Вера. Довольно забавная, романтичная, талантливая и мудрая ведьма, которая нарочно не хочет относиться ни к себе, ни к магии, ни к мужчинам, ни к чему-либо на свете всерьез. Ее это устраивает, но она уже чувствует, что легкомыслие — не лучший способ самозащиты.

— Она нас читает… — прошептала Марина Георгиевна.

— Ты нас читаешь? — тоже шепотом спросила Вера.

Маша лишь пожала плечами.

Она вышла из кабинета и открыла большое окно. У нее чуть не подогнулись колени — извне на Машу буквально обрушился шквал запахов, звуков и настроений. Она чувствовала чье-то отчаяние. Ощущала грусть. Издалека доносилась радость — кажется, радость влюбленной женщины. В запахе травы она ощущала покой. В аромате цветов — возбуждение. В далеком-далеком шиповнике — некоторую сентиментальность. Там, за окном, был обычный мир — Маша не начала читать мысли, видеть сквозь стены или что-то еще в этом роде, но мир все же изменился. Она воспринимала его как ведьма.

В некотором шоке Маша присела на кожаный диван. Она поняла, почему у нее не останется старых друзей и почему она не сможет больше работать в обычном мире. Во всем проявился истинный смысл, а в некоторых вещах смысла не было вообще. Это было нелегкое знание — с этим еще предстояло справиться, но она уже чувствовала упоение и знала, что полюбит эту новую жизнь.

Глава 15

Мариша и банщица остались, а Маша с Верой вышли на улицу и пошли к машине. Маша отставала, шла медленно, втягивала носом запахи и чувствовала, что замечает очень странные вещи — например, следы. Вот след нервной женщины средних лет, которая изо всех сил изображает спокойствие и благодушие, но внутри у нее все кипит — и она сама не знает, что делать — разрыдаться или броситься на кого-нибудь с криками. Может, эта женщина всю ночь будет рыдать над «Мадам Бовари» — истерически, оплакивая собственные неудачи, а может, разругается с соседями из-за того, что у них слишком громко играет радио.

Вот след мужчины, которого скоро бросит жена, потому что он никак не может найти работу. Пока он перебивается извозом, и его страшно раздражают пассажиры, которые не знают, что раньше он работал заместителем директора в фирме у своего друга, но друг закрыл фирму, и теперь он никак не может найти работу заместителя директора в другом месте — а на меньшее он не согласен, но по профессии он — сантехник, и никто даже не пытается оценить его способности к управлению людьми. И они еще возмущаются, что нельзя курить в машине, и просят включить свое любимое радио… А жена дома — вовсе не хозяйка, посуду не моет — она ведь теперь глава семьи, но и он тоже не моет — он ведь мужик…

А вот след влюбленных, которые уже нахватались коньяку и собирались упиться до положения риз — от счастья, от того, что оно сыпалось на них через край, и они не знали, что с этим делать, потому что ни секс, ни кино, ни коньяк в принципе не могли усмирить эту радость — без повода, просто потому, что жизнь прекрасна, и они прекрасны — по отдельности, а вместе — они целая галактика… Молодые — лет двадцати, почти без денег — но наплевать, если не хватит на метро, — пешком дойдем, главное — вместе, вместе навсегда…

Город дышал всеми этими людьми, вдыхая их боль и радость, выдыхая зависть и восторг, город пел, а ему аккомпанировали брехливые помоечные собаки, машины, электропровода, шум поездов, грохот трамваев — и тут главное было услышать эту мелодию, поэзию.

И Маша поняла, что всегда-всегда для нее звучала эта музыка, всегда в ней было что-то особенное — какая-то рана, которая обостряла чувствительность и заставляла ощущать жизнь так, что не понять здоровому обывателю, в котором нет этого и мучительного, и приторного страдания, что делает звуки громче, краски — ярче, а жизнь наполняет особенным драматизмом, когда ты не просто гражданка, сотрудница, подруга, жена, или мать, а — героиня какого-то собственного внутреннего романа, который развивается в режиме реального времени.

— Знаешь… — она нагнала Веру. — Я смогу…

— Да? — растерялась та.

— Будь уверена, — кивнула Маша.

— Отлично! — улыбнулась Вера. — Тогда я покажу тебе твою новую жизнь.

Они сели в машину и медленно поехали по ночной Москве.

