Победа пришла быстро, через несколько месяцев; города Туль, Верден и Мец стали нашими. Мой муж отличился в сражениях, как и Франсуа де Гиз. Война укрепила их дружбу.

Генрих отправился на войну в конце января, а вернулся в мои объятия в конце июня. Настроен он был оптимистически. К августу я снова забеременела. На этот раз я не заперлась в своих апартаментах и в детской, а присутствовала на заседаниях Генриха со своими министрами. Вскоре Монморанси и Диана узнали, что я уже не прежняя молчаливая и незаметная королева.

Теперь Генрих проводил больше времени с первым принцем крови, Антуаном де Бурбоном. Я поощряла их дружбу, потому что Бурбон презирал Гизов. К тому времени он стал протестантом, как и его жена Жанна. Я надеялась, что отношения Генриха с этим человеком смягчат его предубеждения против людей, которые не придерживались католической веры.

Генрих часто общался с Бурбоном, а я — с Жанной. Она присутствовала в качестве акушерки при рождении моей дочери, которой я дала имя Маргарита — в честь матери Жанны, хотя все мы называли малышку Марго. Во время моих схваток Жанна призналась, что тоже ждет ребенка.

Моя темноглазая и темноволосая Марго, такая же развитая не по годам и упрямая, как я, родилась тринадцатого мая 1533 года. Сын Жанны, Генрих Наваррский, нареченный в честь своего деда и моего мужа, появился на свет спустя семь месяцев, тринадцатого декабря. Теперь уже я сидела возле Жанны, пока она рожала. А когда я взяла на руки ее крошечного сына, во мне проснулась любовь к нему, как если бы он был моим собственным ребенком.

Уже тогда я чувствовала, что эти дети связаны судьбой. Спустя год умер отец Жанны, оставив ее королевой Наваррской, и она решила ради образования сына не покидать Францию. Маленький Генрих, или Наварр, как я иногда его называла, рос при дворе и проводил время в королевской детской в играх с моими детьми. Учился он у тех же учителей. Генрих и Марго особенно тянулись друг к другу.

Много лет я и не догадывалась, как затейливо переплетены их судьбы, как сильно они связаны с грядущим кровавым потоком.


Итак, минули двенадцать лет моего замужества. Тогда эти годы казались мне трудными и беспокойными, а сейчас я смотрю на них как на счастливые, по сравнению с теми, что за ними последовали. Я испытала глубокое облегчение, что Генрих не вернулся на войну, хотя он и император Карл оставались врагами. Вскоре после рождения Марго английский трон заняла новая королева — Мария Тюдор, католичка. Она была намерена избавить свою страну от протестантизма. Возможно, нам следовало порадоваться этому, но когда Мария вышла замуж за короля Филиппа, объединив трон Англии с испанским престолом и тем самым создав непобедимый военный союз, мне стало не по себе.

Через три года после рождения Марго я снова забеременела. Мой живот достиг огромных размеров, и вскоре я поняла, что ношу не одного ребенка. В душе поселилась странная тревога. Изо всех сил я старалась позабыть о своих преступлениях, но не могла. Страх усилило событие, случившееся в последние дни моей беременности.

Генрих продолжил традицию своего отца: он собирал книги, изданные во Франции. Мои библиотекари, зная это, показывали мне все новинки.

Так я увидела книгу на латинском языке, озаглавленную «Les Prophéties», за авторством Мишеля де Нострадамуса. Этот врач прославился спасением людей от чумы. Книга господина Нострадамуса состояла из сотен стихов — катренов, — в каждом из которых содержалось пророчество. Ссылки были уклончивые и загадочные. Я мало что понимала, пока не добралась до тридцать пятого катрена.

Теплой июньской ночью в замке Блуа я сидела в кровати, откинувшись на подушку. Мне не спалось: было неудобно из-за огромного живота и безжалостных толчков двух пар маленьких ног. В ту ночь с Луары поднимался влажный воздух, принося с собой запах гнили. Мне было трудно удерживать тяжелую книгу, и я хотела уже отложить ее, когда перевернула страницу и мой взгляд упал на эти строки:

Молодой лев победит старого

На поле битвы в одиночном поединке. Он

Пронзит его глаз через золотую клетку.

Две раны в одном, затем умрет мучительной смертью.

Я задохнулась, вспомнив слова астролога Лукаса Гуаричо: «Обязан срочно предупредить вас: избегайте всяких столкновений в замкнутом пространстве. Дуэли и поединки таят для вас серьезную угрозу, подобные столкновения могут окончиться смертельной раной головы».

Страх сжал мне живот, словно губку. Я вскрикнула от неожиданного спазма; тяжелая книга свалилась с колен.

Рожала я всегда легко, но боль, пронзившая меня сейчас, была злой, страшной и незнакомой. Я спустилась с кровати, но когда моя нога коснулась пола, боль победила меня.

Я упала на пол, призывая мадам Гонди, Жанну и — самое главное — Генриха.


Обычно я стойко переживала страдания, но те роды были слишком тяжелыми и продолжительными; я думала, что умру, прежде чем появится первый ребенок.

