— Что тебя беспокоит? — спросила я напрямик.

Мы оба так устали в последние дни, что не тратили время на формальности.

Муж спрятал наигранную улыбку и повернулся к камину. Был конец весны, и топить давно перестали. Он помолчал, снова вздохнул и наконец ответил:

— Франциск. И Мария…

Я не задавала мужу вопросов о первой ночи молодоженов: слишком боялась. Мой старший сын чудесным образом пережил брачную церемонию, но я и не надеялась, что он переживет сам брак.

— Ты знаешь, меня пригласили в свидетели, — напомнил Генрих. — Если бы это был другой мальчик, здоровый нормальный парень, то, возможно, проблем бы не возникло. Но речь идет о нашем Франциске… Это было ужасно.

Муж говорил тихим монотонным голосом, тупо глядя в черный пустой очаг, куда горничная поставил большую хрустальную вазу с белыми лилиями в честь молодоженов.

— Я объяснил ему… насчет брачной ночи. Думал, что он все понял. Когда я пришел, они с Марией находились под одеялом. И Франциск просто лежал. Я стал шептать ему, что следует делать, но он лишь отмахнулся и сослался на усталость. Мне стало так стыдно. Я взял его за плечо и напомнил на ушко, что жду не только я. Кардинал тоже ждет, он должен доложить Папе. Франциск расстроился и потерял сознание. Я вынужден был вызвать врача. Тот посоветовал спокойно отдыхать до утра.

— Бедный Генрих, — покачала я головой. — Бедный Франциск! Нельзя ли что-нибудь сделать?

— На следующее утро Франциск заявил, что не здоров, — уныло продолжал муж. — Но надо было принимать участие в торжествах. Мария не могла на них появиться без мужа. Я выслушал множество шуток о первой брачной ночи молодоженов. Но как я мог открыть кому-нибудь правду?

Я ласково положила ладонь на руку Генри.

— Что-нибудь еще?..

— Случилось ли еще что-нибудь? — уточнил он. — Да, случилось, на вторую ночь. Франциск сделал попытку, но ему не хватило решимости закончить то, что он начал. Он был напуган, бедный мальчик, плохо себя чувствовал, и я оставил его плачущим на руках Марии. Потом я всем соврал — соврал кардиналу, который заглянул после меня и застал их в объятиях друг друга. Я поклянусь перед всяким, что у сына все получилось. Только боюсь, как бы Мария не проболталась Диане. Если Диана узнает…

— Ох, Генрих, как это все для тебя ужасно.

— Да, это ужасно.

Муж наконец повернулся ко мне. Желтая лампа высвечивала серебряные пряди в его волосах и бороде.

— Я уже все Франциску растолковал. Поэтому я и здесь. Он очень любит тебя, Катрин. Ты всегда умела найти к нему подход. Не могла бы ты…

— Я пойду к нему, — решительно прервала я. — Он должен понять, как важно рождение наследника.

Я взяла мужа за руку и улыбнулась.

— В конце концов, я не забыла, как успокаивать нервного молодого человека на супружеской постели. — Я тут же посерьезнела. — Но ты должен разъяснить Гизам ситуацию с наследованием. Они мечтают стать королями. Если они узнают о поведении дофина, сразу поднимут вопрос о наследовании. Гизов нужно поставить на место. Тогда всем будет ясно, что Бурбоны — следующие на троне. Иначе начнутся волнения, возможно, война.

Выражение лица супруга слегка омрачилось.

— Они так важничают. Не могу больше слышать, как Франсуа де Гиз говорит: «Я делаю это только ради Марии».

— Мария должна понимать, как и ее дяди, что в праве на престол Бурбоны имеют перед ними преимущество. Если ты умрешь, если я умру, как Франциск сможет остановить две семьи, идущие убивать друг друга?

Генрих задумчиво кивнул.

— То, что ты говоришь, имеет смысл. Я поразмышляю над этим, Катрин.

Посмотрев на мужа, я увидела нерешительность и подумала, что почти ничего нельзя изменить. Тем не менее я посеяла зерно и надеялась, что время его увлажнит и оно взойдет.

Я поднялась, положила руку на плечо мужа и сказала:

— Не волнуйся. Я побеседую с нашим сыном. У них с Марией будут сыновья, много сыновей, и в этом дворце появятся наши внуки. Это я тебе обещаю.

Генрих мне улыбнулся.

— Конечно, — пробормотал он. — Конечно.

Но когда я заглянула в его глаза, то увидела правду. Наверняка она отражалась и в моих глазах: сыновей не будет.


Мои слова насчет Бурбонов оказались пророческими. Четырнадцатого мая Антуан де Бурбон, первый принц крови, вскочил на своего жеребца и повел за собой в поход четыре тысячи протестантов. Выглянув из окна Лувра, я увидела армию распевавших гимн горожан. Они шагали по мосту с острова Сите. Генрих, как и добрые католики братья де Гиз, страшно разгневался.

