— Хотя бы ради Егора, Злата, не ради меня…

Говорящая…

Пока я раздумываю над странной фразой, Яр приседает у моей кровати и достает забытый коньячок и подсохший лимончик на тарелочке.

— Отдай.

— Уверена?

— Дай сюда.

— Злата…

— Это не мое!

— Но ты так рьяно это оберегаешь…

— Да! Я пью! По ночам! Доволен?!

Яр скрещивает на груди руки, склоняет задумчиво голову.

— Доволен, — говорит, — теперь я уверен, что это не твое.

Довел меня до точки кипения и теперь он доволен. Ужасный человек. Невыносимый. Неуютный. Как я могла считать его добрым и ласковым? У него же на лбу написано — «Осторожно, голодный хищник!». Представляю, сколько таких же овец, как я, подпортили из-за него свои шкурки.

— Ненавижу, — шиплю в лицо, и хлопаю дверью, относя папину радость на кухню. А вслед мне слышится такое же, едва различимое, как моя ненависть:

— Да. И нет.

И что это значит?

Если он думает, что мне нечем заняться только как ребусы его словесные разгадывать, так ошибается. Это его «да и нет» — это что? Согласен, что я его ненавижу, но сам относится ко мне лучше? Или не верит, что я говорила всерьез?

Удивительное самомнение.

Он отравил мне поездку, из-за него я мчусь сломя голову в играющий судьбами мегаполис, не проведя с родными даже недели. По-моему, ненависть — самое логичное чувство.

Да?

Или нет?

Отец припрятывает коньяк до следующего приезда подходящего зятя. Мама пытается реанимировать лимон, но осознав, что дело бесполезное, а продукт жалко, уговаривает папу на вечернюю чашку чая. Бабуля запасается котлетами, двумя порциями картошки в горшочках и уходит с моим бывшим. Я держу открытой дверь, пока они садятся в лифт, потому что в подъезде опять кто-то выкрутили лампочки.

В окошко провожаю две удаляющиеся фигуры. Идут под руку, что ли? Городу явно не помешал бы хоть один фонарь вне центра, а то не люди на улице, а одни суетливые тени. Экономят себе в карман, а потом умильно рассказывают, что у нас высокая преступность.

Едва не вывернув шею, все-таки замечаю, что у соседнего подъезда Яр оборачивается. Не то чтобы мне есть до него дело, просто загадала: если обернется, то…

А впрочем, все это детство и все не важно.

Да, прекрасная мантра: не важно… пустое… мне все равно…

Только устаешь от нее быстро, словно ты-фрукт, а мантра — соковыжималка. Для морального отдыха нет ничего лучше однотипных сериалов или передач о звездах — не запоминаются, не откладываются в подсознании, не давят на мозг. Так, картинки мелькают. Говорящие куклы.

Мы семейно усаживаемся в зале перед телевизором, хотя они стоят в каждой комнате. Время от времени разбавляем молчание комментариями. Егор в кресле корпит с ноутбуком, убеждает, что делает домашнее задание, но с чего бы такая улыбочка? А, ладно, завтра наша вольная жизнь заканчивается, завтра мы оба под микроскопом его мамы и брата.

И почему я не выбрала пятикомнатную квартиру, в которой есть минимальный шанс затеряться? Если продержимся без убийства хотя бы два дня, то…

Нет, это тоже неважно. И невозможно. И зря.

— Ты могла бы как эти звезды, — говорит отец, насмотревшись о светской жизни, — а мы бы с матерью тобой любовались. Гордились, что у нас такая дочь получилась.

— Любуйтесь сейчас, — отбиваюсь, — пока я рядом и не накрашена.

Егор хихикает и у меня все больший соблазн заглянуть в его ноутбук. Мама по-доброму улыбается, прильнув к папиному плечу. Отец не сдается.

— А вот серьезно, — рассуждает на полном серьезе, — ты же сейчас с ними на одной ступени. Ты тоже можешь ходить на все эти презентации, открытия выставок, делать умное лицо и крутиться перед камерами. Разве нет? Ты ничем их не хуже.

— Давай я куплю тебе видеокамеру и дам эксклюзивное интервью, если ты хочешь любоваться на меня с телевизора. Еще и накрашусь, чтобы больше повода для гордости. Хочешь? А могу уговорить дать интервью Егора. Представляешь? Наследник династии Самарских! И денег у него, наверняка, побольше, чем у меня.

Егор хмыкает, но не ведется на провокацию, отец упрямствует в слепой любви к дочери, и тогда мне приходится сдать карты.

— Пап, я понимаю, что для тебя и мамы я самая лучшая в мире и все такое. Но куда мне до светских тусовок? Я была один раз с Яром на выставке — ничегошеньки там не понимаю; ходила, хлопала глазами от страха, что что-нибудь спросят, и я его опозорю. Так то был шанс опозорить мужа, а сейчас-то себя. Насчет того, что я не хуже звезд… Ты знаешь… я думаю, что по меньшей мере, не лучше. Они чего-то добились, они сделали себе имя, — неважно какими путями, — а кто я? Ну, есть у меня деньги, но разве я сама их заработала? Нет. Сама я кто? Начинающий журналист? Думается, моя карьера закончится после первой статьи. Начинающий копирайтер? Так я постоянно ищу отмазки, чтобы не браться за очередное задание на сайте: некогда, не мое, не успею, не выйдет…

— Ты — сказочница! — отвлекается от ноутбука Егор.