Жанна сидела подле меня, а Генрих навестил меня в начале процесса. Он брал меня за руки, когда схватки усиливались, подбадривал на протяжении долгого утра и весь жаркий летний полдень. Все притворялись, что муки, которые я испытываю, не предвещают ничего страшного. Дело, мол, в том, что я жду не одного ребенка, а двух. До сих пор самые продолжительные роды длились у меня десять часов, но сейчас прошли десять часов, двенадцать — никакого прогресса. Всеобщее беспокойство усилилось. Когда стемнело и зажгли лампы, я уже не могла делать веселое лицо. Генрих беспомощно мерил шагами комнату, я чувствовала, что раздражаюсь, и попросила его уйти. Как только он удалился, я отдалась боли и почти не ощущала мягких благоухающих рук Жанны. По распоряжению акушерки она прикладывала мне холодные компрессы. Я потеряла сознание, потом очнулась.

Виктория родилась на рассвете после тридцати шести часов схваток. Она была слабой и серой, крик ее был еле слышен, однако ее появление обрадовало Жанну и акушерку. Они решили, что настал конец моим мучениям. Однако это был лишь проблеск надежды, потому что дикая боль снова вернулась.

Я стала бредить. Звала тетю Клариссу, сестру Николетту, покойную мать и Руджиери. Видимо, позвала и Жанну, потому что, когда очнулась, она сжимала мою потную ладонь.

В узкой щели в центре бархатных драпировок светился затухающий оранжевый свет. Я чувствовала быстрое дыхание акушерки возле моих ног и знакомый запах духов, слышала тихий плач. Я хотела сказать Жанне, что дам второй девочке ее имя, но обнаружила, что не могу вымолвить ни слова.

Лампа осветила изгиб щеки Жанны, спутанные кудри на ее виске превратились в сияющий нимб. Она говорила строгим голосом, словно объясняла трудную задачу неразумному ребенку.

— Катрин, акушерка должна вынуть ребенка, речь идет о твоей жизни. Сожми мою руку, можешь кричать. Все будет быстро.

Вцепившись в Жанну, я сжала зубы. Ловкие пальцы акушерки добавили мне боли, нащупав внутри меня дитя.

Ее руки вошли в меня и взялись за маленькие ножки. Я услышала — нет, почувствовала — хруст крошечных костей и заорала, поняв, что маленькая девочка еще жива, а они ее убивают, чтобы спасти меня. Я билась, визжала и колотила женщин, а они плакали и держали меня.

Я причитала, что Господь наказывает меня, ведь я купила своих детей с помощью темной магии. Я молила Жанну позволить мне умереть в искупление грехов. Я просила ее пойти к Руджиери и заставить его снять заклинание.

Дальше я ничего не помню.


Малютка Жанна сразу отошла в мир иной в результате повреждений, нанесенных акушеркой. Две недели я пролежала в горячке, а когда поднялась, узнала, что выжившая Виктория, близнец Жанны, погибает.

Я отправилась к своей крошечной задыхающейся дочке. Три дня я находилась в детской, держала Викторию на руках и смотрела в желтое личико; мое сердце таяло и переливало в малышку всю любовь. Я шептала извинения в ее прелестное крошечное ушко, просила у нее прощения. Она испустила последний вдох, когда к нам подошел ее отец.

Несколько часов я провела у тела младенца. Никто меня не беспокоил, даже король.

В своем горе я не видела света, не слышала легких шагов по мрамору. Но когда открылась дверь детской, я почувствовала, что кто-то направляется ко мне. Я повернула голову и увидела Генриха Наваррского, которому тогда было два с половиной года. Он потянул меня за рукав. Я взглянула на его темные кудряшки, на тревожно сморщившийся лобик.

— Тетя Катрин, — прошептал он. — Милая тетя, не печальтесь.

— Но я должна печалиться, — объяснила я. — Твоя маленькая кузина Виктория умерла.

— А! — отозвался он, обдумывая мои слова и топчась на месте. — Но она нас не знала, на небесах она даже не будет по нам скучать.

В ответ на это я разразилась слезами. Испугавшись, Генрих воскликнул со всей серьезностью:

— Бедная тетя! Я могу притвориться ребенком, которого вы потеряли. И обещаю, что буду вести себя хорошо.

Я обняла его и сказала:

— Мой маленький Анри. Мой дорогой, мой родной.


На следующий день Руджиери прислал мне свои соболезнования, как и тысяча других людей, однако я отказывалась принимать кого-либо. Вместо этого я позвала в свой кабинет мадам Гонди и продиктовала послание Мишелю Нострадамусу.

Через несколько недель я получила от него письмо. Мне снова стали сниться сны.

ГЛАВА 28

Я встретила великого пророка Нострадамуса как дорогого друга или родственника — неформально, в своем удобном аванзале. Я отпустила всех, даже мадам Гонди, и сидела одна. Дверь распахнулась, впуская гостя.

Нострадамус вошел хромая, тяжело опираясь на палку. Я улыбнулась ему. Господь, судя по всему, больше интересовался передачей видений мрачного будущего, чем облегчением подагры. Пророк был на удивление непримечательным с виду: маленьким, толстеньким, седым, с немодной длинной бородой, в поношенной, смявшейся в путешествии одежде.