Я только усмехнулась. Пожелала Милке удачной ночи («Какой ночи, милая, здесь три часа дня!!!») и отключила телефон.

В доме было еще душно после дневной жары, и возвращаться туда мне не хотелось. Кухня, как и весь нижний этаж, была ярко освещена, но привычного пения Франселины не слышалось: она вместе с Лулу приготовила кучу еды и ушла к каким-то своим родственникам на другой конец города. На кухне сейчас крутилась, напевая самбу, Лу, а в большой нижней комнате двигались тени: вместе со Шкипером прилетели и ребята. Как обычно, ожидался большой покер, ждали Жигана, того, тоже как обычно, где-то носило.

Впервые мне не хотелось идти туда, в освещенную комнату. Не хотелось садиться в углу или у стены, не хотелось смотреть на то, как играет Шкипер, как безразличны его глаза, скрывающие великолепный блеф, как он, не меняясь в лице, открывает каре из королей или флэш-рояль. И даже вспоминать о Степаныче, как обычно в такие минуты, мне не хотелось. Я смотрела на насмешливое лицо луны в ветвях гуявы, пыталась накрыть ладонью ее серое пятно на своем колене и думала: скорее бы домой. Не в Италию, не в белый дом на побережье, весь звенящий от криков детей, – а в Крутичи, в темно-зеленую лесную глушь, в заросшую папоротниками чащу, к лесному озеру, которое сторожит потемневший от древности Перун. Если бы можно было прийти туда ранним-ранним утром и прижаться к нему ладонями, прильнуть всем телом, увидеть, почувствовать знакомый зеленый свет, разрастающийся из точки в сияющий шар… А потом – кинуться в холодную, непрогревшуюся воду, уйти в сумрачную глубину, вынырнуть в зарослях желтых кубышек, сесть на склонившийся над водой склизкий ствол дерева, отжать волосы… И забыть обо всем.

Короткое прикосновение заставило меня вздрогнуть. Я подняла голову и увидела стоящую передо мной Лу. Луна освещала ее лицо, показавшееся мне непривычно серьезным. В руках она держала две сумочки: свою, расшитую разноцветным бисером, и черную, кожаную, – мою.

– Лу, что ты? – изумленно спросила я. – Ты куда на ночь глядя?

– Идем, – коротко, без улыбки сказала она.

Я оглянулась на дом. Там гудели мужские голоса, что-то рассказывал, давясь от смеха, Яшка Жамкин, его перебивал поддразнивающий бас Боцмана.

– Куда идти? Они сейчас выпить захотят, кто подавать будет?

– Ненадолго. Идем.

– А Жиган пришел?

– Идем! – нетерпеливо крикнула Лулу, дергая меня за руку и увлекая за собой к приоткрытой калитке. Недоумевая, я последовала за ней. Мобильный телефон остался в моей руке.

Когда мы дошли до конца улицы, луна спряталась за крышу церкви, и стало темным-темно. Я уже несколько раз порывалась спросить Лу, в чем все-таки дело, но она лишь мотала головой и все быстрее тащила меня сквозь темноту прочь от дома. Мы миновали несколько кварталов, вышли на площадь Пелоуриньо, где во времена плантаторства стоял позорный столб, а позже – паслись табуны проституток. Сейчас площадь была пуста: я увидела это при свете вновь выглянувшей луны. Остановившись, я решительно выдернула ладонь из цепких, вспотевших пальцев.

– Лу, объясни, в конце концов…

И в это время со стороны дома раздался взрыв.

Сначала я не поняла, что это. Просто удивленно охнула, увидев ярко осветивший ночное небо белый, искрящийся столб. И тут же раздался такой грохот, что, казалось, раскалывается голова. Я зажмурилась, зажала уши. Тут же почувствовала, что рука Лулу сжала мое плечо.

– Лу, стой! Куда ты, дура?! Это же… Господи! Это же у нас!!!

– Не надо туда ходить, – спокойно, очень мягко сказала Лу, в упор глядя на меня своими ореховыми глазами.

Вновь вышедшая из облаков луна осветила ее странно серьезное лицо. Я с ужасом смотрела на нее, не чувствуя, что у меня стучат зубы. Господи… Шкипер… Боцман, Ибрагим, Грек, Яшка… Все!

Лу, не сводя с меня глаз, пробормотала на своем языке какую-то короткую молитву:

– Ошосси, Аше, – закончила она. – Идем.

– Куда я пойду?! – рванулась было я, но цепкие пальцы Лулу держали очень крепко. Удерживая меня, она сочувственно улыбалась и говорила на свом ломаном итальянском:

– Сандра, не надо туда ходить… Там уже все. Уже никому не помочь. Тебе нужно уезжать. Не надо плакать, надо торопиться.

Я вдруг поняла, что она права и торопиться действительно надо. Встала с невидимого в темноте тротуара, позволила Лу взять себя за руку и молча пошла за ней по бесконечным темным улицам. Меня колотило, как в лихорадке, зубы стучали так, что я не слышала собственных шагов, но глаза были сухими.

Подойдя к какому-то дому, сплошь скрытому деревьями, Лу захлопала в ладоши. Тут же осветилось окно, скрипнула дверь, кто-то тяжелыми шагами перешел двор и остановился у калитки. Лу застрекотала по-португальски. Черный мужчина молча слушал ее, затем протянул руку. Мулатка что-то положила в нее. Человек сразу ушел.

– Сандра, ты сейчас поедешь с Тоньо. Он отвезет тебя в Сан-Пауло, там садись на первый самолет и лети домой. Ты понимаешь меня?!