— Да, — пытаюсь не передать горечи, — когда-то давно я правда верила в сказки.

— А сейчас? — осторожно спрашивает мама.

А сейчас я и в жизнь не верю. Но вслух, конечно, этого не говорю, вру, что устала, хочу спать, сворачиваю беседу и пытаюсь разлучить свое чудо с ноутбуком.

— А купаться? — возмущенно напоминает он, и пока я иду ставить воду, пока вода закипает, получает отсрочку. Видимо, недостаточную чтобы завершить уровень игры, ибо по-джентльменски настаивает, чтобы я посетила ванную первой.

Такое купание не в удовольствие, а необходимость и я справляюсь быстро, а мальчишка с кислой рожицей уходит к тазику с цветочками и пахучему гелю для душа.

— Вот интересно, — бурчит недовольно, — зачем гель для душа, если душа у вас нет!

— Ты прав, — соглашаюсь и меняю гель на кусок хозяйственного мыла. — Так лучше?

— Тьфу, — понюхав, отплевывается, — что это за вонючка?!

Вырвав у меня из рук флакончик с запахом пачули и абрикоса, выпроваживает и поспешно закрывает дверь, ворча, что это ж надо придумать террористическое испытание, что от такого мыла и крысы подохнут, уж лучше пахнуть цветочками, хоть и тоже противно…

На выходе я встречаю его с тюбиком мази. Всю аптечку перелопатили, пока нашли подходящую мазь. Аптечка — это три пакета, о которых все в семье знают, и два припрятанных от фашистов, наверное.

— Да ну, она вонючая! — вместо благодарности упирается мальчишка и пытается выбить мазь у меня из рук. — Не хочу такую под глаз!

— Иди сюда, чемпион, — маню пальчиком, — а то завтра мама тебя не узнает.

— А можно подумать, за ночь все пройдет, — бережно гладит свой фингал, отскакивая в сторону. — Нет же? А так я буду с синяком и еще и дурно пахнуть! Мама точно подумает, что я у вас бесхозный! Нет, не хочу этим мазаться!

— Как хочешь, — смиряюсь, хотя родители неодобрительно хмурятся.

Плохо меня знают, что ли?

Мальчик довольный усыпает, и тогда я крадусь к нему с тюбиком, на ощупь все-таки щедро мажу под глазом. С чувством выполненного долга сладко засыпаю.

Не знаю, что меня разбудило. Шаги? Шорох? А после подозрительная тишина? Бросаю взгляд на расстеленное кресло — так и есть, пусто. Тапочки не пытаюсь найти — в такой темноте безнадежно. Иду скорее по ощущениям, хотя и некий больничный запах притягивает. Нашла. На кухне, забравшись на стул и уткнувшись в окно, сидит Егор и так громко, вздыхает, что хочется повиниться. Эх, я стала не просто бесчувственной — черствой… Наверное, учуял запах мази и от этого проснулся.

Останавливаюсь за его спиной, чтобы не напугать, тихо спрашиваю, почему не спится, а в ответ слышу такое, что у самой мурашки по коже:

— Домовые замучили.

Оглядываюсь — никого. Фуух… Но свет не зажигаю, чтобы остальных не будить, ближе к Егорке подтягиваюсь, тоже утыкаюсь в окно. Темень улицы чуть разбавляет снег, пока еще белый, машинами не объезженный.

— Скину одеяло на пол, — жалуется Егорка шепотом, — потом просыпаюсь от духоты, а оно опять на мне! Перевернусь на бок, а меня кто-то махнатой рукой по лицу гладит! А темно так, что не разглядеть ничего! Жуть!

— Сильно испугался? — Глажу его по спине, успокаивая.

— Ты что? — сверкает возмущенно глазами. — Да я специально нашел где потемней и пришел сюда! Там-то темно, но ты рядом, и сколько я потом ни ждал, домовой не вышел. А здесь, пока я один, думал, может, покажется?

— Давно ждешь?

— Да больше часа точно! Спать, что ли, он ушел?

Я поддакиваю, чтобы уговорить Егора вернуться в комнату. Идет неохотно, укладывается еще неохотней, но засыпает быстро. Наверное, дольше простоял у окна, чем час, и подмерз маленько — вон как завернулся в одеяло. А тайна с домовым раскрывается утром, когда проснувшись с рассветом, я застаю папу, складывающего в аптечные пакеты тюбики с мазями от синяков и ссадин. И вообще-то… его руки можно назвать махнатыми, хоть он и мой папа. Через минуту раскрывается тайна самоползущегося одеяла.

— Так спит неспокойно твой мальчик, — сетует мама, выходя из ванной, — на пол одеяло сбросил и мерзнет! Я два раза вставала и два раза одеяло на полу!

Но Егору я, конечно, ничего не сказала — пусть пока еще есть возможность, чуть-чуть поиграет в сказки: их очень мало в нашей реальности. Но бывают. И не всегда закачиваются свадьбами, а иногда только с них и начинаются. Могла ли я, к примеру, подумать, что выйду замуж за миллионера, разведусь, а потом буду еще статьи о нем писать, как о великом герое?

Все-таки хорошо, что редактор меня «зарубит» после первой статьи… Кстати, надо набраться храбрости и заглянуть на почту — вдруг я уже свободна и от работодателя и от агента? Расстроится мальчик, но мы с ним другое общее хобби найдем.