Здание Диван-и-Ама поражало своей красотой, хотя и мало годилось для утренних приемов в это время года, так как представляло собой открытый прямоугольный павильон, с двух длинных сторон ограниченный тройным рядом колонн и имевший глухие стены только в торцах. При палящем солнце и полном безветрии под опертыми на колонны сводами было очень жарко и душно, но красота сооружения окупала любые недостатки в части удобства, и, по-видимому, зной нисколько не беспокоил придворных и сановников, которые тесными шеренгами сидели с поджатыми ногами на не застеленном коврами полу, одетые в лучшие свои праздничные наряды.

В дальнем конце зала низкие ступени вели на помост, приподнятая срединная часть которого служила троном для правителя, дававшего здесь аудиенции, принимавшего почетных гостей или отправлявшего правосудие, а за ним возвышалась глухая стена из черного мрамора с полированной поверхностью, отражавшей все собрание, точно зеркало. Боковые части помоста ограждались мраморными стенками со сквозными отверстиями, через которые обитательницы занана могли наблюдать за происходящим, но в других местах камень был покрыт полированной штукатуркой и украшен рельефами с примитивными изображениями зверей, птиц и цветов, некогда ярко раскрашенными, но с течением медлительных веков превратившимися в бледные тени былого великолепия. Однако броских красок в Диван-и-Аме хватало, поскольку придворные раны, в отличие от его низкородных подданных, носили столь кричащие одежды, что вступивший в зал иноземец в первый момент запросто мог решить, что оказался в цветнике – или на ярмарочной площади.

Алые, вишневые, зеленовато-желтые, розовые и фиолетовые тюрбаны соперничали в яркости цвета с ачканами всех тонов синего, фиолетового, бирюзового, пунцового, зеленого и оранжевого; а в дополнение к этому обилию красок вдоль оставленного посередине прохода стояли в два ряда слуги в форменных малиновых тюрбанах и муслиновых желтых костюмах, подпоясанных оранжевыми кушаками, с огромными, украшенными перьями мухобойками из конского волоса, окрашенного в пурпурный цвет.

На помосте тоже находились слуги: двое стояли за троном, помахивая опахалами из павлиньих перьев, а остальные выстроились по сторонам, вооруженные обнаженными тулварами – раджпутанскими кривыми саблями. На самом троне, застеленном расшитым жемчугами ковром, одетый с ног до головы в золотую парчу и ослепительно сверкающий драгоценностями, восседал человек, являвшийся средоточием всего этого великолепия, – рана Бхитхора.

Представители военного сословия в Раджпутане славятся своей красотой, и едва ли любое подобное собрание европейцев могло сравниться с этим по части физической привлекательности, своеобразия и щегольства. Даже лица стариков хранили следы былой юношеской красоты, и эти воины держали спины прямо, как если бы сидели в седле, а не на полу, скрестив ноги. Белые узкие джодпуры и изящно скроенные, приталенные парчовые кафтаны подчеркивали ладность широкоплечих узкобедрых фигур, а четкие складки ярких тюрбанов прибавляли всем по нескольку дюймов роста и превращали каждого мужчину в великана. Конечно, из правила были исключения. Там и сям под сводчатой крышей Диван-и-Ама сидели мужчины жирные, или усохшие, или уродливые – и самым заметным из них был сам правитель.

Наряд раны, драгоценности и меч с усыпанной алмазами рукоятью поражали своим великолепием. Но вот внешность не делала ему чести, и Аш, остановившийся на нижней ступени и уставившийся на него, испытал сильнейшее потрясение.

Неужто этот безобразный бабуин и есть жених, выбранный Нанду для Джули? Для Джули и Шушилы… Нет, такого быть не может, по-видимому, произошла какая-то ошибка: восседающему на помосте мужчине определенно не сорок без малого. Да он же старик! Шестидесяти, если не семидесяти лет. А коли нет, то выглядит он именно на такой возраст, и остается только предположить, что он вел исключительно непотребный образ жизни, раз внешне превратился в старика, еще не достигнув и сорока.

Даже на самый беспристрастный взгляд рана представлял собой весьма непривлекательное зрелище, и Аш явно был не первым, кого поразило его сходство с бабуином. Оно бросилось бы в глаза любому человеку, когда-либо посещавшему зоосад или путешествовавшему по Африке, но, вполне возможно, жители Бхитхора никогда не делали ни первого, ни второго, а потому не сознавали, насколько черты правителя: близко посаженные глаза, неестественно длинный нос с широкими раздутыми ноздрями – напоминают черты мандрила, старого, коварного, развратного мандрила со злобным нравом. В довершение всего худое продолговатое лицо с выступающими скулами и скошенным подбородком было изборождено морщинами, красноречиво свидетельствующими о невоздержанности и потворстве низменным желаниям, а близко посаженные глаза смотрели пристальным немигающим взглядом, как у кобры, и их неподвижность резко контрастировала с непрестанным движением широкого рта с дряблыми губами: рана жевал пан. Красный сок бетеля окрасил губы и зубы мужчины и пузырился в уголках губ, словно правитель Бхитхора, как и богиня Кали, пил кровь.

