Он пошел к выходу, но Никки бросилась за ним.

– Я люблю тебя, Гови. – И она поцеловала его в губы, что было самым вульгарным проявлением любви на публике, какое мне довелось видеть. Я даже прослезилась.

– За Никки, – сказала я, когда она вернулась, – и Пилар.

Мы чокнулись, и Никки засмеялась.

– Мне кажется, что Лига избранных никогда уже не будет прежней!

Глава тридцать третья

Стоял ясный июньский день с ослепительно голубым небом. Мои планы на будущее были окончательно определены, и в тот же день Сойер Джексон вернулся в мою жизнь.

Я присутствовала на церемонии открытия проекта, и митинг теперь проводился не в знак протеста, а в поддержку строительства. Присутствовали журналисты, а также сенаторы и конгрессмены. Это должно было стать самым большим внебюджетным проектом по строительству недорогого жилья в штате. Атмосфера была праздничная, звучали речи и музыка, а когда состоялась закладка символического камня, все воодушевленно зааплодировали.

Когда все речи были произнесены, а строительство освятили, толпа стала рассасываться. Направляясь к ждавшим меня Говарду и Никки, я увидела Его.

Сойер прислонился к своей ужасной машине, скрестив ноги и сложив руки на груди, глаза его прятались за стеклами темных очков. Он выглядел таким же опасным, каким я его запомнила.

Когда я подошла ближе, он снял очки и зацепил их за ворот черной футболки:

– Фреди.

Я бы хотела сказать, что совершенно ничего не почувствовала. Конечно, я хотела объяснить, почему была так нелюбезна с ним, но это не значило, что я готова испытать все те сильные чувства, которые он у меня вызывал. Но в этом-то и было дело. Сойер Джексон воплощал все, чего я не должна была желать, но – какая досада – больше всего желала.

Я почувствовала знакомое, абсолютно неподобающее волнение при виде этого высокого темноволосого ковбоя Мальборо, и было бы очень просто пробежать оставшиеся несколько шагов по неровной земле и броситься ему на шею. Но не забывайте, что речь идет обо мне.

– Как дела? – спросил он.

– Как никогда хорошо. А еще лучше после того, как все твои протестанты одобрили новый проект.

Сойер все еще стоял, прислонившись к машине, и, казалось, обдумывал мой ответ:

– Так, значит, ты слышала о том, что я принимал участие в акциях протеста?

– Да, Никки говорила.

– Поля для гольфа, особняки и шикарные авто разрушили бы атмосферу района. – Он мимолетно улыбнулся. – Я слышал о том, что стало... с твоими деньгами и землей. Никки рассказала мне.

– Ох уж эта болтушка Никки. – Правда, теперь мне не нужно было объяснять все самой. – Но... – я проглотила подступивший к горлу ком, – это не оправдание для моей грубости.

На его лице снова появилась усмешка.

– Мы опять вернулись к официальному тону?

Я вспомнила большой прием у Никки – тогда он впервые сказал это.

– Мы никогда и не переходили на другой тон.

От этого мы оба засмеялись.

Никки поспешно подошла к нам:

– Сойер, ты не мог бы вместо нас подвезти Фреди?

– Никки!

Ее щеки разрумянились, а глаза горели от возбуждения:

– Мне очень жаль...

Надо заметить, вид у нее был ни о чем не сожалеющий.

– ...Но я только что вспомнила, что нам с Говардом надо ехать в... Сан-Антонио.

– По пути вы можете завезти меня.

– М-м... нам надо ехать прямо сейчас. Без остановок. Прости! – И она убежала.

Единственным оставшимся вариантом было попросить кого-нибудь из строителей отвезти меня домой. Все остальные уже уехали.

– Несколько прозрачно, не находишь? – спросила я.

Сойер поднял руку, как бойскаут, которым, как мы знаем, он никогда не был.

– Я здесь ни при чем.

– Могу поспорить. – Но я все-таки села в машину.

Он молча несся по улицам, и должна признаться, что, когда мы приехали, я пригласила его зайти. Я не имела в виду ничего такого, правда.

– Хочешь чаю? – спросила я. Сойер огляделся по сторонам:

– Где Кика?

Я рассказала ему о том, как моя горничная отправилась покорять телевидение и Дона Хуана де Танго. Он прошел за мной на кухню, и если ему это и показалось странным, он ничего не сказал. Я была весьма горда собой, когда поставила кипятить чайник, а Сойер тем временем рассказывал мне о путешествиях, музеях, о том, как потерял себя ради искусства.

Я бы тоже могла рассказать ему о том, как можно потерять себя ради того, чтобы избавиться от воспоминаний, но не стала – не потому, что от старых привычек трудно избавиться, – просто я не доверяла себе. Когда речь заходила обо мне и Сойере Джексоне, я, кажется, никогда не поступала как надо.

Я заварила чай, положила сахар. Когда я обернулась, на его лице было написано любопытство.

– Фреди, что происходит?

Вот так вот просто, как в кино. Я почувствовала легкую дрожь, что было очень плохим знаком. Сойер не отступал:

– Если бы ты хоть что-то сказала, я не повел бы себя, как осел. – Его улыбка снова заиграла на губах, и он подошел ближе. Охватившее меня волнение стало еще сильнее. – Позволь мне загладить вину.

