Это было уже не в первый раз, и последнее время я прямым текстом просила Шкипера не приходить в ресторан, когда я работаю. Он серьезно обещал, но время от времени обещание свое нарушал, явившись в середине программы. Дальше все проходило как по нотам: я начинала «венгерку», доходила до одной из быстрых чечеток, присаживалась на колено, дрожа плечами, – и неизменно видела Шкипера, идущего через зал к эстраде. Не обращая внимания на мое бешеное шипение, он за руку сдергивал меня со сцены и тащил в гримерку, где я вскоре собственноручно прибила щеколду с внутренней стороны. Грех жаловаться, Пашка всегда с удовольствием занимался со мной любовью, но почему-то именно моя «венгерка» заставляла его полностью утрачивать здравый смысл, и я много бы дала за то, чтобы узнать, что в это время происходит у Шкипера в мозгах.

Я надеялась, что хотя бы присутствие мужиков удержит Шкипера от привычных действий, но все прошло по обычному сценарию. На этот раз он даже не стал дожидаться чечеток, едва дал мне завершить круг, буквально за юбку стащил меня с эстрады и, невзирая на смех и нарочитые протесты зала, увлек за собой к двери служебного входа. Леший с досадой выматерился ему вслед, но Шкипер даже не повернул головы.

В гримерке я едва успела запереть дверь и снять мониста с шеи (две связки мне Шкипер уже порвал). В идеале было бы неплохо снять и костюм, стоящий немалых денег, но этого мне уже не удалось: Шкипер повалил меня на узенькую кушетку и решительно нырнул под широкую юбку с многоярусными оборками.

– Понашили, блин, штабелей, хрен сыщешь чего надо…

– Ай! Не дергай! Ну, рвешь ведь уже! Шкипер, ведь это же на самом видном месте будет, что ж ты делаешь, засранец, а?! Вылезай немедленно, я сама!..

Но материя уже трещала, по полу, звеня, катились монетки, нашитые на кофту, заколка сорвалась с моих волос, и горячие, жесткие, очень сильные руки начали знакомое путешествие по моему телу. Каким-то чудом мне удалось самой расстегнуть лиф платья, крючок бюстгальтера Шкипер вырвал с корнем и уткнулся головой в мою грудь.

– Санька… – хрипло бормотал он, до боли стискивая руками мою спину, комкая волосы, обжигая кожу горячим дыханием. – Санька… Са-а-анька-а-а…

– Ну, что, что, господи… Да не спеши… Не торопись… Успокойся, время есть, что ж ты, как курсант в увольнительной… Да не рви, паразит, юбку, я сейчас!.. Не мужик, а сто рублей убытка!

Через четверть часа Шкипер лежал на полу, на спине, подсунув руку под голову, и невозмутимо курил. Я сидела рядом, поджав под себя ноги, и, ругаясь, осматривала испорченный костюм.

– Ну что же это опять такое… И здесь поехало, и здесь… Полрукава оторвал, оборки тоже, пуговицы все до одной заново пришивать… Шкипер, тебе не стыдно?! – Я запустила в него туфлей.

Шкипер ловко поймал ее, сел, потянулся, взял в ладонь мои волосы и нежно, но настойчиво притянул меня к себе.

– Ты бы еще на руку намотал – да по полу… – проворчала я. – Заколки не видал?

– Куда-то под диван улетела. Сиди, я вытащу…

– А свет ты зачем вырубил?

– Это не я, это твоя вторая туфля в лампу спикировала.

– Да ты что?! – испугалась я, вспоминая, что в самом деле слышала какой-то треск и звон. Но Шкипер усмехнулся, сказав, что пошутил и что свет выключился сам.

– Наверно, Леший ваш из вредности рубильник в коридоре дернул.

– А потому что не хрен коммерцию людям курочить! – вдруг угрюмо прозвучало из-за запертой двери. – Взяли моду – артисток со сцены, как блядей, утаскивать, а за что люди деньги платят?!

Я подпрыгнула от неожиданности, испуганно посмотрела на Шкипера, но тот заржал в голос и сообщил в сторону двери:

– Грешно ближнему завидовать, дорогой!

– Было бы чему завидовать! – ехидно отозвался Леший. – Суповой набор трахает и радуется еще – тьфу! Я б такое и с доплатой не взял…

Послышался быстрый, удаляющийся звук шагов: Леший таким образом оставлял за собой последнее слово. Я настороженно покосилась на Шкипера. Тот удивленно потер кулаком лоб:

– Слушай, неужели Ангел тебя толще?

– Да бог с тобой! Еще дохлее! И грудь на два размера меньше!

– Так чего же он воняет?! – возмутился Шкипер. – И вообще, слушай, тебе этот папаша всенародный не надоел еще? По-моему, он забыл, чье тут все.

– Шкипер, фиг с ним, – поспешно сказала я. – Он скотина, конечно, но без него у нас вообще ничего не вышло бы.

– Пусть хоть разговаривает по-другому…

– Он по-другому не умеет. На том всю жизнь и горит. Ты своих чижиков воспитывай, а моих цыган не трогай. Они другими не будут.

– Ну, как хочешь, – мирно сказал Шкипер и зашарил руками вокруг в поисках одежды. Я, понимая, что на эстраду сегодня уже не выйду, так же на ощупь искала джинсы и свитер.

– Вы надолго?

– Нет, на пару дней. Дела.

– Я тебя скоро узнавать перестану, – упавшим голосом сказала я. – А Бьянка уже не узнает.

