Мэри Кайе - Дворец ветров

– Кода Дад – он как отец моему сахибу, который очень его любит, – сказал Ала Яр. – Но вчера между ними вышла небольшая размолвка, и, возможно, мой сахиб хочет поправить дело и помириться со стариком, а потом он сразу вернется. По ту сторону границы с ним не приключится никакой беды.

– Все это замечательно, но он не имел права пересекать границу – ни сейчас, ни в любое другое время, – резко ответил начальник строевого отдела, на мгновение забыв, с кем разговаривает. – Ну попадись мне только в руки этот сопля…

Он осекся, овладел собой и отпустил Ала Яра. Слуга вернулся в комнату сахиба, чтобы унести поднос с чота хазри, оставленный на прикроватном столике на рассвете и забытый там из-за всех треволнений, и лишь тогда увидел письмо под подносом, ибо в тусклом свете раннего утра конверт был незаметен на фоне чистой скатерти, которую он сам ежедневно менял.

За годы жизни в Билайте Ала Яр немного научился читать по-английски, и десятью минутами позже, расшифровав послание, он уже находился в кабинете командующего корпусом.

Аш действительно пересек границу. Но не для того, чтобы повидаться с Кода Дадом. Он решил присоединиться к Малик-шаху, Лал Маету и остальным получившим приказ разыскать Дилазаха и вернуть в полк две похищенные винтовки. Несколько поисковых отрядов пустились вдогонку за ним, но поиски не увенчались успехом. Аш исчез так же бесследно, как Дилазах, и почти два года о нем не было ни слуху ни духу.

В тот же день Зарин явился к командующему и попросил о внесрочном увольнении, чтобы отправиться на поиски Пелам-сахиба. В просьбе ему было отказано, а через несколько часов, после продолжительного разговора с Махду и короткой, не вполне мирной беседы с Зарином, из крепости исчез Ала Яр.

– Я слуга сахиба, и он покамест не уволил меня, – сказал Ала Яр. – Вдобавок я обещал Андерсону-сахибу присматривать за мальчиком, а поскольку ты не можешь последовать за ним, значит, идти должен я. Вот и все.

– Я бы пошел, будь моя воля, – прорычал Зарин. – Но я тоже слуга. Я служу сиркару и не волен поступать, как мне угодно.

– Знаю. Поэтому я пойду вместо тебя.

– Ты старый дурак, – сердито сказал Зарин.

– Возможно, – беззлобно согласился Ала Яр.

Он покинул Мардан за час до заката, и Махду проводил друга по тропе, ведущей в сторону Афганистана, и долго смотрел вслед удалявшейся фигуре, которая становилась все меньше и меньше на фоне широкой пустынной равнины и Пограничных гор – и наконец, когда солнце зашло и на землю спустились лиловые сумерки, скрылась из виду.

– Там люди. За ущельем, слева, – сказал один из часовых, напряженно глядя на залитую лунным светом равнину. – Смотри-ка… они двигаются в нашу сторону.

Его товарищ повернулся и уставился в направлении, куда указывал палец, но мгновение спустя рассмеялся и помотал головой.

– Газель. Из-за засухи чинкара настолько осмелели, что подходят на расстояние броска камня. Но если вон те облака оправдают наши ожидания, скоро здесь будет полно травы.

Лето 1874 года выдалось на редкость тяжелое. Сезон дождей запоздал и быстро кончился, и на выжженных солнцем коричнево-золотых равнинах вокруг Мардана не было ни следа зелени. Пыльные смерчи плясали целыми днями напролет среди миражей и сухих терновых кустов, и обмелевшие реки медленно текли между ослепительно белых песчаных берегов.

На холмах травы тоже не было, и большинство диких животных ушло в далекие горные долины в поисках пищи. На равнине остались только немногочисленные дикие свиньи да чинкара, и по ночам они совершали набеги на поля деревенских жителей, а изредка даже наведывались в военный городок и объедали кусты в саду Ходсона или тутовое дерево, росшее на месте, где семнадцать лет назад застрелился полковник Споттисвуд. Часовые настолько привыкли к ним, что больше не кричали «стой, кто идет?» и не палили из карабина, когда замечали неясную тень, скользящую по краю плаца или среди терновых зарослей, да и вообще на участке границы, охраняемом Марданом, уже так давно царило спокойствие, что люди к нему привыкли.

Вот уже более пяти лет не происходило никаких «инцидентов на границе», и разведчики не принимали участия в боевых действиях. Они выделили эскорт под командованием джамадара Сиффат-хана для нового посланника, отправившегося с миссией в Кашгар, а через год двое из эскорта доставили заключенный договор из Кашгара в Калькутту за шестьдесят дней. Одного сипая из пехоты разведчиков отрядили сопровождать дипломатического курьера за Аму-Дарью, а оттуда, через Бадахшан и Кабул, обратно в Индию; один совар из кавалерии, отправленный в Персию с британским офицером, выполнявшим особое поручение, был убит по дороге в Тегеран, защищая багаж от шайки грабителей. Сам корпус принял участие в длившихся целый год военных учениях под Хасан-Абдалом, откуда прибыл обратно в Мардан в феврале 1874 года, чтобы вернуться к обычному распорядку жизни военного городка и молить все засушливое лето о дожде, который умерил бы убийственную жару.

