– И правильно делает, – одобрительно заметил Кака-джи. – Все, что может занять внимание Шу-шу и удержать ее от слез и сетований, идет во благо всем нам.

Джхоти подтвердил мнение дяди (но в более резких выражениях, поскольку не одобрял «весь этот шум, поднятый вокруг тряпок»), а Мулрадж дал понять, что сейчас, когда они почти достигли Бхитхора, им с сахибом лучше держаться подальше от дурбарной палатки, ибо рана слывет ярым сторонником этикета.

Ничего не добившись окольным путем, Аш послал слугу спросить, когда он может нанести раджкумари визит, и получил цветистый, но уклончивый ответ, сводящийся к тому, что в данный момент Шушила-Баи неважно себя чувствует и потому вынуждена отложить великую честь принять сахиба на неопределенное время. Отказ был подслащен многочисленными комплиментами, но оставался отказом. Неужели Джули, как и Мулрадж, считает, что им с сестрой разумнее соблюдать строгое затворничество теперь, когда они находятся в непосредственной близости от владений своего будущего мужа? Или она действительно решила никогда больше не видеться с Ашем? В любом случае это означало, что у него не осталось возможности примириться с Джули и что воспоминание о том, как плохо они расстались, будет мучить его до конца жизни: наказание, и справедливое.

Но он судил об Анджули неверно. Она не имела привычки лелеять свои обиды и не винила Аша за внезапный приступ отвращения. Причина этого чувства была для нее так же ясна, словно он высказал свои мысли вслух. Она слишком хорошо его знала и понимала, что в самом скором времени он перестанет злиться, раскается в своем поведении и начнет мучиться вопросом, а не обиделась ли она него. У нее еще оставалась возможность доказать Ашу, что она на него не в обиде. Очень простая.

Однажды вечером, после долгого утомительного дня, проведенного в седле, Аш получил корзину апельсинов из рук одного дворцового слуги, пояснившего, что это подарок от раджкумари Анджули. Раджкумари сожалеет, что недомогание младшей сестры мешает им принять сахиба, но надеется, что сам сахиб пребывает в добром здравии и с удовольствием съест фрукты. Аш посмотрел на апельсины, сердце у него бешено заколотилось, голова пошла кругом, и несколько мгновений он отчаянно боролся с непреодолимым желанием вырвать корзину из рук мужчины и тут же обшарить ее в поисках письма, которое наверняка там находилось. Овладев собой, он наградил посыльного, унес корзину в палатку и высыпал апельсины на кровать, однако ничего не нашел.

Но что-то же там должно быть, иначе зачем Джули стала бы присылать традиционный подарок в виде фруктов? Подобные жесты внимания не в ее духе, а устное послание, сопроводившее подарок, безусловно, не содержало никакого скрытого смысла. Аш принялся внимательно осматривать апельсины один за другим и на кожуре пятого обнаружил крохотный надрез, словно сделанный острием ножа. Он разорвал кожуру, и отчаяние мгновенно схлынуло. Тошнотворная тревога последних дней, мучительное чувство вины и ненависти к себе, боль утраты разом отступили, когда он увидел послание Джули и вновь исполнился надежды, ощутив прилив сил и напрочь забыв о недавней усталости и нервном напряжении.

Она не написала ему. В этом не было необходимости, ибо она прислала нечто, сказавшее Ашу больше, чем могло сказать самое длинное письмо, – половинку перламутровой рыбки, которую он однажды уже получил от нее той далекой ночью, когда покидал Гулкот.

Аш долго стоял неподвижно, пристально глядя на кусочек перламутра, но не видя его. Он вновь переживал события той ночи. Вспоминал тишину, свой страх и настойчиво шепчущие голоса; снова видел лунный свет, мерцающий на снежных пиках Дур-Хаймы и заливающий Королевский балкон холодным сиянием, которое сверкнуло на жемчужной серьге Хира Лала, а потом заблестело на перламутровой рыбке – самом дорогом сокровище Джули.

Она отдала ему свой талисман, поскольку хотела, чтобы браслетному брату сопутствовала удача, и поскольку любила его. А он разломал рыбку пополам и сказал, что они должны хранить половинки и что однажды, когда он вернется, они сложат обе половинки и склеят в единое целое. И теперь Джули вернула ему его половинку, зная, что он поймет смысл послания: они с ним по-прежнему две половинки целого и, покуда они живы, всегда остается надежда, что однажды, в далеком будущем, когда их поступки перестанут иметь значение для окружающих, им удастся воссоединиться. Надежда призрачная, но обрести сейчас хоть какую-то надежду – все равно что наткнуться на спасительный родник после многодневных скитаний по раскаленной пустыне. И даже если ей не суждено сбыться, сам по себе кусочек перламутра служит ясным доказательством того, что Джули по-прежнему любит его и все ему простила.

Аш нежно дотронулся до перламутра, точно до живого существа, и пелена слез застила ему глаза. И только сморгнув слезы, он понял, что Джули прислала не его половинку талисмана, а свою собственную, которую она много лет носила у сердца, в теплой ложбинке между грудей, – перламутровая пластинка до сих пор хранила запах ее кожи, слабый аромат сухих лепестков розы. Это было дополнительное послание от нее, нежное и интимное, как любовный поцелуй, и Аш прижал кусочек ракушки к щеке, испытывая неописуемое блаженство.

