Никто не знал, когда была основана эта крепость, но, если верить легенде, она противостояла войскам Сикундара Дулкхана (Александра Великого), когда молодой завоеватель вторгся в Индию через северные перевалы. Однако главная часть современной цитадели была возведена в начале пятнадцатого века неким атаманом разбойников, которому требовалась неприступная твердыня, чтобы совершать из нее налеты на плодородные земли за рекой и возвращаться обратно в случае опасности. В нынешние дни она носила название Кала-Кила – Черная крепость, но не из-за цвета (ибо была построена из твердого серого камня, составлявшего пласт обнаженной скальной породы, на котором она стояла), а из-за своей репутации, в высшей степени темной. Вождь раджпутского племени, впоследствии захвативший данную территорию, значительно расширил крепость, а его сын, построивший обнесенный стеной город на равнине внизу и ставший первым раджой Гулкота, превратил Кала-Килу в огромную, пышно украшенную королевскую резиденцию, благодаря своему расположению на значительной высоте получившую название Хава-Махал – Дворец ветров.

Нынешний раджа жил именно здесь, среди обветшалого великолепия затейливого лабиринта залов, украшенных персидских коврами, пыльными портьерами с золотым шитьем, настенными орнаментами из нефрита или чеканного серебра со вставками из рубинов и необработанной бирюзы. Здесь же, в королевских покоях занана, за сквозными деревянными ширмами, отделявшими приемный зал от полного роз фруктового сада, обитала рани Джану-Баи – ее соперница, фаранги-рани умерла от лихорадки (хотя иные считали, что от яда) прошлым летом. А в беспорядочном лабиринте комнат, занимавших целое крыло дворца, проводил свои дни маленький юверадж, более известный под своим «молочным» именем Лалджи, в окружении толпы слуг, мелких чиновников и прихлебателей, приставленных к нему отцом.

Когда Аша провели к нему через многочисленные коридоры и прихожие, наследный принц Гулкота сидел с поджатыми ногами на бархатной подушке и дразнил взъерошенного какаду, который имел такой же мрачный и сердитый вид, как его мучитель. Вчерашний великолепный парадный костюм уступил место узким муслиновым шароварам и простому полотняному ачкану, и в таком наряде мальчик выглядел гораздо младше, чем вчера, когда восседал на белом жеребце в середине процессии. Накануне он был истинным принцем с ног до головы, причем головы, увенчанной лазурным тюрбаном с высоким плюмажем и сверкающей алмазной застежкой. А теперь он был просто маленьким мальчиком. Пухлым бледным ребенком, который казался не старше, а младше Аша на два года и был не столько сердит, сколько испуган.

Именно последнее обстоятельство успокоило и ободрило Аша, еще минуту назад объятого благоговейным трепетом. Он тоже порой искал спасения от страха за показным раздражением и потому сразу узнал чувство, явно скрываемое ювераджем от скучных взрослых, находившихся в комнате. Внезапно он проникся симпатией к будущему радже Гулкота. И почувствовал острое желание принять его сторону против толстокожих взрослых, которые кланяются столь почтительно и говорят такими фальшивыми льстивыми голосами, но сохраняют при этом холодное и хитрое выражение лица.

Вид у них не особо дружелюбный, подумал Аш, украдкой рассматривая присутствующих. Все они были слишком толстыми, холеными и самодовольными, а один из них – богато одетый щеголь с красивым порочным лицом, носящий бриллиантовую серьгу в одном ухе, – демонстративно приложил к носу надушенный платок, словно испугавшись, что этот городской щенок принес с собой запах нищеты и конюшен. Аш отвел от него глаза и низко поклонился его высочеству, поднеся сложенные ладони ко лбу, как требовал обычай, но при этом взгляд у него был дружелюбным и заинтересованным, и юверадж несколько просветлел лицом.

– Оставьте меня, – приказал юверадж своим придворным, отсылая их прочь повелительным взмахом царственной длани. – Я хочу поговорить с этим мальчиком наедине.

Щеголь с бриллиантовой серьгой низко наклонился к нему, схватил за руку и принялся горячо шептать что-то на ухо, но юверадж вырвал руку и громко и сердито сказал:

– Ты болтаешь вздор, Биджу Рам. Зачем ему нападать на меня, если вчера он спас мне жизнь? Вдобавок он не вооружен. Ступай прочь и не дури.

Молодой человек отступил назад и поклонился с покорной почтительностью, которая никак не вязалась с мерзким выражением, внезапно появившимся у него на лице. Аш был немало изумлен, поймав на себе взгляд, исполненный лютой злобы, совершенно несоразмерной с пустячностью повода. Очевидно, Биджу Рам не обрадовался полученному выговору и счел Аша повинным в пережитом унижении. Это было явно несправедливо, если учесть, что Аш не произнес ни слова да и вообще не хотел являться во дворец, коли на то пошло.

Юверадж нетерпеливо махнул рукой, и мужчины удалились. Два мальчика смерили друг друга оценивающими взглядами. Но Аш продолжал молчать, и именно юверадж нарушил минутное молчание, наступившее после ухода придворных:

– Я рассказал отцу, как ты спас мне жизнь, и он позволил мне взять тебя в слуги. Ты будешь получать хорошее жалованье, и я… мне здесь не с кем играть. Во дворце живут одни только женщины и взрослые. Ты останешься?