Сентябрь был таким же знойным, как июль, но сейчас уже близился к концу октябрь, и столбик ртути в термометре на веранде офицерского собрания опускался день ото дня. Мужчины снова выходили из помещений в полдень, и ветер, дувший с гор на закате, дышал спасительной прохладой. Но если не считать нескольких коротких ливней, никаких признаков осенних дождей не наблюдалось – до сегодняшней ночи, когда впервые за много месяцев в небе появились тучи.

– На сей раз – шукр Аллах[30] – они не обманут наших ожиданий, – с надеждой сказал часовой. – Их гонит ветер, и я чую запах дождя.

– Я тоже, – сказал его товарищ.

Двое мужчин принюхались и, когда внезапный порыв ветра взвихрил пыль, скрывшую от взора неясную тень на равнине, продолжили обход своей территории.

С восхода луны ветер дул лишь редкими слабыми порывами, но сейчас он стал ровным, сильным и гнал скученные облака по небу, пока они не заволокли луну. Через четверть часа из темных туч пролились первые тяжелые капли дождя – предвестники неистового ливня, который в считанные минуты превратил пыль долгого знойного лета в море грязи, а каждый овраг и канаву – в полноводную бурную реку.

Под покровом тьмы, в оглушительном шуме низвергающихся с небес потоков воды несколько мужчин, ошибочно принятых часовым за чинкара, миновали сторожевые заставы незамеченными. Но, шагая с низко наклоненными головами, чтобы спрятать лица от хлестких дождевых струй, они сбились с пути и были окликнуты часовым у ворот форта.

Представать перед начальством среди ночи не входило в их планы. Они намеревались добраться до расположения кавалерийской части и спрятаться там до утра. Но так или иначе, хавилдар, стоявший в карауле за старшего, послал за индийским дежурным офицером, который в свою очередь послал за британским дежурным офицером, и вскоре из офицерского собрания вызвали адъютанта, игравшего там в вист, и подняли с постели заместителя командующего корпусом, рано легшего спать.

Сам командующий тоже удалился к себе рано, но не ложился в кровать. Он писал еженедельные письма домой, когда был отвлечен от своего занятия появлением двух своих офицеров, сопровождавших самого жалкого субъекта из всех, каким доводилось бывать в этой комнате, – изможденного бородатого горца с перевязанной головой, закутанного на местный манер в драное одеяло, с которого стекали струи воды на любимый ширазский ковер командующего. Струйка крови стекала с повязки на впалую небритую щеку, и под складками мокрого, прилипшего к телу одеяла угадывались очертания некоего продолговатого громоздкого предмета. Мужчина опустил руки, и карабины выскользнули из-под накидки и с лязгом упали на пол в круг света от керосиновой лампы, стоящей на письменном столе.

– Вот они, сэр, – сказал Аш. – Прошу прощения… у нас ушло много времени… на это дело, но… оно оказалось не таким простым, как… мы думали.

Командующий уставился на него, не в силах произнести ни слова. У него в голове не укладывалось, что это тот самый мальчик, который ворвался к нему в кабинет почти два года назад. Теперь это был мужчина. Высокий, ибо Аш поздно достиг полного своего роста, и худой той жилистой худобой, что свидетельствует о стальных мускулах и трудной жизни. С глубоко запавшими глазами, оборванный, грязный и раненый, он чуть не терял сознание от усталости. Однако он держался прямо и принуждал себя изъясняться на английском, которым не пользовался так долго.

– Я должен… извиниться, сэр, – с запинками проговорил Аш, еле ворочая языком, – за то… что мы предстали перед вами… в таком виде. Мы не хотели… Мы собирались провести ночь у Зарина и… привести себя в приличный вид, а утром… Но ливень…

Голос его пресекся, и он сделал неопределенный и чисто восточный жест рукой.

Командующий повернулся к начальнику строевого отдела и отрывисто спросил:

– Остальные там?

– Да, сэр. Все, кроме Малик-шаха.

– Он погиб, – устало сказал Аш.

– А Дилазах-хан?

– Он тоже. Мы вернули почти все патроны. Они у Лал Маета… – Аш опустил глаза и несколько долгих мгновений смотрел на карабины, а потом сказал с неожиданной горечью: – Надеюсь, они того стоят. Стоят трех жизней. Это слишком дорогая цена.

– Неужели честь того не стоит? – спросил командующий прежним отрывистым тоном.

– Ах… честь! – Аш рассмеялся безрадостным смехом. – Малик и Ала Яр… – Голос его прервался, и глаза вдруг наполнились слезами. Он резко сказал: – Теперь мне можно удалиться, сэр?

И, еще не успев договорить, повалился вперед, точно срубленное дерево, и распростерся без сознания на кавалерийских карабинах, похищенных два года назад и возвращенных ценой трех жизней. В том числе жизни Ала Яра…