Деликатное покашливание возвестило о появлении Гул База и кхидматгара с ужином, и Аш сунул половинку талисмана в карман, торопливо уложил апельсины обратно в корзину и вышел из палатки, чтобы поесть с аппетитом, какого уже давно не чувствовал.

Когда ветер или погода не препятствовали, он предпочитал есть на открытом воздухе, а не в палатке, и сегодня вечером стол накрыли под кикаром, чьи желтые, похожие на мимозу соцветия насыщали теплый воздух сладковатым благоуханием и сыпали пыльцу на скатерть, блюда и темноволосую голову Аша. Небо еще розовело в последних лучах заката, но ко времени, когда ужин был съеден и кофе выпит, на нем высыпали частые звезды, и Аш сидел под ними, куря сигарету, думая о Джули и давая обещание ей и себе. Обещание, что он никогда не женится ни на ком другом и, даже если им никогда больше не суждено свидеться, всегда будет считать ее своей женой и, выражаясь словами брачной клятвы, «хранить ей верность, покуда смерть не разлучит их».

В палатке горела лампа, и Аш слышал, как Гул Баз ходит там, доставая и выкладывая на кровать ночную рубашку. Осененный внезапной мыслью, Аш окликнул слугу и велел сходить к Махду за лакированной жестяной шкатулкой, которая со времени похищения винтовки хранилась у старика. Махду сам принес истребованную вещь и ненадолго задержался, чтобы покурить и поболтать, а когда он удалился, Аш отнес шкатулку в палатку, поставил на столик и вынул из кармана талисман.

Шелковую нить, пропущенную сквозь отверстие в нем, Джули вытащила, а значит, придется найти другую, ибо даже на самой тонкой цепочке хрупкий кусочек ракушки в конечном счете треснет. В палатке ничего подходящего не было, и Аш решил, что попросит у Гул База какой-нибудь шнурок завтра утром, а пока запрет принадлежавшую Джули половинку перламутровой рыбки там, где столько лет в целости и сохранности пролежала его собственная, не попадаясь на глаза и никак о себе не напоминая.

Аш снял дешевый медный ключик с часовой цепочки, отпер шкатулку и удивился, когда крышка откинулась сама, словно приведенная в движение пружиной. На самом деле в шкатулке просто не хватало места для куска окровавленной ткани, запиханного туда много дней назад. Ашу пришлось тогда приложить некоторое усилие, чтобы закрыть крышку, а потом он напрочь забыл о лоскуте материи, который спрятал от любопытных глаз и собирался уничтожить.

В тот момент шкатулка оказалась единственным находящимся под рукой хранилищем, к которому не имел доступа Гул Баз, в распоряжении которого были все остальные ключи, и потому Аш затолкал туда зловещую повязку, снятую с головы, и запер замок, намереваясь при первой же возможности сжечь улику, закопать или просто выбросить на равнине. Но потом он отдал шкатулку Махду вместе с деньгами, винтовкой и запасными патронами и напрочь забыл о ней.

Аш вынул лоскут ткани и посмотрел на него с гримасой отвращения, вновь задаваясь вопросом, кому он принадлежал и что с ним делать. Сжечь его сейчас невозможно: кто-нибудь из слуг наверняка прибежит, вообразив, что в палатке начался пожар. Нельзя и просто кинуть на пол, чтобы выбросить позже, ибо при виде него Гул Баз непременно вспомнит об эпизоде, который лучше забыть. Пожалуй, разумнее всего совершить небольшую прогулку и избавиться от улики где-нибудь в темноте, подальше от лагерных костров.

Аш скомкал лоскут и хотел запихнуть в карман, когда вдруг понял нечто такое, что машинально отметил много дней назад. К ткани крепился некий маленький твердый предмет – вероятно, пуговица или свинцовое грузило, какие порой используют индийские портные, чтобы добиться прямой линии продольного шва.

Прежде Аш лишь бегло осмотрел, но не обследовал оторванный кусок кафтана. Решив скрыть от всех опасную улику, он слишком спешил ее спрятать, пока один из слуг или Мулрадж не поняли, что это такое, и не начали задавать вопросы, отвечать на которые он не желал. Сейчас он впервые расстелил перед собой лоскут и пригляделся внимательнее.

Лоскут побурел и заскоруз от запекшейся крови, так как порез на лбу Аша сильно кровоточил. Но между кровавыми пятнами ясно виднелась серая с отливом ткань, изготовленная вручную из шелковых и бумажных нитей, явно не из дешевых. Кусок материи, тонкий и без подкладки (тогда стояла жара), оторвался по швам: вся передняя левая половина кафтана, без воротника и рукава. По краю тянулся ряд пуговичных петель, а с изнанки находился маленький нагрудный карман, размещенный довольно странно: низко и под мышкой. Карман закрывался двойным клапаном, чтобы из него ничего не выпало, и вдобавок, как выяснилось в ходе дальнейшего исследования, был зашит, по-видимому для лучшей сохранности маленького твердого предмета, в нем содержащегося.