До сих пор Аш твердо намеревался отказаться, но сейчас он заколебался и неуверенно проговорил:

– Моя мать… я не могу бросить ее, и вряд ли она…

– Это легко устроить. Она может тоже жить здесь и ухаживать за моей маленькой сестренкой, принцессой. Так значит, ты ее любишь?

– Конечно, – удивленно ответил Аш. – Она же моя мать.

– Понятно. Везет тебе. А вот у меня нет матери. Она была рани, ты знаешь. Настоящей королевой. Но она умерла, когда я родился, и я совсем ее не помню. Может, если бы она не умерла… Мать моей сестры Анджули тоже умерла – говорят, от порчи или от яда. Но вообще-то она была фаранги и постоянно хворала, так что, возможно, этой не пришлось прибегать к колдовству или яду или к помощи…

Он осекся, быстро оглянулся через плечо, а потом проворно встал и сказал:

– Пойдем отсюда. Давай выйдем в сад. Здесь слишком много посторонних ушей.

Посадив какаду обратно на жердочку, юверадж вышел через занавешенный портьерами дверной проем и прошел мимо кланяющихся слуг в сад с ореховыми деревьями, фонтанами и маленькой беседкой, отражающейся в пруду, полном водяных лилий и золотых карпов. Аш последовал за ювераджем. В дальнем конце сада, по краю отвесного обрыва высотой в двести футов, спускавшегося к плато, тянулся низкий каменный парапет, а с трех других сторон возвышались стены дворца: ярус за ярусом резного дерева и камня, с сотнями окон, из которых открывался вид на город и далекий горизонт.

Лалджи сел на берегу пруда и принялся бросать камешки в карпов.

– Ты видел, кто столкнул камень?

– Какой камень? – недоуменно спросил Аш.

– Тот самый, что упал бы на меня, если бы ты не остановил моего коня.

– Ах, этот. Его никто не сталкивал. Он сам упал.

– Нет, его именно столкнули, – убежденно прошептал Лалджи. – Данмайя, моя няня… бывшая… всегда говорила, что если эта родит сына, она найдет способ сделать его наследником престола. А я… я…

Мальчик прикусил язык, не желая признаться, пусть даже другому ребенку, что он боится. Но непроизнесенное слово легко угадывалось по дрожи в голосе и неловкости рук, швыряющих камешки в спокойную воду. Аш нахмурился, вспоминая движение, привлекшее его внимание за секунду до того, как упал карнизный камень, и впервые задаваясь вопросом, почему он упал именно в тот момент и не человеческая ли рука столкнула его.

– Биджу Рам говорит, что я все выдумываю, – продолжал юверадж тихим голосом. – Он говорит, что никто не посмел бы. Даже эта не посмела бы. Но когда камень упал, я вспомнил слова моей няни, и тогда я подумал… Данмайя говорит, что я не должен никому доверять, но ты спас мне жизнь, и, если ты останешься здесь, возможно, со мной ничего не случится.

– Я не понимаю, – сказал озадаченный Аш. – Чего тебе опасаться? Ты же юверадж, у тебя есть слуги и стражники, а однажды ты станешь раджой.

Лалджи невесело усмехнулся.

– Еще недавно так оно и было. Но теперь у моего отца есть другой сын. Ребенок этой… ребенок нотч. Данмайя говорит, она не успокоится, пока не добьется, чтобы он занял мое место: она хочет, чтобы трон достался ее сыну, и она крепко держит моего отца в руках… вот так. – Он сжал кулак с такой силой, что костяшки побелели, а потом разжал пальцы и уставился на камешек, лежащий на ладони. На его маленьком лице пролегли недетские резкие складки. – Я его сын. Старший сын. Но он сделает все, лишь бы угодить ей, и…

Его голос пресекся, и тихий плеск фонтана заглушил последние слова. Внезапно Аш вспомнил другой голос, принадлежавший почти забытому человеку, который давным-давно, в другой жизни и на другом языке, говорил ему: «В мире нет ничего хуже несправедливости. Быть несправедливым – значит поступать бесчестно». С ювераджем хотят поступить бесчестно, а следовательно, этого нельзя допустить. Необходимо что-то предпринять.

– Хорошо. Я останусь, – сказал Аш, героически отказываясь от беспечной жизни в городе и приятной перспективы дослужиться до старшего конюха у Дани Чанда.

Беззаботные годы остались позади.

Тем же вечером он передал весточку Сите, и она тотчас извлекла из тайников деньги и маленький пакет с бумагами, увязала в узел скудные пожитки и отправилась в Хава-Махал. На следующее утро Ашу сообщили, что отныне он – придворный ювераджа, с ежемесячным жалованьем в целых пять серебряных рупий, а Сита получила должность дополнительной служанки при маленькой дочери покойной фаранги-рани, принцессе Анджули.

По дворцовым меркам предоставленное им жилье было весьма скромным: три комнатушки без окон, одна из которых служила кухней. Но по сравнению с единственной комнатой в городе оно казалось верхом роскоши, а отсутствие окон возмещалось тем фактом, что все три двери выходили в маленький отдельный дворик, обнесенный восьмифутовой стеной и затененный ветвями сосны. Сита пришла в восторг от нового жилья и скоро стала относиться к нему как к настоящему дому, хотя ее печалило, что Ашок не может ночевать там. По роду своих обязанностей, состоявших главным образом в прислуживании ювераджу, Аш должен был спать в передней комнате, смежной с королевской опочивальней.