Джорджетт Хейер - Дьявол и паж

— А у меня ее попросту нет. Мне казалось, ты прекрасно осведомлен об этом печальном обстоятельстве, дорогой Хью.

— Когда Дженнифер Бошан вышла замуж за Энтони Мериваля, в тебе явно пробудились какие-то зачатки души.

— Разве? — Джастин изумленно уставился на Давенанта.

Их взгляды встретились.

— Интересно, а что сейчас значит для тебя Дженнифер Бошан?

Эйвон вскинул красивую руку.

— Дженнифер Мериваль, Хью! Она для меня воспоминание о неудаче и проблесках безумия.

— И все же после той истории ты изменился.

Герцог встал, на его лице заиграла презрительная усмешка.

— Дорогой мой, всего полчаса назад я говорил, что всегда старался оправдывать твои ожидания. Три года назад, когда я узнал от своей сестры Фанни о замужестве Дженнифер, ты со своей обычной простотой заметил, что Дженни отвергла мои ухаживания, зато сформировала мой несчастный характер, voila tout[2].

— Нет. — Давенант задумчиво смотрел на него. — Я ошибался, но…

— Мой дорогой Хью, не надо подрывать мою веру в тебя!

— Я ошибался, но не очень… Мне следовало сказать, что Дженнифер проложила путь другой женщине, которая сформирует твой характер.

Его милость закатил глаза.

— Когда ты ударяешься в философию, Хью, я начинаю сожалеть о том дне, когда включил тебя в круг своих друзей.

— У тебя их так много? — вспыхнул Давенант.

— Parfaitment[3]. — Джастин направился к двери. — Там, где деньги, там всегда друзья.

Давенант поставил бокал.

— Это оскорбление? — спокойно спросил он.

Эйвон замер на пороге.

— Как ни странно, нет. Но я всегда к твоим услугам.

Давенант внезапно рассмеялся.

— Отправляйся в постель, Джастин! Ты совершенно невыносим!

— Ты слишком часто говоришь мне об этом. Спокойной ночи, дорогой друг. — Его милость открыл дверь, но прежде чем закрыть ее, с улыбкой оглянулся. — A propos[4], Хью, душа-то у меня теперь имеется. Она только что приняла ванну и сейчас сладко спит.

— Храни ее Господь! — подхватил Давенант.

— Не знаю, что и ответить тебе. То ли сказать "аминь", то ли разразиться проклятиями. — В глазах его милости затаилась насмешка.

Следующим утром, подкрепившись сухариком и чашкой чая, герцог Эйвон послал за своим новым пажом. Леон явился немедля и, преклонив колено, поцеловал его милости руку. Уолкер в точности выполнил все распоряжения хозяина: вместо вчерашнего оборванного и чумазого мальчишки перед герцогом стоял опрятный отрок. Непокорные медные волосы были аккуратно зачесаны назад, черный наряд строгого покроя идеально сидел на стройной фигуре, а вокруг шеи был повязан накрахмаленный муслиновый платок.

Какое-то время Эйвон разглядывал мальчика.

— Недурно. Можешь встать, Леон. Я намерен задать тебе несколько вопросов и рассчитываю получить правдивые ответы. Ты понял?

Леон спрятал руки за спину.

— Да, Монсеньор.

— Для начала скажи мне, откуда ты знаешь мой язык.

Леон поднял на его милость удивленный взгляд.

— Монсеньор?

— Не хитри, дитя мое. Я не люблю, когда меня дурачат.

— Да, Монсеньор. Жан содержит постоялый двор, и там часто останавливаются английские путешественники. Конечно, не благородные англичане, а…

— Понятно. А теперь поведай мне свою биографию. Начнем с имени.

— Меня зовут Леон Боннар, Монсеньор. Моя мать — la Mere Боннар, а отец…

— …le Père Боннар. Это вполне естественно. Где ты родился и когда умерли твои достойные родители?

— Я не знаю, где родился, Монсеньор. Думаю, это случилось не в Анжу.

— Факт, безусловно, весьма примечательный, — съехидничал герцог. — Но я все-таки попросил бы избавить меня от перечисления тех мест, где ты не родился.

Леон покраснел.

— Вы не поняли, Монсеньор. Мои родители переехали в Анжу, когда я был еще младенцем. У нас была ферма в Бассенкуре, auprès de Saumur[5]. Я жил там, пока мои родители не умерли.

— Они умерли в одночасье? — поинтересовался Джастин.

Леон растерянно наморщил аккуратный носик.

— Одночасье, Монсеньор?

— Они умерли в одно и то же время?

— Чума, — объяснил Леон. — Меня отослали к месье кюре. Мне тогда было двенадцать лет, а Жану — двадцать.

— Как получилось, что ты на столько лет моложе Жана? — спросил его милость, одарив Леона грозным взглядом.

Леон нервно хихикнул, но взгляда не отвел.

— Монсеньор, мои родители в могиле, и я не могу их спросить.

— Друг мой, — голос Эйвона был мягче шелка, — знаешь, как я поступаю с дерзкими пажами?

Леон с тревогой покачал головой.

— Я задаю им хорошую порку. Поэтому советую тебе быть осторожным.

Леон побледнел, улыбка исчезла с его лица.

