— Амоннахт, — тонким голосом начала я, — Гунро просила меня помочь ей уйти из жизни.

Улыбка сползла с лица хранителя; он бросил на меня строгий взгляд.

— С ее стороны это жестоко, — заметил он. — Жестоко и бессмысленно. Прости, Ту. Эта просьба, наверное, причинила тебе боль. Если бы я знал о трусости Гунро, то прислал бы к ней дворцового лекаря.

— Она обезумела от горя и ужаса, — сказала я, почему-то стараясь защитить Гунро. — Она не желает звать дворцового лекаря из боязни, что он захочет ей отомстить и даст такой яд, который будет убивать ее медленно и мучительно. Она больше не воспринимает ничего, кроме собственных страхов.

— Она и раньше ничего не воспринимала. — С этими словами Амоннахт подошел ко мне и, взяв за руку, подвел к стулу. — Не жалей ее, Ту. И ради себя самой, не выполняй ее смехотворной просьбы.

Сев на стул, я взглянула ему в лицо.

— Я уже согласилась помочь ей, — сказала я. — А что еще я могла сделать? Царевич Рамзес предоставил мне все решать самой, и когда я увидела, в каком она состоянии, и услышала, как она плачет, то поняла, что не выдержу. Гунро на грани безумия. Завтра шестой день. Если я ничего не сделаю, она умрет в крови и с позором.

Амоннахт задумчиво посмотрел на меня, затем вздохнул.

— Кто-нибудь сказал бы, что вы обе пожинаете то, что посеяли, — заметил он. — Гунро умрет от руки женщины, которую она сама подговаривала убить, и ты отомстишь ей за это на абсолютно законных основаниях. Итак, круг ваших судеб замкнулся. Гунро слишком поздно поняла закон возмездия за грехи, а ты, дорогая Ту, больше не носишь в себе сердце убийцы. Я это знаю. И царь знает. И только ты все еще сомневаешься. Так чего же ты от меня хочешь?

Я больше прислушивалась к его голосу, спокойному и уверенному, чем к словам. Таким тоном Амоннахт обычно успокаивал впавших в истерику наложниц, укорял капризниц или объявлял о решениях фараона. Не думаю, что сейчас он пытался что-то мне внушить. Мы слишком хорошо знали друг друга. Его голос звучал искренне и серьезно, и на душе у меня сразу полегчало.

— Я хочу, чтобы ты подтвердил, что эта просьба исходила от самой Гунро, — мрачно произнесла я. — Стражник, который сопровождал меня в ее камеру, может это подтвердить. Я хочу, чтобы ты подготовил документ, удостоверяющий ее просьбу, и чтобы царевич об этом знал. Затем я прошу провести меня в кладовые дворца, где в присутствии дворцового лекаря я приготовлю снадобье из тех средств, которые сама выберу. — Я сжала кулаки. — Никто потом не должен говорить, что я приготовила смертельное снадобье, не имея на то разрешения самой Гунро или царевича, или что я из мести подсунула ей медленно действующий яд. И так все быстро об этом узнают, а если еще и учесть мою былую славу, то могу себе представить, что обо мне скажут!

Амоннахт кивнул.

— Понимаю. — Неожиданно он нагнулся, взял меня за подбородок и мягко провел пальцами по моим губам. — Через два дня царевич освободит тебя, — тихо сказал он. — И тогда все будет позади. Все, Ту. И ты должна будешь начать жизнь сначала. Тебе придется искать новых друзей, с которыми ты будешь веселиться, землю, которая будет тебя кормить, а может быть, и мужчину, который прольет целительный бальзам любви на твои душевные раны, и тогда, смотрясь в зеркало, ты будешь видеть иную женщину — женщину, возрожденную к жизни. Но ты должна этого захотеть. Ты должна поклясться, что постараешься забыть свое прошлое, выбросив его, как старое и ненужное платье. Ты сделаешь это?

Я погладила его руки.

— О Амоннахт! — задыхаясь от волнения, проговорила я. — Ты всегда поддерживал меня, несмотря ни на что!

Амоннахт улыбнулся, выпрямился и снова принял свой обычный вежливо-отстраненный вид.

— Я верный слуга фараона, — сказал он, — а тебя оказалось невозможно сбросить со счета.

С этими словами он подошел к двери и что-то резко крикнул. Тут же появился слуга.

— Приведи мне писца, — приказал Амоннахт и сел за свой письменный стол. — Так, — сказал он мне, — сейчас ты продиктуешь то, что хочешь записать, и я это подпишу. Потом мы пошлем свиток царевичу, и он также его подпишет. После этого пойдем в кладовые.

Пришел писец, записал под мою диктовку документ, и Амоннахт поставил под ним свое имя и титулы.

— Отнеси это царевичу, — велел он писцу, — и когда тот поставит на папирусе свою печать, помести папирус в архив вместе с другими документами, относящимися к царской наложнице госпоже Ту. Потом разыщи царского лекаря Пра-эмхеба и попроси его прийти в кладовые гарема. — Амоннахт налил в чашу вина и протянул ее мне. — Выпей, — сказал он. — Нам недолго ждать. Давай выпьем за будущее и воздадим хвалу щедрости богов. У меня тут есть тарелка засахаренных фруктов. Правда, они немного засохли, но все равно вкусные. Хочешь?