Я позвала свою подругу Жанну, жену Антуана, и предположила, что во дворе кто-то был информирован о планах Антуана и не захотел предупредить короля. Жанна, как и я, была королевой и не стала выслушивать моих инсинуаций. Она ответила, что ничего не знала, и с горячностью добавила:

— Уж тебе-то лучше всех известно, что жена не в состоянии контролировать публичные действия своего мужа и всех его секретов выведать не может.

Ее замечание меня покоробило. Хотя распрощались мы вполне вежливо, но с того момента стали отдаляться друг от друга.


Вскоре после визита Генриха я вызвала к себе Руджиери.

— Снова встал вопрос о наследнике, — сообщила я, нервничая от собственного смущения. — Дофину требуется… помощь.

Утренний свет был недобр к колдуну, слишком четко проявил его нездоровую бледность, рябые щеки и тени под глазами.

— Может, нужен простой талисман? — осведомился Козимо.

— Было бы желательно, — ответила я.

В комнате вдруг стало душно и жарко.

Колдун кивнул. Посторонний человек счел бы выражение его лица искренним и простодушным.

— Могу приготовить два талисмана, один — для здоровья, второй — для плодовитости.

— Отлично, — отозвалась я с легким раздражением. — Если от этого…

— Да, Madame la Reine, — произнес он с подчеркнутой вежливостью. — Если от этого никто не пострадает.

— Очень хорошо, — заключила я. — Можете идти.

Высокий и худой, в черном шелковом дублете, болтавшемся на теле, Руджиери поднялся и поклонился, но когда его пальцы коснулись двери, обернулся.

— Извините, Madame la Reine, — снова подал он голос — Прошу прощения, но что, если талисманы не помогут произвести ребенка?

— Помогут, — возразила я холодно.

Астролог отбросил придворные манеры и сказал напрямик:

— Без крови никакой гарантии дать не могу. Талисманы, которые мы обсуждаем, принесут незначительное улучшение здоровью дофина и его сексуальному желанию. — Козимо не оробел под моим уничтожающим взглядом и добавил: — Я лишь хотел внести ясность.

— Никогда больше, — заявила я, вставая из-за стола. — Вот что я говорила вам пятнадцать лет назад. Не заставляйте меня это повторять.

Козимо низко поклонился и быстро вышел, закрыв за собой дверь. Я замерла, прислушиваясь к удалявшимся шагам.

Через две недели мадам Гонди подала мне маленький сверток, крепко замотанный лентой. Я открыла его. На черном шелке, на шнурке, болтались два талисмана: один из рубина, другой из меди.


Франциск принял талисманы без вопросов и поклялся, что будет о них молчать и никому не покажет, в том числе и Марии.

На следующее утро меня срочно вызвали в апартаменты короля. Было рано, меня еще не закончили одевать, и я поторопила фрейлин.

Аванзал Генриха был подчеркнуто мужественным: на стенах деревянные панели, мебель обита коричневым бархатом и золотой парчой. Над камином — позолоченный рельеф саламандры — эмблема отца Генриха, Франциска I. Мой муж стоял возле холодного камина. Он молчал, ожидая, когда слуга удалится.

Рот Генриха был сурово сжат, глаза злобно прищурены. Он был очень высоким мужчиной, а я — очень маленькой женщиной. Я низко присела.

— Ваше величество.

Последовала такая долгая пауза, что я осмелилась поднять глаза.

Генрих вытянул руку. На его ладони лежал шнурок с талисманами, которые я дала Франциску.

— Что это, мадам?

— Простой оберег, ваше величество, — ответила я непринужденно. — Для здоровья дофина.

— Я не позволю вовлекать своего сына в эти грязные игры! — Король швырнул талисманы в пустой камин. — Я велю их сжечь.

— Генрих, это безобидная вещица, — заверила я. — Оберег сделан согласно науке, основанной на астрономии и математике.

— Это отвратительно! — негодовал муж. — Ты знаешь, как я к этому отношусь. Как ты могла подсунуть такое нашему сыну?

Я тоже распалялась.

— Неужели ты думаешь, что я желаю вреда собственному ребенку?

— Это все твой колдун. Он отравил тебе мозг, заставил поверить, что ты в нем нуждаешься. Предупреждаю, Катрин, сегодня же ты его уволишь. И все сразу наладится.

— Не собираюсь его увольнять! — возмутилась я. — Вы что, угрожаете мне, ваше величество?

Генрих тяжело вздохнул, стараясь успокоиться. Гнев уступил место мрачной серьезности.

— Два месяца назад я обратился к Папе, чтобы он позволил организовать французскую инквизицию.

Я притихла.

— На прошлой неделе его святейшество удовлетворил мою просьбу. Во главе инквизиции я поставил Карла де Гиза. Можешь себе представить, что я испытал, когда добрый католик принес мне эту вещь? — Генрих с отвращением указал на камин. — Что он почувствовал, когда его испуганная племянница Мария подала ему это?

Мария, хитроумная Мария! Как мне могло прийти в голову, что Франциск способен хранить от нее секреты?

— И что ты будешь делать, Генрих? Поведешь свою жену на допрос?

— Нет, — отозвался он. — Но если ты проявишь благоразумие, то сообщишь своему колдуну, что королевский двор для него — место небезопасное.