Злость отвратительно закипает огненной лавой. Нет, уйди, оставь меня, не могу…

Оседая на пол, чувствую теплые руки и так близко дыхание человека, которого ненавижу.

— Я не выдержу… — говорю ему.

— Выдержишь.

— Я не смогу…

— Сможешь.

Я не плачу, я не дрожу, я не бью его в грудь кулаками, не царапаю щеку, не рвусь из объятий металла. Он не просит ударить еще, не требует, не подстрекает, не пытается вытолкать мою боль, не стирает пальцами мои слезы. Это просто кажется так…

— Дыши, глубже дыши. Стало чуть легче?

— Все прекрасно, разве не видишь?

— Вижу, — его влажный палец ползет по моим щекам, или щеки мои были влажными отчего-то. — Все, теперь ничего не заметно.

Поднимаемся, приводим в порядок одежду, осматривая друг друга. Где моя пудреница? Ладно, видели и похуже.

— Все? Готова?

— Да, — киваю, — только у меня есть условия.

— Хочешь их обсудить прямо сейчас?

— Пока не обсудим, я даже с места не сдвинусь.

— Занимательно.

Он приваливается к двери, я не двигаюсь как обещала.

— Первое. Ты никогда больше не вмешиваешься в мою жизнь.

Яр пожимает плечами, мол, что вы мне здесь приписываете?!

— И второе будет? — спрашивает пораженно.

— Даже не сомневайся. Завтра же ты составляешь обещанный список холостых олигархов.

— Не терпится снова замуж?

— Не терпится посмотреть, как ты будешь выкручиваться из той ямы, в которую сам себя и загнал.

— Из какой же? — осматривается.

— Как ты думаешь, — мне нравится его злить, только он вовсе не злится, — что скажут, — по меньшей мере, скажут, — тебе твои приятели-олигархи, когда меркантильные дамочки начнут на них охоту?

Неожиданный хохот Яра сотрясает дверь, и ее пытаются приоткрыть с той стороны для лучшей слышимости.

— Злата, — говорит он, отсмеявшись, — иногда я забываю, насколько ты не искушена в этих вопросах. Да ничего они мне не скажут. Ничего из такого, о чем ты наивно подумала. Возможно, подарят коллекционный коньяк, возможно, новый кий для бильярда. Если дамочки будут этого стоить. Мои приятели-олигархи, как ты их называешь, с удовольствием поиграют с меркантильными дамочками в «рыбалку». Но скажи: где ты видела, чтобы акул ловили на удочку?

Акулы — точное слово, и одна из акул — Яр, небрежно-спокоен, гипнотизирует меня взглядом, зная, что не он — я на крючке.

— Завтра у тебя будет список, — говорит будто делает одолжение.

Не уверена, что теперь он мне нужен. Пусть бы сам сочинял статью, так нет же, подставил и вроде бы так и надо. Это редкий талант, превратить «никакое» настроение в «просто ужас». Поскорей бы избавиться от соавтора — я его к сотрудничеству не приглашала. Но единственное, что могу сделать прямо сейчас — освободиться из замкнутого пространства.

— А что это у вас с лицом, молодой человек? — интересуется бабуля, когда мы выходим. Но косо поглядывает на меня. — Кошек у нас никогда не было, а выглядите вы, будто пытались стащить соседскую, да она не давалась.

— Да уж, — папа радостно потирает руки, любуясь бывшим зятем, и с гордостью выпячивает грудь, подмигивая мне. — Моя школа! С детства еще говорила мне, мол, папа, я не казачка! Я — казак!

— Было такое, — вздыхает мама, обнимая отца.

— Ухтышка! — восхищается Егор, поглаживая свой синяк для сравнения.

Яр и правда выглядит не так эффектно, как до прибытия в город, рубашка не идеально выглажена, лицо в свежих царапинах — но это вам не по курортам заграничным ездить. Это провинциальный городок и народ здесь простой, не жадный на искренние эмоции. Как говорится в одной рекламе: «Любите Родину, мать вашу!»

А хмурится-то как перед зеркалом в прихожей! Но не жалуется и не сдает имя несговорчивой кошки.

Пока выкатываем чемоданы в тесный коридор, бабуля преследует нас с пакетом, полным свежеиспеченных пирожков. Причитает, что зря что ли, встала ни свет ни заря, но мы держимся группкой и отказываемся: до аэропорта часа полтора ехать, лететь всего два часа, есть не хочется, тут бы проснуться… Но точно знаю, что пожалеем, когда прилетим, потому что мы-то собирались в гости надолго и даже холодильник разморозили. Радую и себя и бабулю и беру пирожки, мне же не пешком до самолета идти.

Целую, распушиваю ее новый бантик, все счастливы, все довольны. Но в коридорчике только прелюдия: спускаемся на улицу, постоять на холоде у такси, помолчать, еще раз пообниматься. На это семейное мероприятие поспевает соседка теть Вера и так вздыхает, что почти перекрикивает папу, как бы вскользь и как бы никому угрожающему, что если что, то и приехать не трудно, он бокс не забыл, а правила его и раньше не особо волновали.

— Я понял, — говорит Яр, — но вы меня, надеюсь, тоже услышали.