Я кивнула, давая понять, что понимаю. Дрожь моя прошла, вместо нее навалилось какое-то оцепенение. Я стояла, прислонившись к калитке, слушала встревоженный голос Лу: она, кажется, боялась, что я слушаю плохо, и повторила свои наставления несколько раз. Во дворе зажегся желтый фонарь, затарахтел мотор. Большая машина, похожая на джип, мягко выкатилась из-под ветвей деревьев на улицу. Тоньо махнул мне из кабины.

– Тебе пора, – быстро сказала Лу. – Сандра, пойми, надо как можно раньше…

– А ты? – зачем-то спросила я.

– Я – здесь, – спокойно ответила она.

– Жиган знает, что я… жива?

– Да. Это он так велел.

– Почему? – спросила я, глядя в ее безмятежные, миндалевидные глаза. – Лу, почему?

– Потому что он жив, пока ты жива.

Я чуть не рассмеялась, услышав это. Потом вспомнила макумбу, запрокинутое лицо Жигана, входящего в транс, черные фигуры вокруг, монотонный рокот атабаке. Черт его знает… Может быть, он всерьез верит в это. А я не верила никогда.

– Ты знаешь, зачем он?..

Лу пожала плечами. Медленно перекрестилась по-католически, ладонью:

– Видит бог, не знаю. Это их игры. Наверное, большие деньги.

Спрашивать что-то еще было бессмысленно. Только одна вялая мысль еще крутилась в голове: как Лу могла так вдохновенно петь сегодня на кухне, готовя фейжоаду и акараже, зная, что через два часа… Я отвернулась от мулатки и пошла к машине. Она догнала меня, когда я уже садилась в кабину, и просунула в окно мою сумку.

– Держи! Там деньги и твои документы. Храни тебя Ошосси и Йеманжа.

Я не ответила. Ощупав сумочку, мельком удивилась ее непривычным очертаниям и, открыв замочек, увидела пристально смотрящую на меня черную Йеманжу, сидящую между паспортом и пачкой долларов. Тоньо выжал сцепление, и через минуту джип, погромыхивая, катился по темным улицам.

Как только дрожь в руках немного унялась, я достала мобильный телефон.

– Санька, что случилось? – удивилась Милка. – Только что же болтали! Слушай, я не могу, у меня тут дети с кашей…

– Лешего дай, – попросила я, стараясь, чтобы голос звучал нормально, и молясь о том, чтобы наш всеобщий папаша оказался дома. Но, видимо, все-таки в моем голосе было что-то не то, потому что Милка, не задав ни одного вопроса, коротко ответила:

– Сейчас.

Через мгновение раздался знакомый недовольный голос:

– Санька, ты чего?

– Леший, поднимись на второй этаж, – заговорила я на русско-цыганской смеси, которую мой шофер вряд ли мог понять. – Открой кабинет Шкипера.

– Там заперто.

– Взломай. Открой сейф… – я назвала выученную несколько лет назад комбинацию. – Там мои драгоценности, изумруды, бриллианты… сам увидишь. Достань все. Если есть деньги, возьми тоже, но больше ничего не трогай. Даже не смотри, здоровее будешь. Потом бери Бьянку и езжай с ней к цыганам. Тем, которые у залива стоят, не уехали еще?

– Нет… Но это не наши цыгане, кэлдэраря…

– Плевать. Отдай им все. Скажи, чтобы взяли Бьянку и увезли. Пусть снимутся сразу же и едут несколько дней без остановок. Они согласятся, драгоценности очень много стоят, и деньги, смотри, отдай все, не зажиль! Это важно, Бьянку могут убить.

– Да, девочка, – спокойно, без удивления сказал Леший, впервые назвав меня так. – Со Шкипером – все?

– Да.

– Когда ты будешь?

– Скоро. Скажи Челе, что Яшки тоже нет, – я выключила телефон. Я не сомневалась в том, что Леший все сделает правильно. А значит, теперь можно было ни о чем не думать, а просто плакать. Что я и сделала.

Утром я была в Сан-Пауло. Еще через два часа сидела в самолете. Через пятнадцать часов самолет приземлился в аэропорту Леонардо да Винчи в Риме. Из Рима я автобусом доехала до Лидо и, пробыв там не более суток, улетела в Москву. Мне нужно было…


Голос Погрязовой оборвался на полуслове: пленка кончилась. Буров несколько минут сидел неподвижно, глядя на давно погасшую сигарету в своей руке. От щелчка выключившегося магнитофона он вздрогнул. За окном уже кончалась ночь, на полу проявились серые полосы рассвета. Ворох фотографий лежал на столе. Буров машинально взял их в руки, складывая. Подумал о том, что нужную статью он напишет сегодня же и ему хватит двух часов. А там будь что будет.

Он помнил, что Александра просила не звонить ей, но все же снял трубку телефона и набрал номер квартиры на улице Северной. Телефон долго гудел, но трубку так никто и не снял. И Буров чуть не уронил ее, когда со стола зашелся мелодией из «Шербурских зонтиков» его мобильный. Роняя фотографии, чуть не сбросив на пол телефон, он схватил маленький аппарат. Мельком взглянул на часы: было без четверти шесть.

– Слушаю.

– Владимир Алексеевич? – вопросил знакомый гортанный голос с кавказским акцентом.

– Да, я. Здравствуйте, Абрек. – Буров почувствовал испарину на спине. Чего он так внезапно испугался, он не знал и сам, голос Абрека был спокойным, но предчувствие недоброго появилось тут же.