– Ну что ты, Сойер, ты ни в чем не виноват. – Я хлопнула его по плечу, но почему-то моя рука задержалась у него на рукаве. Вероятно, поэтому он привлек меня к себе.

Я позволила ему отнести меня наверх. Все это было так похоже на Ретта Батлера, и это был самый романтичный момент в моей жизни.

Когда все закончилось, много часов спустя, я оставила его мирно спящим на сбившихся простынях.

Одевшись, я спустилась вниз. В дверь позвонили:

– Фреди! Все готово! Поздравляю!

Женщина вошла и вручила мне документы. Я просмотрела стопку.

– О-о! – произнесла она.

Я подняла голову и увидела, что она смотрит на лестницу:

– Кто это?

Сойер стоял наверху лестницы. Увидев его, темноволосого, в небрежно накинутой рубашке и джинсах, низко сидящих на бедрах, я вдруг усомнилась в своих планах, которые так тщательно выстраивала.

Когда я не ответила, у женщины хватило такта сказать, что ей пора и что она обсудит со мной условия выезда позже.

Сойер спустился ко мне:

– Ты продала дом?

– Да.

Он изучал меня секунду, а потом кивнул:

– У меня есть предложение.

– Предложение?

– Переезжай ко мне и оставайся, сколько захочешь. Мы начнем все сначала и не будем никуда торопиться.

Его предложение было более чем заманчивым. Он был прекрасным любовником, остроумным человеком и даже умел готовить. Разумеется, я избавилась от своих предрассудков и идиотской привычки подписывать все не глядя и могла продолжать вести в Уиллоу-Крике почти ту же жизнь, к которой привыкла. Но была еще досадная необходимость доказать себе, что я действительно сильная, что я не боюсь. Кроме того, как я могла объяснить ему или еще кому-нибудь то нарастающее приятное волнение, которое я чувствовала от перспективы выйти за пределы моего мирка и доказать, что мне не нужно, чтобы все было легко и удобно, что я могу преуспеть и в большом мире.

Могу только сказать, что переезд в другое место меня манил. Может быть, не все сложится гладко в моей новой жизни, но попробовать я должна.

– Думаю, я могу полюбить тебя, а быть может, я уже влюблена, – сказала я ему. – Но пора мне самой о себе позаботиться.

– Фреди...

– Если я останусь с тобой, это будет чудесно, замечательно... но легко. Пора выяснить, из какого теста я сделана, а для этого мне надо уехать из Уиллоу-Крика.

В момент моего отъезда он был со мной. Я перешла в недействительные члены Лиги и распродала или пожертвовала все, что осталось от обстановки дома. Сойер стоял у подъезда с моими родителями, Пилар и Граутами.

Когда происходящее наконец дошло до забитого архитектурными проектами и строительством сознания моего отца, он заявил, что недоволен моим отъездом. Но, несмотря на угрозы не прийти меня проводить, он появился, крепко обнял меня и сказал:

– Я всегда знал, что тебе и целого мира мало. Неудивительно, что ты решила пойти и завоевать его самостоятельно.

Моя мать с ним не соглашалась, но вид у нее был стоический и смирившийся. Она не обняла меня, но приблизилась на расстояние вытянутой руки:

– Возвращайся скорее.

Прежде чем она успела отступить, я обняла ее и прижала к себе.

– Я люблю тебя, мама. – Похоже, я становлюсь сентиментальной.

Никки в момент прощания бросилась мне на шею и потребовала пообещать, что мы навсегда останемся друзьями. Даже Пилар подошла и обняла нас обеих.

Говард лишь улыбнулся и, когда я высвободилась из объятий, сказал:

– Спасибо за все, что ты сделала для моей Никки.

– Мы помогали друг другу. Мне тоже есть за что благодарить тебя.

Сделка, которую я заключила с Говардом, была полностью выполнена. Я обняла своего НС-ного соседа.

Далее был Сойер. Его темные волосы трепал утренний ветерок, а черная футболка была достаточно облегающей, и под ней вырисовывалась его широкая грудь, но при этом он не был похож на фотомодель. Я почувствовала смущение. И когда он провел рукой по моему подбородку, я сдалась и впервые проявила любовь на публике. Я поцеловала его на прощание. Не обращая внимания на выражение лица матери.

Он слегка отстранился, его губы изогнулись в улыбке:

– На выставке, когда все пошло вкривь и вкось, ты просила дать тебе время. Теперь я готов сделать это. Иди и делай то, что должна, но помни, что я еще с тобой не разобрался. Отнюдь.

Меня опять охватила дрожь. Я едва смогла оторваться от него, опасного и сексуального, и сесть в машину. Но я знала, что должна это сделать.

Они все выстроились в ряд. Когда я наконец завела машину, Никки прижалась к Говарду, рядом с ними стояли Пилар, моя мать с высоко поднятым подбородком, о чем-то задумавшийся отец и Сойер – уверенный... всегда уверенный в себе. Картина так и просилась на открытку, и я послала им на прощание мой лучший парадный взмах рукой, удаляясь по дорожке из красного кирпича.