Новенькая трешка «БМВ»-кабриолет со свистом рассекала город. Несмотря на то что ночи были прохладные, Маша задыхалась — она даже испугалась, почувствовав, что ступни и ладони стали сухими и горячими — вот-вот потрескаются, и лицо пылало… Вера, заметив, что подруга пытается чуть ли не по пояс высунуться в окно, опустила крышу, и холодный воздух выплеснулся на Машу. Она чувствовала, как он остужает разгоряченное тело, проникает глубоко под кожу и насыщает его прохладой, она обнималась с ветром, раскидывала руки и бормотала что-то про себя, какие-то смешные присказки, в которых благодарила ветер за то, что он есть, обещала ценить его и любить — и, конечно, это было бы глупо, если бы Маша так остро не чувствовала стихию — мощь, которая способна ласкать, а способна и разрушать, уносить жизни, быть жестокой и несправедливой. И ветер отозвался — он принес звуки и запахи далеких стран, принес влажный, тяжелый, невыносимый для городского жителя аромат джунглей, когда от соцветий кружится голова, а от влаги нечем дышать, он принес запах бразильской проститутки — с горьковато-приторным оттенком дешевого кокаина и налетом пряной, дешевой еды, принес запах холодного, неприветливого моря, по которому стучал дождь, запах старой парижской квартиры, в которой было все, кроме жизни, — дорогая мебель, старинные полотна, камин, отделанный мрамором, — но в этой квартире умирал богатый старик, который так и не принял смерть, несмотря на боль, несмотря на мучения — он не смирился, не повернулся к свету, он был зол и терзал усталую сиделку; принес запах секса — потных молодых тел, которые любят друг друга, несмотря на запах горячего асфальта, любят, несмотря на то что ночь не приносит облегчения — жар идет не сверху, а снизу, когда город отдает тепло, полученное от солнца… Маша даже слышала звуки — ветер шептал, она еще не разбирала слов, но уже знала, что ветер — ее друг, что он все ей нашепчет, что он иногда будет кричать, бушевать, но они поймут друг друга…

Когда Вера остановила машину, Маша с удивлением посмотрела на нее — не узнала, не поняла, в чем дело, но скоро уже влилась в шум вечеринки, хотя даже не заметила, как попала в клуб.

Маша смотрела на людей и видела маски. Вон тот молодой человек уверен, что ему все по плечу, он наслаждается мгновением, так как чувствует (но не понимает), что мгновение продлится недолго, что завтра у него ни с того ни с сего испортится настроение и станет странно тяжело в груди, что заставит его задуматься о сердечном приступе — но это будет приступ иного рода, приступ тоски, и все вдруг покажется ему бессмысленным, и этого он испугается больше всего, и, возможно, если хватит мужества, даже пойдет к психотерапевту — уж поверьте, самому лучшему, но посещение не даст ему облегчения, потому что ведь это так незаслуженно — столь тяжело работать и получить за это депрессию. Он будет все больше развлекаться, будет все более жесток с женщинами, и ему начнет казаться, что делая другим больно, он отдает свою боль, но это ошибка — и его рана станет болеть все больше и больше, и тогда…

Маша не захотела думать, что же «тогда», и переключилась на девушку, которая выглядела, как обычная стерва эконом-класса, девушка, разбившая пару сердец и получившая за это «Рено» и квартирку в Давыдкове, но внутри у этой девушки Маша увидела страх — жуткий, первобытный страх потеряться в этом огромном, несправедливом, жестоком мире, замерзнуть, оголодать… Маша увидела, что она искала защиту — и не находила, так как ни мужчины, ни деньги, ни ценности не могли ее насытить, не могли накормить этот страх, которому она потакала.

Маша в недоумении смотрела на всех этих людей и не могла относиться к ним так, как привыкла — она была выше, видела их насквозь, замечала все, что они прятали — и часто сами от себя, и ей было их жалко, и каждому хотелось объяснить всю правду, раскрыть глаза, стать их Мессией…

— Есть сумасшедшие, которые не берут за это деньги, — произнесла Вера, чем вывела подругу из транса. — Говорят — грех. Но это, конечно, чушь. Мы не боги. Мы можем им помочь, если они сами хотят принять эту помощь. А они знают, что ничто не дается бесплатно, даже любовь. Хотя и на этот счет есть определенные иллюзии. Но за любовь тоже надо платить — вниманием, заботой, собой… Все это ты либо стараешься объяснить, либо плюешь на все и делаешь то, что они просят.

— Ох… — вздохнула Маша.

— Да уж! — Вера развела руками. — Ладно, поехали к нашим.

— Куда? — крикнула Маша ей вслед, но голос растворился в грохоте и гаме.

Наконец они притащились в какой-то унылый квартал на Белорусской, где ничто не напоминало, что ты находишься в центре города. Железная дорога, темная узкая улица без освещения. Маша петляла по закоулкам, пока они не очутились практически на пустыре, где стоял один-единственный дом, который некогда был административным зданием местного значения: трехэтажная постройка грязно-желтого цвета, окна заколочены досками, во дворе — бомжатник. Вера подошла к перекошенной двери, обитой ржавым железом, положила руку на замочную скважину, и тут дверь медленно открылась, обдав девушек теплом и музыкой. Маша переступила порог и чуть было не закричала — это было новое, непривычное ощущение другого мира. Мира, в котором нет уныния, боли, отчаяния, мира, в котором чувства на пределе, мира, в котором дорога каждая секунда — потому что это и есть жизнь, мира, в котором ты — свободна. Свободна! От глупых человеческих страстей, от непонимания самой себя, от предрассудков, от мужчин, от страха — всего этого не было, была только жизнь со всеми ее возможностями и радостями. И Маша уверенно вошла в это новое, потому что все здесь казалось понятным и знакомым.