На ум Ашу пришло сразу несколько ответов, но вопрос был сугубо риторическим, и в любом случае он не смог бы ответить на него по той простой причине, что боялся дать волю своему языку, ибо эти презренные, самодовольно ухмыляющиеся шантажисты оскорбляли не кого иного, как Джули. Сквозь красную пелену ярости, застлавшую его рассудок, он смутно осознал, что Кака-джи отвечает мягким, исполненным достоинства голосом, и вскоре все они снова вышли на солнечный свет, сели на лошадей и поехали прочь. Но Аш до сих пор понятия не имел, какой ответ получил визирь.

– Ну и что теперь, сахиб? – спросил Мулрадж.

Аш не ответил, и Кака-джи повторил тот же самый вопрос и изъявил желание знать, как им следует реагировать на последнюю наглость.

Аш вышел из оцепенения и резко промолвил:

– Я должен поговорить с ней.

Старик изумленно уставился на него.

– С Шу-шу? Но я не думаю…

– С Анджули-Баи. Вы должны устроить это для меня, Рао-сахиб. Я должен увидеться с ней. Причем наедине.

– Но это невозможно, – возразил Кака-джи, глубоко потрясенный. – В дороге – да. Там это не имело особого значения. Но не здесь, в Бхитхоре. Это было бы в высшей степени неблагоразумно, и я не могу такого позволить.

– Вам придется, – отрезал Аш. – Иначе я откажусь от дальнейшего участия в переговорах и извещу Спиллера-сахиба, что больше ничего не могу сделать и пусть он сам улаживает дело с раной.

– Но вы не можете так поступить! – задыхаясь, проговорил Кака-джи. – А вдруг он уступит требованиям раны, чтобы избежать ссоры? Он вполне может это сделать, как справедливо заметил Мулрадж. И тогда мы пропали, потому что мы не в состоянии выплатить столь огромную сумму. Даже если бы мы располагали такими деньгами – а мы не располагаем, – это разорило бы нас дочиста, а без денег мы не сможем совершить обратное путешествие. Нанду не вышлет нам ни единой аны, он обезумеет от гнева и…

От волнения Кака-джи говорил с прямотой, какой в обычных обстоятельствах никогда не позволил бы себе при посторонних. Осознав это, он осекся на полуслове, бросил через плечо страдальческий взгляд на четырех остальных членов группы, державшихся позади, и с облегчением увидел, что они находятся вне пределов слышимости и к тому же заняты оживленным разговором.

– Кроме того, – продолжил Кака-джи, понизив голос и возвращаясь к своему исходному доводу, – какой толк в вашем разговоре с Анджули-Баи? Помочь нам она не в силах, а передавать ей слова раны просто немилосердно, ведь ни у нее, ни у Шу-шу нет выбора.

– И все равно я должен увидеться с ней, – неумолимо сказал Аш. – Она имеет право знать положение вещей. Имеет право быть предупрежденной, на случай…

Он замялся, и Мулрадж закончил фразу за него:

– На случай, если рана откажется жениться на ней. Да, думаю, вы правы, сахиб.

– Нет, – несчастным голосом сказал Кака-джи. – Встречаться вам с ней было бы неблагоразумно и неприлично, и я не нахожу это необходимым. Но поскольку вы оба, я вижу, не согласны со мной в данном пункте, я сам все скажу племяннице. Это вас устроит?

Аш помотал головой.

– Нет, Рао-сахиб. Я должен лично поговорить с ней. Не то чтобы я не доверял вам, но вы не можете сказать Анджули-Баи того, что хочу сказать я. Однако только вы можете устроить нашу встречу.

– Нет, сахиб. Это исключено. Я не могу… Об этом станет известно. Это будет слишком трудно…

– Тем не менее вы сделаете это для меня. Я прошу сделать это в виде великого одолжения. Вы дружили с дедом Анджули-Баи, Сергеем, – во всяком случае, я так слышал – и знали ее мать, которая…

Кака-джи вскинул ладонь, останавливая Аша.

– Довольно, сахиб. Вы правильно слышали. Я с юных лет глубоко восхищался ее русским дедом. Странный человек и поистине замечательный… Он внушал нам столько же страха своими вспышками гнева, сколько любви – своим смехом; а смеялся он часто. Говорят, даже находясь при смерти, он смеялся и нисколько не боялся…

Кака-джи вздохнул и несколько мгновений молчал. Потом он промолвил:

– Хорошо, сахиб, я сделаю все от меня зависящее. Но при одном условии: я сам должен присутствовать при вашей встрече.

Никакие доводы Аша не возымели на него действия. Старик был убежден: если до раны и его советников дойдет, что Анджули-Баи разговаривала наедине с молодым мужчиной, не состоящим с ней в родстве, с них станется воспользоваться этим обстоятельством как предлогом для того, чтобы отправить ее обратно в Каридкот с позором и, скорее всего, без приданого. Они вполне способны изъять приданое в качестве «компенсации» за потерю невесты, и тот факт, что означенный молодой мужчина является сахибом, которого правительство назначило осуществлять общее руководство лагерем и уполномочило вести переговоры об условиях брачного договора, ничего не изменит. Значение будет иметь только его пол, а скандал лишь укрепит позиции раны, в частности по вопросу выкупа за Шушилу.

