Маша поехала домой, и в город въехала в начале второго. Проезжая по Тверской, поклялась, что сейчас отправится домой, но у того самого дома резко притормозила, побарабанила по рулю и решила, что зайдет — только на минутку.

В подъезде было прохладно, консьерж спал, и Маша незаметно поднялась на последний этаж, встала возле старой потертой двери и достала ключи. Еще была возможность убежать, но Маша ею не воспользовалась — она отперла замки, потянула на себя створку, перешагнула порог, нащупала выключатель, и тут же поняла, что никуда отсюда не уйдет.

Это была удивительная квартира. В ней пахло чистотой и прохладой. Стены были обиты шелком — бежевым, в золотисто-коричневую полоску. На стенах висели картины — от старинных до современных. И тут было просторно. Настолько просторно, что Маше квартира показалась дворцом, она была двухэтажной, — для одного человека здесь было даже слишком много воздуха. Правда, Маша быстро освоилась, и через минут десять ей уже казалось, что воздуха — в самый раз. Внизу, в огромной комнате, не было перегородок — четыре окна в ряд выходили на Тверскую, а пятое и шестое в кабинете — во двор. И что странно, здесь не было шумно — то ли магия, то ли этаж высокий. В гостиной стояли бархатные зеленые и коричневые, цвета горького шоколада, диваны. В кабинете — секретер, стол с засаленным зеленым сукном и несколько шкафов с книгами. Кухня была небольшая, но уютная — разномастная мебель, обшарпанный стол с белой ажурной клеенкой, старинная чугунная плита с современной конфоркой. В ванной было небольшое окно, белый кафель с узорчатым бордюром и зеркало во весь рост. Вроде и просто, вроде без претензий, но чувствовалось, что здесь живет не первое поколение — и каждое вносит что-то свое в этот дом, добавляет шарма, заботится о том, чтобы тут было красиво. Но кроме того, в квартире был какой-то необычайный дух — тут хотелось творить — творить самозабвенно, отчаянно, с отдачей, хотелось мыслить, искать и находить, хотелось испытывать восторг открытий и мучиться в сомнениях. Маша поднялась на второй этаж и попала в спальню, из которой вело несколько дверей. За первой находилась еще одна ванная комната, за второй — совершенно пустая гардеробная, и третья была заперта. Маша озиралась по сторонам, пока по совершенно необъяснимой причине не открыла дверцу, за которой прятался маятник часов, — и там действительно нашла ключ. В последней комнате была библиотека — и какая! Воздух тут был сухой и прохладный — видимо, поддерживалась нужная атмосфера, полки были закрыты стеклом, и не было электричества — только окна и свечи. Маша зажгла свечу, отодвинула стекло и провела пальцем по корешкам. Ей почудилось, что просто так, ради праздного любопытства, нельзя снимать книги с полок. Нужно их уважать. В них — знания. От книжек даже шел особенный запах — запах мудрости. Запах мыслей. Мысли были светлые, блестящие, черные, грязные… Маша закрыла витрину — чтобы удержаться от соблазна, вышла из библиотеки, постояла в комнате и плюхнулась на кровать — прямо на роскошный плед из чернобурки. Кровать низкая, твердая и очень широкая — спать можно было хоть поперек, и все это было так шикарно, так изысканно, что Маша поняла, почему люди стремятся к богатству, — ее квартирка, хоть и на Патриках, отсюда казалась жалким сараем — особенно если учесть, что она была размером с местную прихожую.

Это была жизнь, которой позавидовали бы миллионы девушек, — а Маше она досталась просто так (пусть временно) — просто потому, что она ведьма. Это справедливо? Или не очень?

Но Маша решила особенно не углубляться в философию — вскочила с кровати, бросилась вниз и помчалась домой — за вещами. В течение получаса сдала квартиру — позвонила знакомая журналистка (немного двинутая дамочка — могла позвонить хоть в пять утра) и пришла в экстаз — их сотрудник, новый английский арт-директор, как раз искал квартиру в центре. Ура! Денег теперь станет больше на целых полторы тысячи долларов! Можно не париться, уйти с работы и размышлять о том, чем она, Маша, будет заниматься.

Маша вызвала на завтра домработницу, распихала вещи по тюкам, в два захода перетащила барахлишко на Тверскую и поняла, что уже почти четыре утра. Вещи Маша оставила в коридоре, вынула только косметику и зубную щетку, поднялась на второй этаж, разделась и открыла окно. С улицы ворвалась духота — ночь была сухая, горячая, без ветерка — город страдал, изнывал от жары, и Машу осенило. Она уже обнаружила лестничку, которая вела на крышу, — отперла люки и, голая, выбралась на крышу. На крыше было не очень приятно — раскаленный гудрон отдавал жар, отчего горели ступни, и воздух был какой-то острый, неласковый… Маша запрокинула голову, раскинула руки и вдохнула — чтобы почувствовать, в какой стороне гроза. Гроза была на востоке — и довольно далеко, но Маша дозвалась — она гнала мысли туда, где гремел гром и сверкали молнии, и несколько туч собрались и помчались к ней — они заслоняли легкие ночные облака, неожиданно закрывали синее звездное небо — пока не добрались до Москвы и не зависли над Кремлем. Маша обратилась к ветру, который подчинился ее зову и взвыл, наотмашь ударил по деревьям, с разбега врезался в дома и закружился, подняв вверх пакеты. Маша хлопнула в ладоши — две тучи столкнулись друг с другом и громыхнули на весь квартал, выстрелила молния и плетью рассекла небо. Маша немного подождала: в грозе ведь главное — предчувствие, потомила — высекла еще несколько молний — страшных, ветвистых…

И грянул дождь. Крупный, быстрый — капли стрелами мчались на землю и разбивались об асфальт, о крыши домов, об редких удивленных прохожих, которые бежали, прыгали под козырьки подъездов… Это была настоящая летняя гроза, от которой не спастись, — дождь лил прямо и косо, и почти параллельно земле, кружил и гнался за людьми, которые скоро смирились и уж не пытались от него убежать.