Цвет лица у него был светлее, чем у большинства южных европейцев, ибо он происходил из благороднейшего рода (княжеский дом Бхитхора притязал на происхождение от бога), но бледно-золотистая кожа имела странный сероватый оттенок, и под холодными немигающими глазами темнели фиолетовые мешки, похожие на синяки. В общем и целом рана являл собой исключительно непривлекательное зрелище, и великолепие наряда скорее подчеркивало его физические изъяны, нежели скрывало.

Аш был готов ко многому, но только не к этому. От потрясения он лишился дара речи, а поскольку рана хранил молчание, Кака-джи пришлось взять слово и заполнить неловкую паузу учтивой приветственной речью, на которую рана ответил далеко не столь учтиво.

Начало не предвещало ничего хорошего, и в ходе встречи положение вещей не поправилось. Стороны обменялись приличествующими случаю комплиментами, непомерно многословными и растянутыми, а когда наконец обмен любезностями завершился, рана поднялся на ноги и, отпустив собравшихся придворных, прошествовал в зал для частных аудиенций в сопровождении своего визиря, старших советников и представителей Каридкота.

В Диван-и-Кхасе, в отличие от Диван-и-Ама, царила приятная прохлада. Здание представляло собой небольшой мраморный павильон, расположенный посередине регулярного сада и окруженный каналами, где били фонтаны, – это окружение не только пленяло взор и спасало от зноя, но и являлось залогом конфиденциальности, ибо ни один куст вокруг не имел достаточно больших размеров, чтобы послужить укрытием для соглядатая, а даже если бы каким-нибудь чудом незваному гостю и удалось незаметно проникнуть в сад, плеск фонтанов все равно не позволил бы ему услышать ни слова из разговора, происходящего в павильоне.

Ашу подали кресло, но рана разместился на покрытом ковром и усыпанном подушками помосте, аналогичном помосту в Диван-и-Аме, а остальные удобно расположились на прохладном мраморном полу. Слуги в форменной одежде раздали присутствующим бокалы холодного шербета, и в течение нескольких минут атмосфера казалась мирной и дружественной. Но это продолжалось недолго. Едва лишь слуги удалились, визирь, выступавший в роли выразителя интересов раны, принялся подтверждать худшие опасения Аша.

Он подошел к предмету разговора исподволь и окутал его словесным облаком цветистых комплиментов и любезных фраз. Но если убрать все не относящие к делу слова, ситуация представлялась ясной: рана не имеет намерения выплачивать в полном объеме выкуп за раджкумари Шушилу или жениться на ее сводной сестре Анджули-Баи, если плату за его согласие на брак с ней не увеличат в три с лишним раза против ранее оговоренной (и полученной). В конце концов, девушка имеет недостаточно высокое происхождение, чтобы стать женой столь благородной особы, как правитель Бхитхора, который принадлежит к одному из древнейших и знатнейших родов во всей Раджпутане. Рана уже пошел на огромную уступку, когда согласился хотя бы рассматривать возможность женитьбы на ней.

Справедливости ради следует заметить, что в качестве выкупа за Шушилу Нанду запросил весьма крупную сумму. Но, учитывая ее высокое положение, замечательную красоту и внушительное приданое, Шушила была ценным товаром на брачном рынке, и многие другие выражали готовность заплатить даже больше за такую жену, причем некоторые из претендентов были гораздо более влиятельными князьями, чем правитель Бхитхора. Нанду по своим собственным хитрым соображениям остановил выбор именно на нем, и послы раны не стали спорить из-за цены или возражать против выплаты половины авансом, а равно не отказались составить от имени своего господина расписку с обещанием выплатить остальное сразу по прибытии невесты в Бхитхор. Как ни велика была сумма выкупа, она в значительной степени возмещалась платой, потребованной за согласие раны взять в жены не только очаровательную Шушилу, но еще и Анджули-Баи в придачу; а поскольку относительно размеров второго выкупа у Нанду не возникло возражений, рана в конечном счете заключил выгодную сделку.

Но похоже, он не удовольствовался полученной выгодой и хотел большего. Гораздо большего. Дополнительная сумма, которую он потребовал за свою женитьбу на дочери фаранги-рани, значительно превосходила уже выплаченную половину выкупа за Шушилу, и если бы рана сейчас получил ее (а оставшуюся за ним самим половину не стал выплачивать), то вышло бы, что он приобрел даром двух невест с приданым да еще и извлек значительную прибыль из сделки.

Требование было настолько наглым, что даже Аш, готовый к чему-то подобному, поначалу не поверил, что понял все правильно или что визирь не переусердствовал в исполнении распоряжений раны. Быть не могло, чтобы он говорил серьезно! Но через полчаса споров, протестов и увещеваний стало ясно, что визирь просто выразил мнение своего господина и что все советники с ним согласны. Очевидно, теперь, когда невесты со своим приданым оказались фактически в западне, когда каридкотское войско находилось во власти гарнизонов и пушек двух фортов, а лагерь стоял в замкнутой долине, единственный выход откуда преграждал третий форт, Бхитхор не видел необходимости выполнять условия договора. Совет не только одобрял требование дополнительной непомерной платы, но и явно считал, что правитель показал себя чабук сави – сообразительным малым, ловко одурачившим грозного противника.