Мы выпили и поели засахаренных фруктов, так что когда Амоннахт со стуком поставил свою чашу на стол и пригласил следовать за ним, ко мне уже почти вернулось душевное равновесие.

Мы вышли во двор, в теплую ночь и направились к кладовым. Возле входа нас уже поджидали писец и лекарь. Рядом стоял слуга со светильником.

— Я сделал так, как вы велели, хранитель, — сказал писец. — Я нашел повелителя в саду, он гулял там вместе с женой. Свиток скреплен печатью и отнесен в архив.

Я тихонько вздохнула. Интересно, что подумал царевич, когда узнал о моем желании помочь Гунро покончить с собой и о том, что я пожелала заверить свой поступок официальным документом? Скорее всего, вспомнил о другом документе, обещавшем мне царскую корону. Потом этот документ куда-то исчез.

— Царевич что-нибудь сказал по поводу моего решения? — не удержалась я от вопроса.

— Нет, госпожа, — ответил писец. — Повелитель только заметил, что так и следовало поступить.

«Туманный ответ, но на него это похоже», — подумала я и повернулась к лекарю. Амоннахт назвал ему мое имя, и тот важно кивнул мне в знак приветствия, бросая на меня любопытные взгляды.

— Вы лечите самого царя? — спросила я. — Как его здоровье?

Пpa-эмхеб сжал губы.

— Я не отхожу от него целый день, — ответил он. — Но что я могу?.. Разве что облегчить его страдания. Думаю, что жить ему осталось недолго. Он ест только фрукты, и то понемногу, а пить может только молоко.

«Он может встать? Или хотя бы сидеть на постели? Его мучают боли? Он не просит привести к нему Гуи? — вертелось у меня на языке. — Вспоминает ли о прошлом, когда рядом с его телом лежало мое теплое тело и в его жилах горело страстное желание, а не текла холодная и таинственная жидкость смерти?»

Лекарь пожал плечами.

— Ему нравится, когда время от времени его приподнимают на подушках, но каждое движение отнимает у него силы, — сказал он. — Не думаю, что он сильно страдает. Мы добавляем ему в молоко мак. Члены его семьи сидят возле его ложа, но сейчас он чаще зовет к себе жрецов.

«Бедный Рамзес», — с грустью подумала я и погрузилась в молчание, следуя за слугой и Амоннахтом.

Вскоре мы пришли в комнату, где совсем недавно я набивала свой сундук. Писец приготовил палетку и достал чистый папирус.

— Я хочу, чтобы вы приготовили одно снадобье, — обратилась я к Пра-эмхебу. — Я скажу вам, что нужно взять, поскольку не хочу, чтобы потом меня обвинили в обмане или подмене трав. Также я прошу вас заверить все, что будет записывать писец, вас и хранителя. Вы согласны?

Лекарь нахмурился.

— Не понимаю, зачем меня сюда позвали, — недовольным тоном сказал он. — Какое снадобье? Ты мог бы попросить у меня лекарство и без всей этой суеты, Амоннахт.

— Госпожа Ту — опытная лекарка, — спокойно ответил хранитель. — Царевич попросил ее задержаться, чтобы помочь одной осужденной уйти из жизни. Понятно, что госпожа Ту желает совершить эту неприятную задачу с соблюдением всех формальностей.

— О! — Пра-эмхеб изумленно уставился на меня. — В таком случае примите мое сочувствие, госпожа Ту. Что именно вам нужно?

Писец приготовил перо. Я постаралась говорить как можно более спокойно.

— Ничего особенно сложного, — ответила я. — Мне нужна луковица растения под названием «голубиный помет». Я собираюсь ее размолоть и смешать с большой порцией мака. Что вы думаете по этому поводу?

Лекарь задумчиво кивнул.

— Пожалуй, хороший выбор, эта смесь вызовет безболезненную смерть, — сказал он. — Ни судорог, ни рвоты или диареи, просто быстрая остановка дыхания. Луковица, разумеется, самая ядовитая часть растения, а если ее размолоть, она превратится в порошок. Сколько весит осужденная?

— Немного, — быстро ответила я. — Она немного… ослабела в заточении. Я возьму две луковицы, чтобы уж наверняка. Не хочу, чтобы она страдала.

Говоря все это, я ненавидела себя, ненавидела эту холодную, деловитую дискуссию, словно речь шла о наиболее эффективных способах изгнания червей из организма. Мне хотелось все обсудить тихо, в уединении; чтобы я быстро передала инструкции и ушла. Однако Пра-эмхеб, по всей видимости, желал продемонстрировать свои обширные познания и тем самым придать себе значимости.

— Двух луковиц будет достаточно, — согласился он. — Причем не важно, свежие они или сушеные. Конечно, со свежими придется…

Я не дала ему договорить.

— Я знаю, как приготовить любой яд! Мне известны все яды не только Египта, но и за его пределами! Меня не нужно учить. Вы пришли сюда не для того, чтобы учить. Делайте, что я вам буду говорить.

Пра-эмхеб отступил на шаг, оскорбленный до глубины души, и взглянул на Амоннахта, но хранитель, бросив на меня предостерегающий взгляд, улыбнулся.

— Это очень тяжелое поручение, — промурлыкал он. — И мы все очень расстроены. Прости меня, Пра-эмхеб, но давай поскорее покончим с этим делом.

Я промолчала, хотя резкий ответ уже вертелся у меня на языке.