– Вам нечего опасаться, – заверил Кака-джи. – Ни единого слова из произнесенных вами я никогда не повторю впоследствии, обещаю вам. Но если по какой-нибудь несчастливой случайности сведения о вашей встрече просочатся, моя племянница должна быть защищена. Я должен иметь возможность сказать, что я, дядя Анджули-Баи – брат ее отца, покойного махараджи Каридкота, – присутствовал там все время. Если вы не согласитесь на это, я ничем не смогу помочь вам.

Аш посмотрел на старика долгим, задумчивым взглядом, вспоминая доходившие до него слухи о Кака-джи, истории о «делах давно минувших дней» – возможно, правдивые, а возможно, и вымышленные. Если они правдивы… Но было очевидно, что спорить с ним бесполезно. Кака-джи занял твердую позицию и не собирался отступать, а без его содействия поговорить с Джули никак не удастся. По крайней мере, можно не сомневаться, что он выполнит свое обещание и будет держать язык за зубами.

– Я согласен, – сказал Аш.

– Хорошо. Тогда я попробую все устроить. Но я ничего не могу обещать от имени моей племянницы. Возможно, она не пожелает встречаться с вами, и тут я буду бессилен.

– Вы попытаетесь убедить ее. Скажете, что он… Нет. Просто скажете, что это крайне необходимо и что иначе я не стал бы просить ее – или вас– о встрече.

Кака-джи все устроил. Встреча должна была состояться в его палатке в час пополуночи, когда весь лагерь спит. Аш должен был пробраться туда незаметно, и Кака-джи предложил ему переодеться ночным сторожем: чоукидару, патрулирующему ту часть лагеря, вечером подмешают в пищу какой-нибудь наркотик, чтобы усыпить его на час-другой.

– Гобинд позаботится об этом, – сказал Кака-джи, – а также о том, чтобы ни один мой слуга ничего не увидел и не услышал. Но поскольку осторожность не помешает, даже он не будет знать, кто именно явится ко мне в палатку ночью. Теперь слушайте внимательно, сахиб…

Аш предпочел бы устроить все проще и не видел причин для столь затейливых мер предосторожности. Но Кака-джи был непреклонен, и в части секретности встреча не оставляла желать лучшего. Никто никогда ни полусловом не обмолвился о ней. Его племянница и сахиб пришли к нему в палатку и ушли, не привлекая ничьего внимания и не вызвав ни малейших подозрений. Но во всех прочих отношениях данное мероприятие не оправдало надежд, и впоследствии старик частенько сожалел, что не упорствовал в своем первоначальном отказе от участия в этом деле, а еще сильнее сожалел, что настоял на своем присутствии: лучше бы он остался в счастливом неведении относительно некоторых вещей.

Его племянница Анджули, закутанная в темную хлопчатобумажную чадру, прибыла первой и проскользнула в палатку бесшумно, как тень, а через несколько мгновений за ней проследовала высокая фигура в тюрбане, прикрывавшая нижнюю половину лица грязной шалью на старинный манер чоукидаров, не доверяющих ночному воздуху. Кака-джи с одобрением отметил, что сахиб явился с обычными для ночных сторожей латхи и куском цепи, которым принято время от времени греметь, отгоняя прочь злодеев, и возгордился своим вниманием к деталям. Теперь сахибу остается лишь сказать все, что он считает нужным, в самых сжатых выражениях, а Анджули – воздержаться от излишних комментариев, и через четверть часа встреча завершится и эти двое благополучно вернутся в свои палатки незамеченными.

Согретый приятным чувством удовлетворения, Кака-джи удобно расположился на подушках и приготовился слушать, не перебивая, пока сахиб сообщает Анджули о требованиях раны и последствиях, какие они могут иметь для нее.

Прежде старик был слишком поглощен мыслями о предосудительности и опасности подобной встречи, чтобы задаваться вопросом, о чем именно пойдет речь или почему сахиб столь твердо настаивает на необходимости лично поговорить с Анджули. И здесь Кака-джи дал маху: задайся он таким вопросом, возможно, он оказался бы подготовленным к последующим событиям – или принял бы решительные меры к предотвращению встречи. Так или иначе, владевшее им теплое чувство удовлетворения продолжалось ровно столько времени, сколько потребовалось Ашу, чтобы освоиться в темноте и различить закутанную в чадру фигуру Анджули, неподвижно стоявшей в тени за пределами круга света от лампы.

Она не сняла чадру, и, поскольку коричневые складки покрывала сливались с парусиновыми стенками, в первый момент Аш не понял, что она уже здесь, хотя заметил Кака-джи, скромно сидевшего в глубине палатки. Из-за легкого сквозняка, сопроводившего его появление, фонарь в бронзовом дырчатом кожухе закачался, и на полу и стенах заметались ослепительные золотые звезды. От пляшущих пятен света у Аша зарябило у глазах, а тени вокруг заходили ходуном, заколебались, принимая множество разных очертаний, и только когда они снова стали недвижными, он распознал в одной из теней Джули.

Стук упавших на пол латхи и цепи показался оглушительно громким в напряженной тишине. Кака-джи не отличался богатым воображением, но в тот момент ему показалось, будто между двумя безмолвными фигурами проходят некие мощные стихийные токи – эмоция такого накала, почти зримая, что она повлекла их друг к другу столь же непреодолимо, как магнит притягивает железо. Оцепенев от потрясения, старик увидел, как они одновременно шагнули вперед и как Аш протянул руку и откинул покрывало с лица Анджули…