Словно в опровержение его слов, в коридоре послышался приближающийся стук каблучков, ручка гримерки закрутилась, и девчачий пронзительный голос запищал:

– Саша! Санька! Вы что заперлись?!

– Шкипер, сволочь, надень штаны! – зашипела я. – Ребенок рвется!

– Мать твою… – Шкипер вскочил. – Бьянка, детка, сейчас!.. Ты чего не спишь?!

– Она работает.

– Да какого черта?!

– Не ори. Она сама захотела.

Это было правдой. Двенадцатилетняя Бьянка уже давно просилась на эстраду, но, зная, что Шкиперу это не понравится, я долго отказывала ей под тем или иным благовидным предлогом. Но отказывать становилось все трудней, потому что Милкины дочери все до одной во время сезона выступали вместе с матерью, и втолковать Бьянке, почему ее ровесницы могут танцевать в ресторане, а она – нет, было невозможно.

– Милая, они же цыганки…

– А я кто?! – искренне удивлялась Бьянка, с четырехлетнего возраста слышавшая в доме цыганскую речь, лихо болтавшая по-цыгански, певшая и плясавшая не хуже Милкиных девчонок. Она и отца, кажется, считала цыганом, в чем Шкипер не разуверял ее, считая, что объяснять двенадцатилетней девочке всю сомнительность ее происхождения ни к чему. С семи лет она ходила в школу, и довольно долго я не пускала ее танцевать, ссылаясь на то, что выступления заканчиваются поздно, а на занятия вставать рано. Но на каникулах эта причина снималась сама собой, и Бьянка с триумфом вылезала на эстраду, срывая бешеные аплодисменты. Во-первых, выступления детей всегда проходили на ура. Во-вторых, Бьянка, несмотря на юный возраст, была очень хороша собой. От Шкипера она взяла только светлые серые, почти прозрачные глаза, странно смотревшиеся на темно-смуглой рожице. Но все остальное – правильный овал лица, немного большой, но красивый рот, огромная копна вьющихся черных волос, высокий для ее возраста рост – было от матери, топ-модели, и Бьянка обещала вырасти в невероятную красавицу. На эстраде она, выросшая среди артистов, держалась очень непринужденно, ловко плясала «венгерку» в своем ярко-красном шелковом костюме, пыталась петь, и я была вынуждена признать, что кое-какой голосок у ребенка имеется.

– Все, Шкипер, готовься, – со скорбным выражением лица говорила я. – Пойдет твоя девка в кабаре петь. Если ноги хорошие отрастут, могут и в «Мулен Руж» взять.

С чувством юмора у Шкипера всегда все было в порядке, но, когда дело касалось Бьянки, он переставал понимать всякие шутки:

– Щас! Как же вам! Не дождетесь! Ей учиться надо, а потом… А потом – замуж, и все!

– Ну да, как же, за прынца датского… – язвила я.

– Ага, за прынца! Если он мне понравится! А со своим кабаком цыганским идите куда подальше!

– Так зачем же ты на мне-то женился, брильянтовый?! – взвивалась я. – Взял бы замуж какую-нибудь мымру из лондонского пансиона для девиц, пусть бы Бьянку воспитывала в духе!

– Мне – мымру?.. Ну-у, зачем это еще… – притворно тушевался Шкипер. – Я с ней, как спать-то, не знаю. Пусть уж лучше ты, хоть сиськи какие-то имеются и жопа… Опять же, родственники лондонские – отдельный геморрой. Не в ту сторону при них сморкнешься – уже дурной тон. А к вашему хору голодных я вроде попривык уже…

– Вот спасибо, голубь, осчастливил! Век не забуду благодетельства такого! – вредничала я. Но тут Шкипер начинал хохотать, и опасная тема будущего Бьянкиного трудоустройства на время закрывалась.

Шкипер наконец оделся, я натянула на себя порванный костюм, накинула сверху шаль и открыла дверь.

– Бьянка, входи! Это я переодевалась, закрылась…

– Мне сейчас выходить! – уткнув кулаки в бока, объявила Бьянка. – А играть некому! Ты мне всегда играешь, я тебя бегаю ищу повсюду, Лешего спрашиваю, а он ругается и не говорит ничего! Дадо![12] Здравствуй! Ты пойдешь посмотреть, как я танцую?!

Шкипер молча кивнул, и Бьянка умчалась. Мы вышли вслед за ней и через пять минут, стоя у дверей зала, наблюдали, как наша девочка с уморительно важной гримасой идет по кругу, раскинув руки.

– Какая она красивая у нас, правда? – тихо сказала я. – Что с ней будет, господи…

Шкипер вдруг в упор взглянул на меня своими серыми ледянущими глазами, и от этого взгляда у меня остановилось дыхание. Я разом почувствовала двусмысленность сказанного, но пытаться объяснять, что имела в виду совсем другое, не было никакого резона. Тем более что Шкипер так ничего и не сказал и, медленно погладив меня по руке, снова повернулся к эстраде. Но у меня еще долго бежали мурашки по спине, и только час спустя, дома, забравшись в постель и выпив залпом, один за другим, три бокала мартини, я слегка пришла в себя. Шкипер сидел рядом, курил и посматривал на меня с легким удивлением: он привык, что я мало пью.

– Что случилось? Устала?

– Есть малость.

– Тогда спи. Самолет завтра днем.

– Ку… куда? – растерялась я.

Шкипер нахмурился.

– Я что, забыл сказать?

– А о чем ты вообще помнил, когда меня за хвост с эстрады тащил?! – рассвирепела я. – Сорок два года мужику, а все как пацан! Куда мы летим?