— Куда?! — я практически выла, и в пустом парке в потемках этот звук пугал и меня саму и летучих мышей. — Куда ты его притащишь? Ну довезем мы этого алкоголика до своего подъезда, а потом что? Бросим? Так ему тут, под деревьями и в тишине, теплее и безопасней, он потому здесь и прилег.

Я, конечно, сильно сомневалась, что выбор лежанки был сознательным, но мне как-то не улыбалось спасать тех, кто мирно посапывает, когда я сама спать хочу. Нет, с мальчишкой нужно что-то делать, как-то направить его в правильное русло, а то добрался до добрых дел — теперь беды не оберемся. Или подхватит что-то заразное, или нашу квартиру в приют превратит, или совратит бабулю своими идеями и она пожертвует жилплощадью, а сама к родителям переберется.

Я бабушку очень люблю и уважаю, папа вообще ее сын, но во всем нужно знать меру, а она просто без ума от новоиспеченного внука. А если он, — еще хуже, — подхватит не болячки, а привычки спасаемых?

— Горе ты мое луковое, — говорю ему, чуть придя в себя на диване.

— Цыбулькино, — поправляет он с широченной улыбкой. — Ты больше не сердишься?

— Ты еще не видел, как я сержусь, — угрожаю, но эффект совершенно потрясающий. Мальчишка вмиг оказывается рядом, на ковре, и заглядывает лисенком в глаза.

— Хочу увидеть! — просит воодушевленно.

— Так что у вас случилось? — заходит в зал мама, посчитав, что выделила достаточно времени для внутренних разборок.

— Кайся, — указываю Егору, а тот так расползается в улыбке, что губы никак не соберет. Я рычу, громко, страшно, а он покатывается со смеху. Приходится мне под переливчатые звуки колокольчика рассказывать о прогулке, обещавшей быть тихой.

— То-то я думаю, где вы так долго, — говорит мама, и ни упрека в сторону Егорки, что благодаря ему нас водило по лесу (ну почти) ночью (ну почти). — Спать вы собираетесь или нам с папой, как Егору, здесь, на коврике прилечь?

Намек понимаем и уходим. Мне определили место на кровати, мальчику на узком кресле, которое он рассматривает с большим подозрением.

— И не таких выдерживало, ложись, — говорю я и вообще кто-то сегодня провинился. Иду проверить мужчин — стоят, один курит — второй дымом дышит. Папу спасать от сигарет поздно, они для него зло любимое, но у легких Макара еще есть шанс выбраться из города здоровыми.

— Пап, ты так и не перешел на те, что с фильтром? — машу над собой рукой, но дыма столько, будто на балконе жарят протухшие шашлыки. При моем появлении мужчины замолкают, и нет сомнений, о ком говорили.

— Не заскучали?

Машут головами. Ну еще бы, а кто-то осуждает нашу соседку за сплетни.

— Ты спать идешь? — спрашиваю Макара.

Папа деликатно откашливается, и я осознав двусмысленность вопроса, добавляю:

— Мы с Егором уже ложимся.

— Да ладно заливать, — отмахивается папа, — вы просто хотите скорее нас уложить, а сами с матерью за разговорами рассвет встретить. Какая вам разница, где встретим его мы, при условии, что не будем подслушивать?

Вообще-то да, мы с мамой обычно откровенничаем один на один, но папа с возрастом становится как и бабуля — предателем, а раньше я бы с ним в разведку, не раздумывая, а сейчас сильно сомневаюсь. Хотя бы потому, что наше укрытие противник незамедлительно обнаружит по сигаретному дыму.

— Спокойной ночи, — ворчу с намеком.

— Спасибо, — благодарит папа, мало того, что в ответ не пожелав добрых снов, так еще и намек не приняв к сведению.

Ну не растаскивать же двух здоровенных мужиков? У меня столько силы нет! Я иду на хитрость и забираю с балкона коньячок и лимончик, в отличие от мамы я прятать умею. У меня под кроватью — надежно. Поцеловав маму, иду в комнату, где на диване сидит Егор в одежде и прежней позе мыслителя.

— А мыться как мне? — разводит возмущенно руками. — Воды-то нет, а грязным я не лягу!

— Я очень рада, — говорю, уперев для солидности руки в бока, — что ты такой чистюля и осознаешь, что там, где мы прохаживались перед сном, было антисанитарийно.

Иду ставить чайник на кухню, а там уже парует кастрюля с водой. Целую маму и подготавливаю тазик для водных процедур мальчику.

— Иди, — кричу ему, — а то остынет.

Он с громким топотом несется на зов, но в дверях останавливается, как упрямый мул, и морщится.

— В цветочек?! — спрашивает с такой претензией, словно это я тазики по ночам раскрашиваю.

Я подаю ему розовое полотенце, показываю, где стоит гель для душа, и слышу вдогонку:

— Фуу, я буду пахнуть, как девчонка!

— Зато ты будешь чистым, — усмехаюсь и закрываю дверь в комнату, чтобы не слышать возмущенного пыхтения. Пока он моется, сажусь за свой ноутбук — надо как-то состряпать редактору письмо с извинениями, сказать, что нет эксклюзивного интервью, нет статьи — в общем, не справилась. Но только и делаю, что пишу и стираю. За этим занятием меня и застает пахнущий пачули и абрикосом Егор. Подходит со спины, читает.

