Арина Холина - Дьявол за правым плечом

У Маши захватило дух. Вид был потрясающий! Много, очень много снега, и темно-красные горы — то есть, может, они были коричневые, но садилось солнце и окрасило все в мягкие бордовые полутона. Они в прямом смысле оказались на вершине мира — и это было самое удивительное, самое ошеломительное зрелище, которое Маша видела в жизни… В той жизни.

— Выяснились новые обстоятельства, — произнесла фигура, отделившаяся от группы.

Маша была от них на расстоянии двадцати метров, но отчетливо слышала каждое слово. Она обмерла. Что за обстоятельства?!

— Когда мы рассматривали ваше дело, — продолжала фигура, — мы заглядывали в слишком далекое будущее и не учли массу обстоятельств. Выяснилось, что ваша смерть была запланирована.

Маша почувствовала, что весь мир, Эверест — все ускользает у нее из-под ног.

— И вы это выясняли года? — закричала она.

— Не кричите! — он одернул ее. — Вы же в горах!

— О боже… — Маша схватилась за голову. — Ну вы и садисты…

— Но мы решили, — продолжал он, — что сделка, которую нам предлагают, выгодна, так как той, что за вас просила, даровано прощение. Мы признаем всю сложность возникшей ситуации и считаем, что ваша смерть могла стать одной из предпосылок того, чего мы все так опасаемся.

Он наводил тень на плетень, чем страшно раздражал Машу — ее так и подмывало заорать: «Прекратите пудрить мне мозги!», но она поклялась сдерживаться — пока не выслушает все до конца.

— И так как после длительных сомнений мы решили, что ваше возвращение, хоть и в новой ипостаси, может положительно повлиять на столь желанный нами всеми… — он обвел рукой собравшихся, за что Жаба и Мариша наградили его скучными минами, — результат.

— Вы имеете в виду, что… я могу вернуться? — на всякий случай уточнила Маша.

Он кивнул.

— Здорово! — воскликнула Маша и тут же приложила руку ко рту. Нехорошо, если она отпразднует свое возвращение на землю хорошенькой лавиной. — Только у меня есть последняя просьба! — и сказала какая.

Они пошептались и сообщили, что ничего не имеют против. Огненный ангел проводил ее, и Маша обрадовалась тому, как все удачно сложилось — разница всего два часа — там рассвет, пять утра, а здесь три часа ночи.

Маша последний раз посмотрела на город отсюда — со шпиля высотки на Котельнической набережной — и помчалась, пока они все не проснулись. Она сделала, что могла — пришла к ним во сне и дала единственное, что у нее было, — утешение.

Не выдержала, и дотронулась до матери — погладила по щеке. И та улыбнулась — может, первый раз за год.

Теперь Маша точно знала — все будет хорошо. Горе уходит, появляются новые радости — и мы ничего не можем с этим поделать. Переживаем боль, которая разрывает наше сердце на части, страдаем, болеем, теряем смысл жизни, и заново учимся чувствовать только потому, что не умеем жить без радости. Потому что мы люди. Потому что нам подарили это счастье — наслаждаться жизнью, которое мы не ценим, пока у нас все хорошо.

Маша еще постояла у окна, но она уже чувствовала — ее ждут.

Дорога обратно всегда короче. Маша не заметила, как очутилась на снежной вершине, где ее ожидали с нескрываемым нетерпением. Ей казалось, что сейчас заиграют фанфары, ну… «Прощание славянки» или что-то в этом роде… Правда, Маша имела смутное представление о фанфарах и уж тем более о том, можно ли на них сыграть сложную лирическую мелодию.

Но все прошло сухо и технично. Недовольный Ангел взял ее за одну руку, недовольный Демон — за другую. Так они и стояли, пока Маша не почувствовала себя как-то неприятно. Дело было не в физических ощущениях — этого она просто не могла испытать, но на душе стало беспокойно, тревожно. Ей хотелось вырваться, но Ангел и Демон вцепились в кисти рук мертвой хваткой, и тревога уже превратилась в истерику, и такое отчаяние захлестывало, такая ненависть к этим мучителям, которые не дают ей спастись, бежать, что она взвыла и задергалась, заметалась, и все это напоминало дурдом. Но когда Маше уже казалось, что она стоит на границе, отделяющей безумие от реальности, и граница эта — острая, как бритва, она увидела свет. Такой… Не то чтобы яркий… Не так, как на земле, когда ты щуришься, и темные пятна расплываются — она могла смотреть, и это была благодать — свет ласкал ее, нежил, в него хотелось окунуться, нырнуть с головой и затаиться…

— Уходить всегда трудно… — послышался голос. — Надеюсь, тебе понравится мое тело. Я о нем заботилась. Не прощаюсь. Или прощаюсь… В общем, удачи и с Богом!

И Маша почувствовала, что Ангел и Демон ослабили хватку — или это она куда-то пропала? Она чувствовала, что исчезает, и не могла понять — как, но тревога и отчаяние сменились грустью — такой приятной, хоть и мучительной, но сладкой — когда ты жалеешь о том, что позади, но уже предвкушаешь то, что будет.