— Простите, месье. Я не хотел быть дерзким, — покаянно прошептал он. — У моей матери была еще дочь, которая умерла в младенчестве. А затем появился я.

— Хорошо. А где ты научился разговаривать как благородный господин?

— У месье кюре, Монсеньор. Он научил меня читать и писать, а еще немного обучил меня латыни и некоторым другим вещам.

Джастин удивленно поднял брови.

— Твой отец был простым крестьянином… Почему же тебе дали столь обширное образование?

— Не знаю, Монсеньор. Видите ли, я был любимым ребенком. Моя мать не хотела, чтобы я работал на ферме. Думаю, именно поэтому Жан меня ненавидит.

— Возможно. Дай мне твою руку.

Леон протянул изящную ладонь; Эйвон поднес к глазам монокль. Рука была маленькая, с тонкими длинными пальцами, огрубевшими от тяжелой работы.

— М-да, — пробормотал герцог. — Вполне милый образчик.

Леон несмело улыбнулся.

— Quant à ça[6], то я думаю, у вас прекрасные руки, Монсеньор.

Губы герцога дрогнули.

— Ты меня смущаешь, дитя мое. Так ты говоришь, твои родители умерли? Что же случилось потом?

— А потом Жан продал ферму! Он заявил, что создан для великих дел. Но я не очень-то в это верю. — Леон склонил голову набок, словно размышляя над этим вопросом. На щеках мальчика появились и тут же исчезли неотразимо прелестные ямочки. Леон обеспокоено взглянул на его милость.

— Оставим в покое способности несравненного Жана, — предложил герцог. — Продолжай свой рассказ.

— Хорошо, Монсеньор. Жан продал ферму и забрал меня у месье кюре. — Лицо Леона омрачилось. — Святой отец хотел оставить меня у себя, но Жан не позволил. Он решил, что я ему пригожусь. И месье кюре не смог ничего поделать. Жан привез меня в Париж. И здесь он заставил меня… — Леон замолчал.

— Продолжай! — потребовал Эйвон. — И здесь он заставил тебя?..

— Работать на него, — неохотно выдавил Леон. Он вновь встретился с испытующим взглядом и на этот раз опустил глаза.

— Хорошо… Оставим это. Et puis?[7]

— Затем Жан купил постоялый двор на улице Святой Марии, а позже встретил Шарлотту и женился на ней. И мне стало еще хуже, поскольку Шарлотта меня возненавидела. — Фиалковые глаза вспыхнули. — Однажды я попытался убить ее, — простодушно добавил Леон. — Большим ножом для мяса.

— Что ж, ее ненависть вполне объяснима, — усмехнулся Эйвон.

— Нет, — с сомнением возразил Леон. — Мне тогда было всего пятнадцать. Я все время был голоден, и меня били. Вот и все, Монсеньор. А потом появились вы и купили меня.

Его милость задумчиво вертел в руках перо.

— Могу я поинтересоваться, почему тебе вздумалось убивать бедную Шарлотту, да еще таким ужасным предметом, как нож для мяса?

Леон вспыхнул и отвел взгляд.

— На то были причины, Монсеньор.

— Не сомневаюсь.

— Я… я считаю, что Шарлотта злая и жестокая, она… она привела меня в ярость. Вот и все.

— Я тоже и жесток, и зол, но не советую покушаться на мою жизнь, особенно с помощью ножа для мяса. Или на жизнь моих слуг. Я прекрасно знаю, что означает цвет твоих волос.

Длинные темные ресницы дрогнули, на щеках снова заиграли ямочки.

— Colère de diable[8].

— Именно. Потрудись держать его при себе, дитя мое.

— Да, Монсеньор. Я не собираюсь убивать тех, кого люблю.

Губы его милости насмешливо дрогнули.

— Какое облегчение! А теперь выслушай меня. Отныне ты будешь моим пажом, тебя будут одевать, кормить и обеспечивать всем необходимым, но взамен я требую абсолютного послушания. Ты понял?

— Да, Монсеньор.

— Ты должен знать, что для слуг мое слово — закон. И вот мое первое указание — если кто-либо спросит тебя, кто ты и откуда взялся, ты должен отвечать, что являешься пажом герцога Эйвона. Ты забудешь свое прошлое до тех пор, пока я не разрешу тебе его вспомнить. Понятно?

— Да, Монсеньор.

— Ты станешь слушаться Уолкера так же, как меня.

Упрямый подбородок вздернулся, Леон с подозрением глянул на герцога.

— А если не станешь, — и без того ласковый голос его милости обрел еще большую мягкость, — тебе придется познакомиться с моими методами наказания.

— Если вы желаете, чтобы я слушался Уолкера, — с достоинством произнес Леон, — то я не смею противоречить, ваша милость!

Джастин внимательно оглядел мальчишку.

— Разумеется, не смеешь. И я предпочел бы, чтобы ты звал меня Монсеньор.

Фиалково-синие глаза озорно блеснули.

— Уолкер сказал, что я должен называть вас "ваша милость". Ба! Мне это не нравится, enfin[9]!

Джастин не сводил с новоявленного пажа надменного взгляда. Внезапно фиалковые глаза потухли. Леон опустил голову.

— Будь осторожен, — предупредил герцог.

— Да, Монсеньор, — смиренно согласился мальчик, не поднимая головы.