— Так дело не пойдет, — садится по-турецки на разложенное кресло со своим ноутбуком, что-то высматривает и продолжает поучать: — Нельзя отказываться, не попробовав. Ты напиши, а если редактору не понравится, он сам от тебя откажется.

Не улыбается мне прослушивать в который раз диктофон, на котором нет ничего для статьи подходящего, и я настойчиво сочиняю извинения и все такое.

— Ага, — говорит Егор, — я молодец, кто бы сомневался! Смотри, что мы сделаем: если не хочешь писать то, что сказал тебе мой брат в конференц-зале, напиши совершенно другое, но о нем же. Так ты и задание выполнишь, и кое-что новенькое сама о нем узнаешь.

— Интересно что? — оборачиваюсь.

— А что ты знаешь о его детстве? — усмехается довольный, что заинтересовал. — Никто не знает, так что будет эксклюзив. Давай, я буду рассказывать, а ты слушай и пиши, потом оформишь как надо. А у меня в ноутбуке и фотографии есть.

— Ты что, заранее подготовился?

— Я же говорил, что взял с собой все, что нужно, — удивляется моему удивлению. — Готова?

— Да ночь вообще-то, — не хочется мне слушать о детстве бывшего. Жутко любопытно, но… боюсь узнать что-то, что расположит меня к нему. Боюсь, что будут моменты, которые меня разжалобят, что ли.

— А ты — сова, — возражает мальчишка, — ты вон и не зеваешь даже. Так вот, родился он…

Начало расслабляет — ничего жалостливого, все как у всех. Родился, рос, учился, хотя и не в обычной школе, но для положения его родителей это нормально. Его отец был дипломатом, мать работала в Конституционном Суде, тоже не на последней должности. А вот потом, когда мы перешли к взрослому Яру… Меня, действительно, поражает, как много мальчик знает о своем брате, и как спокойно говорит о его женах, об их отношениях. Нет, без интимных подробностей, — не хватало, — но в каждом слове проскальзывает легкое разочарование. Я начинаю понимать, что каждый новый брак Яра был надеждой и для мальчика, буквально вижу, осязаю, как он ждал, что что-нибудь изменится и для него, что его полюбят или хотя бы просто заметят. Но первая жена была помешана на сексе и мужчинах, вторая — на себе, а третья, — то есть я, — ушла, потому что…

— Не надо, — прошу мальчика, и он кивает, переключаясь на другое. Рассказывает, чем вообще занимается Яр, какой у него бизнес, тему друзей проскакивает, пожимая плечами.

— Да нет их, — поясняет, когда спрашиваю.

— Как нет? А Стас?

— Он — прихвостень.

— И больше никого?

— Еще такие же. Их много, Злата, очень много. Яр — как акула, возле которой вертятся мальки. Пока в движении — под ним, а захлебнется — так и растащат по кусочку.

Я быстренько строчу черновик: пока не знаю, что в нем пригодится, но все же. Мальчик медленно рассказывает дальше и чем больше он говорит, тем больше я втягиваюсь. Строчу по клавишам, как из пулемета, и пытаюсь уловить одну мысль.

А, вот… прерываюсь… вспомнила!

— Слушай, — говорю, — ты сказал, что каждой жене Яр платил большие отступные.

— Ну да, — поддакивает, — не столько как тебе, конечно, но приличные.

— Но разве их платил он? Не твои родители?

Мальчишка хлопает глазами и ухает, как филин.

— Ух! Ну ты придумала! С какой стати моя мама будет платить тем, от кого хотела бы избавиться?

— Как раз поэтому.

— Ну да, конечно, и где логика? Без денег человек слабее, зависимей, зачем делать своего противника сильнее? Она не для того подначивала папу сделать капитал, чтобы им разбрасываться.

И вот теперь вопрос: как принимать слова Макара? Он говорил, что отступные платила бывшая свекровь. То ли не знал — в конце концов, он был простым водителем в их доме, то ли солгал, то ли перепутал? Или Егор не знает всей обстановки? Сомнительно: внимательный и умный мальчик, его родители ему не посторонние люди, повадки изучил. Второй вопрос: кому мне верить? И номер три, последний, самый главный: а мне какое дело? Ну заплатили девушкам, те не в обиде, я на финансовую сторону развода тоже не обижаюсь. Проехали. Пишу, пока пишу, как говорит Егор, а когда буду править, может вообще это вычеркну.

— И вот еще, — я снова вспоминаю, — а как на счет той девушки, на рисунках?

— А что с ней?

— Ну вот действительно, что с ней? Ты о ней ни слова.

— Так он же не был на ней женат! — Заметив интерес, Егор меняет местами ноги, чтобы поудобней, упирается подбородком в локоть и смотрит какое-то время задумчиво. — А, ладно, — говорит, — если и скажу, нет здесь ничего такого. Та девушка…

— Наталья, — подсказываю и заодно проверяю: узнал ли он тогда мою соседку по палате.

— Наталья, — соглашается с улыбкой, — она ведь как мечта была, просто как призрак. Увидел, девушка понравилась, пытался даже найти, она казалась ему не такой как все. Но девушка то ухажеров меняла, то беременела, то вообще исчезла из города. Она, конечно, ничего, но думаю, если бы они все-таки познакомились, ничего бы у них не вышло.