В темноте что-то мелькало — какой-то сумбур: лица, животные даже какие-то, вот она идет по улице, а на улице везде песок, как на пляже… Толстая женщина с крокодилом на поводке тыкает в нее пальцем и хохочет — у крокодила лапы высокие, как у лабрадора, и Маша никак не может понять — что в ней такого смешного, а потом вдруг видит, что она надела свитер, куртку, сапоги, а трусы надеть забыла, и это ужасно, потому что мало того, что белый день, центр города, так она еще идет устраиваться на работу…

Она дернулась и поняла, что проснулась. Хотела было открыть глаза и испугалась. Настолько, что решила спать вечно, — может, это возможно, если не пить, а пить она не будет, и есть надежда, что она давно не ела…

Это было глупо.

Но открыть глаза и удостовериться, что ты спала и тебе все это приснилось, что ты валяешься у себя на Патриарших, и просто осоловела от жары, или открыть глаза совсем неизвестно где и понять, что сидишь в теле старой некрасивой женщины, или…

Маша ухитрилась пролежать так довольно долго. Кажется, она даже заснула на время, но потом все-таки очнулась окончательно, разнервничалась, и от нервов лежать было уже совершенно невозможно.

И она решилась. Сначала открыла глаза и уставилась в потолок. Потолок был знакомый — спальня на Тверской. Повалявшись так минут десять, рискнула вытащить руки из-под одеяла. Руки были смуглые, с узкими кистями, тонкими пальцами и ухоженными ногтями.

— Ух ты! — одобрила Маша.

Руки ей понравились. Уже несколько бодрее она откинула одеяло и уставилась на ноги. Ну… Суховаты. То есть это, разумеется, лучше, чем если бы она была рыхлой и толстой, но ножки, что уж и говорить, худенькие. Не такие, как у Виктории Бекхем, но… Хотя какие могут быть «но»? Тысячи девушек мечтают о таких ногах!

Выше — плоский живот (не обманула Жаба!), грудь обычная — первый размер, но очень милая, и соски вполне ничего — среднего размера, с карамельным оттенком, из чего, видимо, следует, что она брюнетка. Маша ощупала задницу и поняла, что у нее спортивные бедра — в меру выпуклые и подтянутые.

Она выдохнула. Пока все хорошо… Она легко спрыгнула с кровати и пошла было в гардеробную, но перед дверью ее буквально парализовало. Ни шагу не могла ступить.

Это ужасно!

Сейчас она увидит свое новое лицо. И даже если она — самая красивая женщина в мире, это будет другое, чужое лицо! О боги! Как все это пережить?

Ответ был прост — с помощью виски. Маша кинулась вниз, едва не переломав свои новые, модельные ноги, — даже была идиотская мысль: не мое, не жалко, постаралась не заглянуть ни в одно пространство, где могло появиться отражение, налила полстакана виски и поняла, что руки трясутся.

Стакан опустошила единым махом — и даже не ощутила вкус алкоголя. Но вроде стало полегче — образовалась необходимая легкость, и она пошла в ванную комнату. Включила свет, закрыла глаза и на ощупь пробралась к умывальнику.

Не может же она стоять тут вечно!

Маша открыла глаза и едва не заработала разрыв сердца.

Какой ужас!

Нет!

Это было просто невыносимо — смотреть в свое отражение и видеть другого человека!

Просто кошмар какой-то!

Маша снова зажмурилась и постаралась как-то с собой договориться. Со своим новым обликом.

Это она. Это — ты. Новая. Другая. И зовут тебя по-другому. И жизнь у тебя совсем не та, что раньше.

И тут Маша сползла по шкафчику, уселась на пол и положила голову на колени. Как она раньше не догадалась? Дура, да? Все изменилось не сейчас! Не сегодня!

Все изменилось, когда она приехала к Вере, — это был поворотный момент, это была дверь, захлопнувшаяся за ее прежней жизнью! Она мечтала быть не как все, мечтала, чтобы у нее все получалось, мечтала о силе… И за все это приходится платить. Так или иначе. Друзьями. Близкими. Самой собой.

Она уже тогда перестала быть прежней Машей Полянской — просто не поняла. Она вошла в другой мир, мир, который связывает реальное и нереальное, мир между земным и потусторонним. Неужели она думала, что все это даром? Что можно и рыбку съесть, и на санках прокатиться?..

Она заплатила немалую цену — за то, чего так хотела, и неужели будет теперь терзаться, переживать и бояться? Ну уж нет! Пусть иногда наши мечты дорогого стоят, но это еще не повод, чтобы от них отказываться! Она будет жить, и будет жить счастливо — у нее в конце концов все сложилось настолько удачно, что вообразить невозможно!

Она даже красавица! Просто Джеймама Хан! Смуглая, губы полные, глаза большие, волосы блестящие. Ну, немного грубоватые черты лица, но это ее не портит. Брюнетка с отпадной фигурой. Немного больше пончиков — и появятся нужные округлости. Она ведь не хочет быть тощей?

Маша поднялась наверх, открыла гардеробную и обомлела. Ни-че-го. Пустая комната. Где ее одежда? Где последние обновки? Где?..

Она вытряхнула все ящики и только потом заметила, что на банкетке лежат какие-то документы. Маша схватила их, бумаги разъехались, и на пол спланировал паспорт. Она положила бумаги, сбегала вниз за виски — на этот раз налила немного, вернулась наверх и села на банкетку. Арина Еремина. Ничего… Двадцать девять лет. Черт! Ну что за свинство! Ей же двадцать семь! Хотя… наверное, ей все-таки двадцать девять. Спасибо, что не сорок. Город Москва, улица Тверская…