Смерть короля изменила мужа. Генрих горевал по отцу, однако вместе с тем к нему пришла странная легкость, словно с отцом умерли его гнев и боль.

Первым официальным распоряжением нового короля стал роспуск министров и приглашение во дворец бывшего коннетабля Анна Монморанси, который потерял благоволение Франциска, но оставался в дружеских отношениях с его сыном.

Во многом Анн напоминал Генриха и Диану: консервативный, догматичный, не любящий перемен. И выглядел он соответствующе: он был плотного сложения, важно держался, старомодно одевался и носил длинную седую бороду. Генрих сделал его коннетаблем, а это была вторая должность после короля. Монморанси тут же поселился в соседних с королем апартаментах. Эти комнаты поспешно освободила герцогиня д'Этамп, бежавшая в сельскую местность.

Я уважала Монморанси, хотя и не испытывала к нему расположения. В его прищуренных глубоко посаженных глазах, в осанке и речи я чувствовала вызов. Он с пренебрежением относился к мнениям людей, однако был лоялен и, в отличие от многих, не воспользовался карьерой для собственного обогащения.

О Диане Пуатье этого сказать было нельзя. Она не только убедила Генриха передать ей все имущество герцогини д'Этамп, но и попросила подарить ей великолепный замок Шенонсо. Вдобавок Генрих отдал ей налоги, собранные по случаю прихода к власти — впечатляющая сумма, — и даже драгоценности из королевской казны — оскорбление, которое я постаралась не заметить, в то время как мои друзья страшно негодовали.

Мне Генрих выделил ежегодное пособие в двести тысяч ливров.

Также он устроил политические браки: свою кузину Жанну Наваррскую выдал замуж за Антуана де Бурбона, первого принца крови, который мог унаследовать трон после смерти Генриха и всех его сыновей. Бурбон был красивым мужчиной, хотя и очень тщеславным. Он носил золотое кольцо в ухе и пышную волосяную накладку, скрывавшую лысеющую макушку. К тому моменту он успел перейти в протестантизм, потом отречься и снова назвать себя гугенотом, и все это ради достижения политических целей. Я презирала такое непостоянство, однако радовалась, что этот брак позволил Жанне снова прийти ко двору.

Генрих повысил статус семейства Гизов — ветви королевского Лотарингского дома. Ближайшим его другом был Франсуа де Гиз, красивый бородатый веселый мужчина с золотистыми волосами и магнетическим взглядом серо-зеленых глаз. Он был приятен в обращении, очарователен и остроумен. Все поворачивали головы, стоило ему только войти в комнату. Он был графом, но Генрих сделал его герцогом и членом Тайного совета.

В этот совет Генрих включил и брата Гиза, Карла, кардинала Лотарингского. Карл был темноволосым, темноглазым, задумчивым политическим гением, известным своей двуличностью. Их сестра Мария де Гиз, вдова шотландского короля Якова, являлась регентом пятилетней дочери Марии, королевы Шотландии.

На тот момент в Шотландии царила смута, и маленькой Марии было опасно находиться в собственной стране.

— Пусть поживет с нами, при французском дворе, — сказал мой муж, — тут она и повзрослеет. Когда достигнет брачного возраста, вступит в брак с нашим сыном Франциском.

Многим это показалось мудрым решением: католичка Мария была единственным монархом Англии, признанным Папой. Если она выйдет замуж за Франциска, у того появятся права как на английский, так и на шотландский трон.

Девочка приехала в Блуа в шотландском наряде — темноволосая фарфоровая куколка с большими испуганными глазами. Французского языка она почти не знала. Ее речь — резкие гортанные звуки — сливались в единое целое, так что слов было не разобрать, однако свита их понимала. Марию сопровождали телохранители. От мускулистых гигантов в килтах, с грязными каштановыми волосами и прищуренными подозрительными глазами исходило зловоние: шотландцы презирали мытье и манеры в отличие от Марии и ее гувернантки Джанет Флеминг — белокожей красавицы с зелеными глазами и яркими как солнце волосами. Мадам Флеминг была молодой вдовой. Она быстро усвоила французскую культуру и обучила ей свою подопечную.

Я настроена была полюбить Марию, потому что чувствовала родство с этим ребенком. Соотечественники угрожали ей смертью, она вынуждена была бежать, и сейчас, напуганная и одинокая, оказалась в чужой стране. Как только меня известили о ее приезде, я тут же поспешила к ней.

В детскую я вошла без стука и увидела, что Мария стоит подле Франциска и критически его разглядывает. Девочка была худенькой и высокомерной, остренький подбородок надменно вздернут.

При звуке моих шагов она обернулась и воскликнула по-французски с сильным акцентом:

— Почему вы не приседаете? Разве не знаете, что находитесь рядом с королевой Шотландии?

— Знаю, — улыбнулась я. — А разве ты не знаешь, что находишься рядом с королевой Франции?