Маша опустила руки, забралась на бортик крыши и взглянула на город, который застилала стена дождя. Ветер зачем-то толкал ее в спину — вел себя просто по-хулигански, но скоро Маша поняла — он чего-то от нее хотел, только она никак не могла догадаться — чего именно. И вдруг — догадалась! Осторожно потрогала воздух перед собой — казалось, он был более плотный, наклонилась всем корпусом, потеряла равновесие… И упала на воздушный ковер! Она висела в воздухе — животом вниз, и видела под собой пустоту, но при том чувствовала себя защищенной — ветер держал ее, а потом он стал медленно двигаться — воздушное течение несло ее вперед, и капли падали на спину, но это было так прекрасно — нестись вместе с ветром, который то плавно скользил, то вдруг выпендривался и брал крутые виражи. Ветер заботился о ней — прислал запах мокрых роз, запах свежесваренного кофе — украл, наверное, в кофейне, обволакивал ее запахом морских водорослей и какого-то южного цветения…

Они пролетели над Кремлем, на набережной спустились к реке — так, что Маша пальцами ног рассекала черную воду, а потом дали кругаля, поднялись вверх, пролетели над Манежной площадью и вернулись домой. Как благодарят ветер? Маша рукой погладила воздух, сказала: «Спасибо!» — в пустоту, подняла люк и спустилась в спальню. В гардеробной она нашла толстые мягкие полотенца, завернулась, легла на кровать и заснула прямо так — на пледе из черной лисы.

— О боже! — Девицы со слезами на глазах бросились к ней.

— Я что, уволена? — отступая назад, спросила Маша.

— О нет! — Девицы затряслись, словно одно уже слово «уволена» могло довести их до нервного припадка.

Маша откровенно расстроилась, что девушки приняли ее вопрос за угрызения совести. Они ее тормошили, обещали, что все будет хорошо, убеждали, что у нее наверняка есть разумное объяснение опозданию, — его не было, и в конце концов признались, что Зоя вызвала ее к себе — как только она появится.

И Маша пошла к Зое — барышни обещали держать кулаки и скрещивать пальцы.

— Можно узнать, что послужило причиной твоего опоздания? — холодно поинтересовалась Зоя.

— Зоя, извини, я проспала, — призналась она. — Переехала на новую квартиру и легла под утро. Ты же знаешь, как я устаю…

— Мы все устаем. Надеюсь, не думаешь, что ты — особенная?

Маша уставилась на нее. Странно, но раньше она не замечала, что действительно так думает. Все так странно начиналось — Ад и Рай, все собрались вокруг нее, и она вроде как оказалась в центре интриги, и все так суетились, пытались переманить ее на свою сторону… А сейчас она может вызывать грозу, и нестись по ветру, и вообще… Она особенная! А какая же еще?

— Мы тут все работаем, а девочки учатся не меньше твоего, и они подчиняются правилам, — отчитывала ее Зоя. — И только ты вечно корчишь из себя бог знает что, ни с кем не дружишь… Тебе даже не нравится наша одежда!

— Ну так уволь меня! — воскликнула Маша, которую особенно возмутило, что от нее, оказывается, требуют дружбы и всякой там корпоративной солидарности.

— Даже и не думай, — Зоя покачала головой. — Мы не бросаем заблудших овец…

— Это я-то — овца? — расхохоталась Маша.

— В иносказательном смысле, — процедила Зоя. — Я давно хотела с тобой поговорить. Думаю, сейчас самое подходящее время.

Вид у нее при этом был такой напыщенный, а на лице — такое скорбное выражение, что Маша отвела глаза и с трудом сдержала усмешку.

— Я бы хотела понять, — продолжала Зоя, — какой путь ты выбрала. Что тебя влечет, как ты понимаешь свое предназначение, чем намереваешься заниматься…

— Слушай, — перебила ее Маша. — Я вот как все понимаю: ведьмы, метлы, жабы, зелья… Все это круто, и всем этим мне хочется заниматься. Я прошла тест?

Зоя внимательно посмотрела на нее, поджала губы и наконец сообщила:

— Ладно. Поговорим, когда ты будешь готова. Возвращайся на рабочее место.

Маша встала со стула, но, подумав секунду, приложила руки к груди и воскликнула:

— Зоя! Нам не о чем говорить! Я тебе уже все сказала! Это правда! Я хочу быть ведьмой, хочу быть особенной, хочу, чтобы все мной восхищались, и не хочу ни от кого зависеть! Я хочу быть счастлива просто так, а не потому, что я делаю что-то правильное, не потому, что я выполняю свой долг — или как там еще говорят! Я тупо хочу наслаждаться жизнью! Извини, что у меня нет высоких целей, извини, что меня не волнуют голодающие в Африке, — но у каждого ведь свое предназначение, и, может, я не готова жертвовать собой и творить добро направо и налево!