный, но стойкий Нажель имел острый ум, а его трезвый, лишенный иллюзий взгляд на жизнь напоминал Андреасу свой собственный.

«Ну вот, я на месте, дружище», — мысленно произнес он, сделав последнюю затяжку и раздавив сигарету каблуком.

Когда он сказал Ханне, что собирается отвезти письмо Венсана в Мозель, сестра воспротивилась, на время вынырнув из апатии, в которую погрузилась после смерти матери. Зачем так утруждаться, когда у них были дела намного важнее? «Что может быть важнее, чем сдержать обещание?» — усмехнулся он. Она всплеснула руками, что было признаком сильного раздражения, несвойственного ей раньше. «Мы боремся каждый день, пытаясь выжить, а ты отправляешься в путешествие! Ты выбрал не лучший момент, Андреас. Это абсолютно бессмысленно». Однако для него как раз эта «бессмыслица» стала жизненно необходимой.

С тех пор как он вернулся, его постоянно поражало непонимание, разделявшее мужчин, пришедших с войны, и женщин, которые перенесли лишения и бесчинства. Немцы пережили полный и окончательный разгром, так что впору было сойти с ума. Их страну делили на части, отдавали целые территории другим народам. Изгнанные из своих родных мест, пятнадцать миллионов из них остались ни с чем. Они были самыми побежденными из побежденных, поскольку разоблачение злодеяний, совершенных в лагерях смерти, напрочь лишало их человеческого достоинства. Трибуналу в Нюрнберге потребовалось десять лет для судебных разбирательств и вынесения приговоров. Задача почти невыполнимая, и виновные, на установление личности которых не было ни времени, ни средств, исчезали в результате коллективных приговоров, словно становясь зловещим эхом миллионов безымянных жертв.

Доставив письмо Венсана его семье, он, возможно, хотел отдать последнюю дань этой дружбе, зародившейся между двумя мужчинами в серо-зеленой униформе, один из которых никогда не расставался со своим французским паспортом, обрывком трехцветной ткани, лотарингским крестом и смятой купюрой банка Франции, а другой хранил в своем бумажнике измятое изображение императора Франца Иосифа, потому что предпочел бы быть немцем в эпоху правления Габсбургов, чем под сапогом австрийского капрала Адольфа Гитлера.

Порыв ветра ворвался на улицу, сметая мусор, валявшийся на шоссе. Разорванные облака бежали по небу, снова открывая кусочки синевы. Иногда проблескивали лучи солнца, отражаясь в стеклах домов и на кромках водостоков.

Андреаса охватило оцепенение, граничащее с глубокой усталостью. Машинальными движениями он сжимал и разжимал кулаки, чтобы разогнать кровь в руках. Ему не хотелось встречаться с этими чужими людьми, которые потребуют объяснений, с жадностью цепляясь за малейшую надежду. «В любом случае, тот, кто не побывал в этом аду, вряд ли сможет что-либо понять», — помрачнев, подумал он. Между страстным желанием семей узнать, что стало с их близкими, и невозможностью выживших подобрать нужные слова, пролегла глубокая пропасть.

Он решил бросить письмо Венсана в почтовый ящик. Его товарищ не обиделся бы на него за это. По крайней мере, он добрался сюда, хотя устроить эту поездку во Францию было очень сложно, ему пришлось собрать множество документов. Он даже написал на Монфоконский хрустальный завод, чтобы получить от директора письмо, в котором ему назначалась встреча. Его удивила быстрота ответа и тот энтузиазм, с каким Анри Симоне приглашал его к себе, хотя Симоне очень ценил талант Андреаса.

Перед войной, чтобы отметить полученную на международной выставке награду, мужчина с седеющими усами пригласил его вместе с другими мастерами-стеклоделами на ужин в один из лучших ресторанов столицы. Они выпили за успех выставки, целью которой было объединить Красоту и Практичность, добиться безупречности хрусталя, отраженной в простых формах. Эта тенденция стала заметна начиная с 1925 года. Сидя на бархатном диванчике под гранеными зеркалами и хрустальными люстрами, опьяненный молодым шабли[55], пощипывающим язык, Андреас ощутил теплую волну благодарности к своим новым друзьям и всему Парижу, который короновал его, невзирая на юность.

В тот вечер он не мог уснуть. У него было ощущение, что мир принадлежит ему, что его будущее зависит только от него, и будущее это блестяще. Его переполняли чувства, по силе сопоставимые лишь с тем, что он испытывал, занимаясь любовью, но не вначале, когда был еще подростком, охваченным лихорадочным возбуждением, а когда однажды познал в уютной комнате гостиницы Габлонца необыкновенное счастье дарить удовольствие любимой женщине.

Симоне радовался их встрече. Послевоенный период был непрост для предприятия, нуждающегося в рабочей силе и несущего убытки из-за замораживания цен. Необходимо было заново набрать команду, обновить рабочий инструмент, завоевать доверие покупателей. Директор предложил ему поработать у него несколько месяцев. «Мы до сих пор вспоминаем ваш приезд к нам, когда вы поразили всех необыкновенными творческими способностями. Мрачный и трагический период отделяет нас от того времени, что вы провели с нами. Теперь нужно просто перевернуть страницу».

Но Андреас не чувствовал себя так же спокойно. Директор был исключением. А как другие воспримут бывшего солдата опозоренной армии, которая оккупировала регион Нанси, да и остальную территорию Франции? Сколько рабочих, подмастерьев, учеников, резчиков, граверов стали жертвами военного конфликта? Ни одна семья не осталась нетронутой. Смогут ли они понять, что Андреас Вольф не похож на фанатичного немца в каске и сапогах, что он тоже пострадал от того, что не мог управлять своей судьбой в годы войны? Шрамы в душе были еще совсем свежими. Он опасался враждебности, непреходящей ненависти, которую ему придется молча переживать. Вместе с тем пребывание в Монфоконе могло бы оказаться для него полезным.