Девочка смутилась. Я засмеялась и поцеловала ее. Она тоже меня поцеловала — осторожное маленькое создание. От ее губ пахло рыбой и элем, а вся ее напряженная фигурка выражала сильное недовольство. Она была на два года старше Франциска, но уже намного выше. Мой трехлетний сынок едва выглядел на два года, и интеллект его развивался плохо. По временам я смотрела в его туповатые блуждающие глаза и видела призрак убитой идиотки.

Генрих обожал Марию. Он заявил, что любит ее больше, чем собственных отпрысков, потому что она уже королева. Я прикусила язык и не стала защищать от оскорбления своих деток. Франсуа и Карл де Гиз были счастливы, что их племяннице так сказочно повезло: когда Генрих умрет, наш сын будет править, а его жена Мария станет не только королевой Шотландии, но и Франции.

Восшествие на престол моего мужа принесло и другие перемены. Маленькая «банда» прежнего короля рассыпалась: герцогиня д'Этамп куда-то уехала и затерялась; ее ближайшую подругу Мари де Канапль, кокетливую и с ямочками на щеках, муж уличил в адюльтере, и ее изгнали из двора. Еще две женщины отбыли в Португалию с королевой Элеонорой. Та почувствовала, что Франции ей довольно, и решила дожить оставшиеся дни подальше от интриг.

В день коронации моего супруга я сидела на трибуне в Реймском соборе и старалась не плакать, когда Генрих шел к алтарю. Слезы мои были вызваны не только гордостью, но и золотой монограммой на белой атласной тунике мужа: на ней против сердца были вышиты две большие буквы D, повернутые спиной друг к другу, а соединяла их буква Н. Отныне это стало его символом, так же как некогда саламандра его отца. До конца жизни меня будет окружать монограмма Дианы и Генриха, на стенах, на тканях, на камне. Этот символ украсит каждый замок. Я уверила себя, что мне все равно. У меня есть главное, чего я больше всего хотела: живой Генрих и возможность рожать от него детей. Несмотря на подобные мысли, мне было больно.

Моя коронация состоялась двумя годами позже, в соборе Сен-Дени, недалеко от Парижа.

Я шагнула в зал — и запели трубы. Мой лиф сверкал от блеска камней: бриллиантов, изумрудов и рубинов. Темно-синее бархатное платье в свете огней принимало зеленоватый оттенок. Я проследовала к алтарю в сопровождении коннетабля Монморанси и Антуана де Бурбона, первого принца крови. Под блестящим лифом была спрятана от всех жемчужина колдуна.

Сначала я преклонила колени перед алтарем, потом поднялась на возвышение, задрапированное золотой парчой; ступени покрывал синий бархат, тот же, из которого было сшито мое платье. Руководил церемонией кардинал, брат Антуана. Я опустилась на колени и произнесла клятву. На вопросы кардинала я отвечала громко и уверенно. Пятнадцать лет назад я вышла замуж за Генриха, а теперь обручалась с Францией.

Древняя корона, которую возложил на мою голову Антуан де Бурбон, оказалась такой тяжелой, что я не в силах была ее держать. Через секунду на меня надели корону полегче, и она оставалась на мне до окончания церемонии.

После мессы мне и трем другим аристократкам подали драгоценности, в качестве пожертвования мы должны были положить их перед Святым Писанием. Диана следовала сразу за мной, поскольку Генрих подарил ей герцогство Валантинуа, что повысило ее титул и значительно ее обогатило. Перед церемонией мой муж объявил, что теперь Диана — одна из моих фрейлин. Это сильно меня обидело: значит, отныне мне придется еще чаще терпеть ее присутствие.

Пройдя по длинному проходу с золотой сферой в руке, я возложила ее на алтарь и повернулась в ожидании других женщин.

Те не торопились. Диана должна была сразу последовать моему примеру, но вместо этого она двигалась чрезвычайно медленно, устремив глаза в небо, лицо ее выражало притворный восторг. Поравнявшись с ложей, где сидел мой муж, она остановилась, обращая на себя взгляды всех присутствующих, а затем медленно пошла дальше.

В груди моей бушевал пожар, однако мне удалось сохранить пристойное выражение лица. До сих пор я думала, что Диана удовлетворится неприличными подарками и любовью Генриха, но оказалось, что этого ей недостаточно. Даже в день моей коронации она хотела украсть и то небольшое внимание, которое мне доставалось. Она желала всем показать, кто на самом деле властен над королем.

В тот момент я подумала, как легко было бы убить ее — стоит только попросить Руджиери приготовить яд, отравленную перчатку или произнести заклятие. Но я бы никогда не стала осуществлять личную месть. Так же как и Козимо Руджиери, я действовала только ради спасения тех, кого любила.

Возможно, в аду для нас найдется не самое страшное место.

ГЛАВА 25

Последующие годы выдались трудными. Мать Жанны, добрая и блестящая королева Маргарита Наваррская, скончалась незадолго до Рождества 1549 года, оставив безутешными дочь и всех тех, кто ее знал. Мой муж проводил свои дни и большую часть ночей в компании Дианы, а я находила радость в материнстве.