Отец безбоязно повторяет угрозу, но Яр дважды не реагирует: о чем-то переговаривается с бабулей, пока Егор прощается с дворовыми ребятами. Мне мерещатся заговоры и переглядывания, и немного легчает, когда Яр отходит чтобы поставить в багажник наши чемоданы и по другую сторону от машины наблюдает за нашими проводами.

— О чем шептались? — невзначай оказываюсь возле бабули.

— О тебе, — признается без обиняков. — И всю ночь о тебе говорили.

— А баранки хоть ели за увлекательной беседой или некогда было?

— Знаешь, хватит ерничать, Злата, — совершенно неожиданно получаю выговор. — Я знаю, что случилось, знаю не только с твоей позиции, но с двух сторон. Нет, он не наговаривал на тебя и себя не выгораживал. Наоборот. Так вот, Злата, к чему веду: если уж простить не в силах, не лучше ли наказать того, кто все это с вами сделал, чем друг друга?

Я смотрю на снег, на теть Веру, на унылый подъезд, чтобы не видеть глаз бабули и чтобы не сдаться. Она права, во всем права и так бы, непременно, поступил более сильный человек, а я…

— Я не могу…

Кричу Егору, что пора. Он машет мальчишкам, и бежит ко мне, обнимая с разбега; потом одумывается и обнимает маму, папу, бабушку. Они так радуются, будто я их никогда не обнимала, мамуля даже смахивает слезу.

Жаль, что нельзя растянуть минуту в час. Последний раз обернувшись, ныряю в распахнутую дверь машины и все смотрю, смотрю…

— Не расстраивайся, — слышу голос Яра.

Понятия не имею когда и зачем они поменялись с Егором, но он рядом, и я едва удерживаюсь от того, чтобы не вытолкать его в двери, осуществив навязчивую мечту. Мне хочется причинить ему боль, хочется отплатить за свою, но я не могу. Да и бабушка… лучше бы она не говорила того, что сказала у машины.


Не лучше ли наказать того, кто все это с вами сделал, чем друг друга?


Лучше, но я так и не знаю, кто это был и за что. Мама Яра, которую завтра увижу? Повариха? Семейный врач? Или кто-нибудь, кого я не знаю? О ком даже не слышала?

Я понятия не имею, как подступиться к разгадке, а Яру плевать.

Не то, чтобы мне нужна его помощь и не то чтобы я думала, что для него это важно, просто… надеялась. Надеялась, что он захочет как минимум потешить свое эго. А, впрочем, зачем ему тратить жизнь на поиски неизвестного, если с моим уходом ничего не изменилось? Он не любил меня, ребенка считал чужим, денег дал достаточно, чтобы теперь я выбирала любовников. Это я брожу в прошлом, путаясь у людей под ногами, отвлекая от миллионов, эффектных брюнеток, считающих, что он должен на них жениться хотя бы за перенесенные пытки силиконом.

Пусть целует надутые губы, пусть мнет искусственную грудь, пусть куклы рожают ему детей…

А я своими глазами увижу, как он мучается в тесной двухкомнатной квартире после своих хоромов, как мерзнет даже на застекленном балконе. Не моя вина, что сейчас не лето. Одна комната занята Егором, в зале сплю я, так что только балкон или кухня. Но кухню я не отдам.

Представляю себе эту картину: толстосум, свернувшийся эмбрионом на моем балконе! Сенсация, да? Может, позволить увидеть это кому-то, кроме себя?..

Зажмуриваюсь довольно и тут же слышу ласковый голос Яра. Ласковый, в противовес моей злости:

— Поспи.

Из духа противоречия открываю глаза как раз в тот момент, и вижу, как он проводит ладонью по своему бедру. Это… что… он… Надеюсь, он не думает, что я лягу ему на ногу?!

— Надеюсь, ты не думаешь, что я позволю помять свои отглаженные брюки? — поражается Яр, заметив мой пристальный взгляд.

Он проводит рукой по черным брюкам от английского портного, снимает невидимую соринку, и отворачивается к окну. А я все еще смотрю на его бедро. Конечно же, это просто дань таланту портного.

— Откинь голову назад, здесь довольно мягкие сиденья. Ехать почти два часа, а ты ведь любишь поспать подольше до первой чашки чая.

Перед глазами мелькает комната с белым ковролином, огромная кровать с красными простыням, и одуряющий запах жасминового чая. А рядом, на тарелочке…

— Не спится? — Яр достает термос, наливает в мою старую глиняную чашку зеленый чай и почти делает глоток, но заметив мой ошарашенный взгляд, спрашивает: — Хочешь? Или поспишь?

Он снова проводит рукой по своему бедру, только медленней, гораздо медленней, чем в прошлый раз и сколько ни присматриваюсь, я не вижу и намека на соринку.

— Как знаешь, — говорит Яр и налив чая в картонный стаканчик Егору, нагло пьет из моей кружки. Но как будто этого мало, достает из пакета сырок в шоколаде, разворачивает и беспардонно ест у меня на глазах. Егор от сырка отказывается. Меня никто не спросил. В расход идут бабулины пирожки, и за тремя мужчинами, — водитель даже из вежливости не отказался, — я едва успеваю отвоевать один для себя, вкусный, с мясом, как я люблю, но всухомятку немного саднит горло.